Развод в 45. Я не вернусь

Глава 31

Алексей

Алексей сидел на шатком пластиковом стуле в больничном кафетерии и жевал резиновую булочку. Других в этот час уже не осталось.

Она была сухой, безвкусной, как бумага.

Пластиковый стакан с чаем долго остывал, пить его было невозможно.

Отец, сидящий напротив, так и вовсе не притрагивался к еде, он только шевелил губами и повторял одно и то же, как заевшая пластинка.

— Я же говорил ей, сто раз говорил! Сходи ты к врачу, проверься, раз болит! А она же, само пройдет, отстань. Ну и где теперь это “пройдет”? До операции дошло. И еще неизвестно, чем всё закончится. Всё на самотек пустила. И кто теперь виноват?

Алексей молча жевал, в ушах звенело от усталости и недосыпа. Третий день в больнице. Третий день этих нескончаемых разговоров, переливания из пустого в порожнее.

— Какая разница, почему мать упустила болезнь? Вот какая? — не выдержал он. — Теперь нужно решать, где взять деньги, чтобы получить операцию вне очереди.

— Сама всё запустила, а мне теперь бегать, вопросы решать, — бубнил отец.

У Алексея что-то екнуло внутри. Знакомые интонации. Слишком знакомые. Он отложил булку, почувствовав, как внутри неприятно заныло.

— Пап, — попытался он вставить хоть слово, но отец его не слушал.

— Операция дорогущая. Где деньги взять? Квартиру продавать или машину?

Алексей сжал челюсти. Этот тон отца, гнусавый, вечно недовольный, слишком резал уши. Он слышал себя в этих словах, в этих интонациях. Точь-в-точь.

— Пап, заканчивай, — пробормотал он. — Деньги найдем. Ты лучше успокойся. Маме и так хреново, а еще ты ворчишь.

— Хреново? — отец фыркнул. — А мне, что ли, легко? Ты думаешь, я не узнал, сколько эта операция стоит? Где я буду жить, если квартиру продам?

— Я помогу.

— Ты? — он усмехнулся. — Тебе бы самому разобраться, где ты будешь жить после развода. И можешь ли распоряжаться вашими общими средствами, сколько жене уйдет, а сколько детям…

Алексей сглотнул. Отец говорил верные вещи, но это так дико бесило. До трясучки! Он не хотел признавать эту правду, не хотел признавать, что всё кончено, что семьи больше нет, карьеры тоже больше нет, и деньги, сколько бы их ни было, тоже скоро кончатся, а если он поможет матери с операцией, то и вовсе останется на бобах.

— А ведь она могла бы и раньше обнаружить опухоль. Вот помню, на диспансеризацию ходил. Эсэмэска пришла. Все же предлагают по возрасту. Государство заботится. Я сходил, а она отказалась. Вот…

— Заткнись! — вырвалось у Алексея.

Отец замер. Кустистые брови поднялись наверх. Алексей сам не понял, почему сорвался. Просто его всё достало, абсолютно всё достало. Особенно нытье отца!

— Ты… — начал то, но Алексей уже впился в него колючим взглядом.

— Ты всю жизнь только ноешь, все у тебя виноваты, кто угодно, только не ты, и я всю жизнь на это смотрел и стал таким же!

— Ах, так? — Отец внезапно рявкнул, лицо покраснело, жилки на висках набухли. — То есть это я виноват, что ты жену просрал, что ты работу потерял? Решил меня обвинить в своих проблемах? А не охренел ли ты, сынок?

Стул с грохотом упал на пол, когда Алексей вскочил. Он смотрел на отца как в зеркало. Они с отцом одно и то же, вечно недовольные, вечно обвиняющие всех в своих проблемах.

— Всё, хватит.

Он стал задыхаться. Схватился за грудь. Приступ астмы готов был снова скрутить его.

— Не могу больше это слушать.

Он развернулся и пошел к выходу, не слушая, как отец кричит ему вслед.

— Давай-давай, уходи, правда глаза колет, сын! Но придется всё равно признать, что ты сам виноват во всем!

На улице полегчало. Осенний воздух ударил в лицо, проник в легкие, стало легче дышать, и приступ отступил. Алексей торопливо зашагал к машине, подгоняемый внезапным желанием… выкурить сигарету.

Да, черт побери, взять и втянуть в себя противный, гадкий, вредный, губительный дым, который ему по умолчанию противопоказан. Но просто захотелось. Стало жизненно необходимо отравить себя этим ядом.

Он остановился возле машины и начал судорожно шарить в карманах пиджака в поисках ключей. Пальцы дрожали, как у алкоголика с похмелья.

— Где же, черт... — бормотал он себе под нос, роясь в бардачке. Сигареты должны быть здесь. Обязаны быть. Его пальцы наткнулись на что-то мягкое. Завалявшаяся, давно забытая пачка, спрятанная еще в те времена, когда он пытался бросить. Последняя сигарета торчала из пачки, чуть помятая, но целая.

Алексей зажал ее между губами, чиркнул зажигалкой. Первая затяжка обожгла легкие, заставила закашляться. Кашель скрутил его пополам, в висках застучало, но он снова затянулся, глубже, с какой-то непонятной злостью.

“Астма? Да и хрен с ней”, — подумал он, чувствуя, как никотин разливается по телу приятной волной, притупляя болезненные мысли.

Мысли… А их было много. У Алексея теперь было предостаточно времени подумать. Они накатывали волнами, путались, цеплялись друг за друга. Отец. Вечно недоволен, вечно обвиняет. Боже, как это знакомо. Прямо как он сам. Те же интонации, те же беспомощная злоба, которая помогает убрать чувство собственной вины.

Мать. Теперь вечно под капельницей, с горой таблеток на тумбочке. Серое, изможденное лицо. Она даже больше не кричит, не командует, не требует. Вроде как смирилась. Просто лежит в ожидании операции, но не верит в положительный исход. И это страшнее всего.

Лида. Вот что больнее всего. Она не отвечает. Никогда ему не отвечает. Он вдруг поддался странному порыву, достал телефон, снова открыл их чат. Стал листать переписку. В каждом ее сообщении было столько заботы, внимания, тепла. А он отделывался лаконичными ответами.

Конечно! Ведь обманывал ее. Когда получал сообщения, просто смахивал окошко, раздраженный, что опостылевшая жена отвлекает. От Верочки… Черт, вот о ней не хотелось думать от слова совсем.

Он отчаянно скучал по дому. По семье. По Лиде…

В глазах стало резать. Они увлажнились.

“Это от дыма, точно от дыма”, — уверял себя Алексей, а в груди давило всё сильнее.

Алексей закрыл глаза, прислонился спиной к прохладному остову машины. Перед глазами всплыла их квартира: запах кофе по утрам, который Лида варила в той старой серебряной турке, смех Алины из-за двери детской, Егор, увлеченно играющий на компе, Лида, сидящая с книгой в излюбленной позе — поджав под себя ноги, обхватив чашку кофе руками... Его мир. Такой уютный, безопасный. Который он сам разрушил своими руками.

— Пап...

Голос за спиной заставил его вздрогнуть. Алексей резко обернулся, сигарета чуть не выпала из пальцев.

Алина.

— Пап, ты зачем куришь? Тебе же нельзя.

Она стояла в двух шагах, руки были засунуты в карманы куртки, лицо спокойное, даже бесстрастное, но его вдруг так потянуло к единственному человеку, который проявлял к нему сейчас участие.

— Ты... — начал он, но голос сорвался. Горло перехватило, и он снова закашлялся, выронив сигарету. Она упала в лужу, зашипела и погасла.

— Пап, что случилось? — снова спросила Алина.

Дочь смотрела на него с тем же невозмутимым выражением, но в глазах читалось что-то еще. Тревога? Переживание?

Он махнул рукой.

— Да брось, ерунда. Всё нормально. Ты лучше скажи, как у тебя дела? Ты к бабушке идешь?

Алина вздрогнула, будто не ожидала этого вопроса.

— Я уже и забыла, когда ты меня спрашивал о моих делах, — тихо проговорила она.

Алексею стало не по себе. Неужели он такой равнодушный? Неужели и правда не спрашивал у дочери о ее делах? Может, и так. Но она всегда казалась такой занятой, независимой, взрослой. Он просто старался не лезть. А вышло, что обидел ее.

Потом он вспомнил о том, что говорила жена.

— Алин... прости, — заговорил он. — Мама мне тут кое-что сказала… Вряд ли ты захочешь это обсуждать. Но и молчать я не могу.

Алина дернулась, как от удара. Пошатнулась. Губу закусила. Прикрыла глаза. Видно было, что ей тяжело. Алексей стоял как истукан, не зная, что делать. Ждал ответа. Ждал хоть какой-то реакции. Вряд ли она промолчит.

Дочь резко подняла голову. Пальцами стиснула рукава куртки так, что костяшки побелели.

— Что именно сказала мама?

— Мама сказала, что ты... что ты сделала... — Он не мог озвучить это слово, язык будто одеревенел.

— Да, пап. Я избавилась от ребенка.

На момент между ними воцарилась тишина. Только где-то вдалеке заорала машина скорой помощи, а порыв ветра пригнал потоки холодного воздуха, от которого они оба поежились.

— Почему? — наконец выдавил Алексей.

— Почему… — Алина усмехнулась с горечью, по щеке покатилась слеза, потом еще одна. — Это, как говорится, длинная история.

— Я никуда не тороплюсь. Если тебе нужна жилетка... — проговорил он неуверенно, ошарашенный потоком слез дочери. — Я здесь. Могу выслушать.

Дочь какое-то время молчала, глядя поверх его плеча. Ветер трепал ее волосы, прядь прилипла к мокрой от слез щеке, но она не убирала ее. А потом Алина снова беззвучно заплакала.

— Я была такой дурой, — прошептала она. — Оттолкнула маму...

— Почему ты ее оттолкнула? — осторожно спросил он, ведь так и не понял, почему в конфликте между ним и Лидой дочь приняла его сторону.

Алина глубоко вдохнула, вытирая лицо рукавом:

— У меня в последнее время всё так запуталось... Я пошла на стажировку. Там был один парень, то есть не парень, мужчина. Финансовый директор. Очень красиво ухаживал. — Она горько усмехнулась. — Оказалось, женат, конечно. Но говорил, что любит меня. А я...

Она посмотрела отцу прямо в глаза.

— А ты как раз стал встречаться с Верой. И я вдруг увидела в ней... родственную душу, что ли. Она же, как и я, влюбилась в женатого. Я хотела понять, что она чувствует, как справляется с этим... Как избавляется от чувства вины. На что надеется. С мамой я не могла говорить об этом. Знала, что она не поймет, осудит. Вот и... предпочла оттолкнуть. А потом горько пожалела. Такие истории никогда не заканчиваются хорошо. Он остался с женой. А мой ребенок... стал ему не нужен.

Алексей почувствовал, как по спине пробежал озноб. Эти короткие фразы вместили столько боли его дочери! Кто-то должен был за это ответить! Его злоба мгновенно перекинулась на того гада, который навешал лапши на уши молодой девчонке.

— Он... заставил тебя сделать аборт?

— Заставил? — Алина искренне удивилась. — Пап, меня никто не заставлял. Зачем мне ребенок от женатого? Я не хотела портить себе жизнь.

Алина резко встряхнула головой, голос стал сиплым.

— Я приняла это решение сама. Я взрослая девочка, — горько усмехнулась она. — И мне теперь жить с последствиями своих решений. Как и тебе, пап.

— Что? — прохрипел он, пораженный ее откровенностью.

— Пап, ты накосячил. Такое не прощают. Я маму знаю. Она не простит.

Он стоял и молча смотрел ей в глаза. Да, она взрослая. Жесткая девочка. Резкая. Скажет так, что размотает не жалея. Она совсем не щадила его. Вся в тещу. Холодная, суровая, непоколебимая. Ему даже показалось, что Алина похожа на умершую мать Лиды. Глаза так точно. Генетика, что тут поделаешь? Та тоже всегда была с ним откровенна и порой называла его то слабаком, то бездарем. И даже не извинялась.

— И меня не простит, — продолжала Алина. — Я слишком много гадостей ей наговорила сгоряча. Хотела, чтобы ей тоже было плохо! Потому что не заметила, как плохо мне! Это так глупо, пап. Я сама всеми силами от нее это скрывала, и сама же наивно хотела, чтобы она заметила. Потом пожалела, но слово не воробей. Сказанного не воротишь. Мама этого всего не заслужила, пап. Засранцы мы с тобой, оба…

— Ты осуждаешь меня? — спросил он, чтобы уж довести разговор до конца, Алина же покачала головой.

— Кто я такая, пап, чтобы тебя судить? У меня и у самой рыльце в пушку. Мы предали маму оба. Поступили с ней по-свински. К тому же нам с тобой надо теперь держаться вместе. Ради бабушки. — Она всхлипнула, и на мгновение в ней проклюнулась, показалась та милая малышка с хвостиками, которая неслась к папе и маме с горящими глазами. Показалась и исчезла. Дочка снова закрылась от него, посмотрела ему в глаза, шмыгнула носом и будничным тоном позвала:

— Пойдем в больницу, а то бабушка ворчать будет.