Развод в 45. Я не вернусь

Глава 17

— Это даже интересно… — нарочито медленно произнесла я.

При этом прекрасно осознавая, как мужа раздражает моя медлительность.

Он ведь рассчитывал, что я тут же подскочу. Начну собираться, поеду с ним к ректору, буду его выгораживать, как всегда, подставлю плечо, спасу, прикрою. Но нет. Если я и поеду, то не ради него.

А ради правды.

Ради того, чтобы наконец понять, что происходит в университете, где я проработала столько лет. Который мне до сих пор небезразличен.

Мне не всё равно.

И конечно же, я хотела выяснить правду. Хотела, чтобы Алексей сам, глядя в глаза, признался в том, что он сделал. Без увиливаний.

Пусть будет больно. Пусть это будет неприятно слышать. Пусть меня даже это раздавит. Но он должен хоть раз поступить по-мужски. А не делать что-то за моей спиной, а потом перекладывать с больной головы на здоровую.

— Что тебе интересно, Лида? — скривился он, явно показывая, что не хочет ничего обсуждать.

Что сейчас не время.

— Мне интересно, как ты быстро назвал нас “мы”. Как быстро ты вспомнил о семье, когда тебя прижало. Оказывается, у тебя есть жена! Лидочка, которая вдруг тебе понадобилась. А ведь совсем недавно ты меня не учитывал в своих планах. Ты начал жить своей жизнью. А меня оставил за бортом.

— Ты сама себя оставила за бортом, — пробормотал он, взглянув на меня тяжелым взглядом исподлобья.

Вот только я не собиралась снова слушать о том, что я себя похоронила.

— Нет, неправда, — мотнула я головой. — Я больше не позволю вам навешивать на меня вину за то, чего я не делала.

— О чем ты? — Он дернулся, сжал челюсти. Насторожился.

— О том, Лёша, о том. Меня уже просветили — и свекровь, и дочка наша. Что вы здесь жили сами по себе, бедные и несчастные. Я вас бросила, не заботилась. Да только это не так. Я не позволю вам говорить о себе неправду. Правда в том, что вы выдумали себе удобную причину, чтобы очистить свою совесть. Когда решили обманывать меня и не учитывать в своих долгоиграющих планах. Это вы исключили меня из жизни, а не я бросила вас.

— Вот как ты думаешь обо мне и о собственной дочери, да? — завелся Алексей, но в его глазах мелькнуло недоумение. Он не ожидал, что я буду говорить вот так — прямо, без обходных маневров.

Ему было непривычно видеть меня такой. Я всегда старалась сглаживать углы, шла на компромиссы. И, как выяснилось, зря. Стоит только начать уступать, как тобой начинают пользоваться. Сначала об тебя вытрут ноги, потом обвинят во всех бедах. А под конец еще и скажут, что ты сама виновата.

Больше я такого не позволю. Я дала слишком много поводов быть удобной. Хватит. Теперь я дам отпор.

— Не надо, Лёша, просто не надо, — покачала я головой. — Я тебе не какая-то наивная молоденькая дурочка, которой можно вешать лапшу на уши. Я взрослая женщина. И я отлично понимаю, где правда, а где удобная тебе версия. И знаешь, в моем поведении не было той вины, которую вы мне так упорно приписываете.

— Что ты несешь? Что тебе кто приписывает? — с раздражением выплюнул он, глядя на меня недовольным взглядом.

Он злился не только на мои слова, которые явно не хотел слушать, но и на то, что я отбираю у него время. Время, которое он планировал потратить на очередную попытку спасти свою репутацию. Но я не сдвинусь с места, пока не выскажу всё. Я это заслужила.

Он должен был понять, что если я и скорбела по матери, так уж, наверное, в своей собственной семье я имела на это право. Без того, чтобы меня обвиняли в невнимании. В конце концов, у Алексея тоже был недуг А у детей — свои детские, а потом подростковые проблемы. В которые я всегда вникала. И никогда не обвиняла никого в том, что они слишком много времени уделяют своим друзьям, увлечениям или работе.

Так почему это право отобрали у меня?

— И дочь, и твоя мама — обе сказали, что я себя похоронила. Что я бросила семью. Что им не хватало внимания. Они меня обвинили в том, что я посмела заниматься научным трудом и горевать по собственной матери.

— Лид, ты утрируешь! Ну что ты опять начинаешь? Зачем меня в эти бабские разборки тащишь?

— Бабские разборки? А ничего, что все эти претензии с твоей подачи? Или ты думаешь, мы не обсуждали тебя? Бедненький, несчастненький Лёшенька, которого Лида обделила вниманием, не заботилась… — Я нарочито смягчила голос, изображая его мать.

Алексей только поморщился, будто я говорила полную чушь.

— А ты, значит, заботилась! Ты же всегда раньше носила в сумочке ингалятор! — огрызнулся он. — Почему в этот раз его не было?

Он пытался дышать глубже — видимо, последствия приступа еще давали о себе знать.

— А тебе не приходило в голову, что ингалятор должен быть у тебя? В кармане. Наготове. Это твоя болезнь, не моя, — отрезала я. — Почему я должна была следить за этим? Почему ты перестал носить его с собой?

Алексей вспыхнул, нервно потер лоб и напрягся всем телом.

— Я… Да потому что! Черт, Лида! Я не астматик!

— А кто ты? — удивилась я, уставившись на него.

Он не астматик! Вот это новости!

Он только глянул на меня зло и отвернулся, потом на выдохе вернул ко мне взгляд.

— Я слежу за здоровьем… — пробормотал он, но тут же осекся.

Глянул на меня с обвинением, которое я четко считала в его злых глазах. Он не хотел, чтобы я напоминала ему о болезни, которую он всю жизнь пытался игнорировать. Как и о том, что это я следила за его здоровьем. Я, а не он.

— Что ты так смотришь? Я спортом занимаюсь… я…

Сложив руки на груди, я кивнула, смерив его неприязненным взглядом:

— На Верочке, ага! И это перед ней ты пытался скакать здоровым козликом! Она вообще знает, что у тебя астма? Или ты благоразумно умолчал о ней, чтобы не испортить картинку идеального самца?

Я угадала. Конечно, угадала.

Он просто не взял ингалятор с собой — не дай бог, юная и здоровая любовница найдет его в кармане и спросит, что это такое. Он предпочел скрыть хроническую болезнь. Болезни в его новой жизни места не было.

До чего же это противно…

— Она мне не любовница! — взорвался Алексей и, надув щеки, сделал ко мне пару шагов. Склонился надо мной.

— Это просто интрижка! А ты… раздула… Черт! Ты хоть поняла, что ты сделала? Оно бы всё само сошло на нет… Работали бы дальше, как работали! Нет, Лидочке надо было всех на место поставить! Прийти и испортить всё, что я строил!

Я только усмехнулась и качнула головой.

— Ты строил… Да, действительно интересно, — проговорила я, понимая, что ничего нового уже не услышу. Он упрямо держался своей версии. Версии, где прав он, а я — просто неудобное препятствие. И с нее он не сойдет, что бы я ни сказала.

Когда люди идут к своей цели, они способны убедить себя в чем угодно. Выгородить себя, обвинить других в том, что мешают. Не понимают. Они верят только в свою правду. И не будут слушать ничьих доводов. Даже если в глубине души понимают, что могут творить что-то нехорошее.

Разве это хорошо — предавать жену? Иметь связь на стороне?

Но Алексей решил, что ему можно. Потому что я отдалилась.

Разве хорошо воровать чужой труд?

Но и здесь он не считал себя виноватым — цель оправдала средства. И гранты для университета могли стать неплохой платой за то, чтобы обмануть жену и выдать ее труд за свой.

И ведь он сам во всё это поверил. Поверил в собственную невиновность.

Так сильно, что уже не отличал, где правда, а где удобная выдумка.

Алексей долго готовил свой триумф, а теперь…

— А что же случилось? — тихо спросила я, чуть наклонив голову. — Почему теперь вы больше не любовники? Что, муж Веры запер ее дома? Или у вас совесть вдруг проснулась?

— Не язви. Тебе не идет, — буркнул Алексей и пошел к окну, где тяжело оперся раскрытыми ладонями в подоконник и какое-то время смотрел в окно.

Долго молчал. А я просто уставилась ему в спину. Когда-то я могла подойти. Обнять его. Прижаться к сильному телу. Когда-то…

Но теперь он больше не мой…

Не мой Лёша! Он был родным, а стал совсем чужим.

Любовь умерла. И уже не воскреснет.

— Вот что, Лида, — сказал он, когда повернулся ко мне. — Я тебя знаю. Ты не простишь. Измену не простишь. Ты слишком правильная. В твою систему ценностей мой… грешок… явно не уложится.

— Интересная характеристика… — протянула я с усмешкой. — То есть не таким правильным женам, как я, изменять можно?

— Лид, ну хватит! — устало выдохнул он и потер лицо рукой. — Имей совесть. Я после больницы. У нас важные дела. Нам надо к ректору.

— Ты меня не понял? — вскинула я бровь. — Я никуда не поеду. По крайней мере, не на твоих условиях. Если я и поеду, то войду в кабинет одна. И буду объясняться с ректором напрямую. Без твоих выкрутасов и нелепых оправданий.

— Вот ты какая, — сощурился Алексей. — Правильная до оскомины. Ледышка. Рыбина. А потом удивляешься, что я искал тепла на стороне.

— Да и пожалуйста, — ответила я спокойно, стараясь всеми силами не показать, как ранят его слова. Не дам ему увидеть, как мне больно. — Только вот твоя “интрижка” слишком глубоко влезла в нашу жизнь. Слишком глубоко, чтобы это можно было назвать легкой шалостью.

— Что? О чем ты? — он уставился на меня с непониманием, будто я заговорила на другом языке.

Я выдержала паузу. Задержала дыхание, а потом спросила:

— А ты что, не в курсе, что твоя Верочка помогла нашей Алине сделать аборт?

Алексей не реагировал. Так долго, что мне даже показалось, что эти слова я произнесла только в своем воображении. Он просто стоял и молча на меня пялился. Открыл рот, закрыл, потом тихо выпустил из себя воздух и, наконец, просвистел сквозь зубы:

— Ты это придумала… Не может быть такого…

— Я придумала? Зачем бы мне это?

— Откуда я знаю? — зашипел он. — Это тебе Алина сказала?

— Да, — скорбно произнесла я, и эта боль продолжала грызть меня изнутри

Боль за нерожденного ребенка, боль из-за отсутствия откровенности, боль и обида из-за всех тех страшных слов, которые сказала мне дочь.

Алексей снова задумался. Он отвернулся, побледнев, а потом вдруг вскинул руку и посмотрел на часы.

— Ладно, Лида, поехали, одевайся.

— Что? — Я не поняла. — Куда одеваться? Куда ехать? Ты хотя бы слышал, что я тебе сказала?

— Да, я слышал. Наша дочь сделала аборт, по твоим словам, и, также по твоим словам, ей помогала Вера. Прежде чем что-то предпринимать, эту информацию нужно проверить.

— Ты мне веришь?..

— Да дело вообще не в этом, Лида! — взорвался он. — Ты хоть понимаешь, что стоит на кону?

— Я тебе рассказываю о том, что наша дочь избавилась от ребенка и даже не сказала нам об этом, а ты говоришь о своей карьере?

— Лид, ну ты же умная женщина, прекрасно понимаешь, как расставлять приоритеты. Что мы сейчас сможем сделать с тобой, стоя в этой спальне и переливая из пустого в порожнее? Приди ты в себя! Алины здесь нет, обсудить мы с ней ничего не можем. Да и аборт уже сделан! Ребенка же обратно не засунуть! Я так понимаю, мать ничего не знает? — уточнил он деловито, нахмурился задумчиво.

Значит, и правда заинтересован в этом вопросе и действительно ничего не знал. Но до чего же циничен. До ужаса хладнокровен. И с этим жестоким человеком я прожила двадцать пять лет?

И как, оказывается, интересно. У любовницы есть от него секреты. Слишком значимые секреты.

— Нет, она ничего не знает, — пролепетала я, плохо осознавая, что говорю.

Настолько сильно ушла в свои мысли. Я не могла поверить, что муж упал еще ниже в моих глазах. Он так спокойно обсуждал то, что должно было его потрясти до глубины души. Но этом фоне всё остальное даже как-то меркло.

И если бы…

Если бы я допустила возможность простить его за измену.

И за воровство работы.

Я ни за что бы не смогла простить отца за такое равнодушие к дочери.

— Но тем более, если мама ничего не знает, как я могу позвонить Алине и разговаривать с ней на этот счет? — рассуждал он пугающе здраво. — Она же обязательно выдаст тебя реакцией. А если мать будет рядом, она точно спросит, что происходит. Ты же знаешь мою мать! Она всё время старается взять всё под контроль! Но сейчас не это важно.

Он пригвоздил меня взглядом к полу и сурово произнес:

— Мы должны поехать и спасти нашу репутацию!