Развод в 45. Я не вернусь

Глава 36

Алексей

В больнице пахло антисептиком и немного хлоркой.

Этот специфический запах за месяцы буквально въелся в кожу.

Алексей вздохнул, глубоко, сдавленно, как будто в легких не хватало воздуха, хотя кислорода здесь было предостаточно.

И это был обреченный, тоскливый вздох человека, который смирился со своим положением и признал поражение.

Человека, который уже не ждет чуда.

Не ждет вообще ничего.

Они с отцом как-то привыкли уже к этим бесконечным бдениям у больничной койки, к посещениям. Даже наладили какой-никакой график. Мать болела долго, мучительно, и болезнь высасывала из них всех по капле, не только деньги, но и силы, надежду.

Но хоть она болела, но жизнь-то…

Жизнь-то вроде продолжалась. Час за часом, день за днем.

Хотя просвета и не виделось.

Зато одно хорошо — недвижимость продавать не пришлось, обошлись малой кровью, но вот с транспортом пришлось распрощаться, чтобы оплатить операцию.

Мать была плохо, постоянно говорила, что хочет умереть, что она обуза, что лучше будет без нее. Это изматывало.

Алексей стискивал зубы, сжимал кулаки, но злиться себе не позволял.

Как злиться на больного человека?

Но это раздражение зудело под кожей, и он даже научился себя за него прощать.

Он живой человек. Со своими слабостями, недостатками. Ошибками, которые привели его сюда, в эту точку. Которые сделали его таким.

Одиноким, брошенным, никому не нужным.

Он сидел на жесткой скамье у окна, локти на коленях, пальцы сцеплены, наблюдая за тем, как Алина разговаривает с медсестрой.

Дочка оправилась, выглядела хорошо, но если говорить об их общении, то держалась она с ним нейтрально.

Без ненависти. Но и без любви. Без прежней теплоты.

Потому что он просто-напросто этого не заслуживал.

Они мало разговаривали о случившемся. Всё общение сводилось к сухим фразам о состоянии матери, графике процедур, новых назначениях врачей.

Алексей не мог винить в этом никого, кроме себя. Всё, что он строил долгие годы, семью, карьеру, он сам же и разрушил своими руками.

Помимо всего прочего, нам ним нависла угроза тюремного заключения.

Да-да, так бывает, когда ты забываешься и думаешь, что можешь безнаказанно превышать полномочия, брать взятки…

Легкие деньги, которые теперь аукнулись.

Следователь звонил на прошлой неделе. Сказал, что по делу о взятках собраны первые показания. Пока что подписка о невыезде. Но уже было ясно — дело идет к обвинению. На адвоката денег не нашлось, и у Алексея не хватило совести просить дочь помочь. Он просто не смел.

Осталась только слабая надежда на штраф, условный срок, а уж о том, чтобы вернуться к преподаванию, не было и речи.

Но даже это не имело значения. Он сдался.

На него напало равнодушие к собственной судьбе.

Он не боролся. Не искал лазеек. Просто ждал.

Как будто заслужил каждую крупицу этого наказания.

Когда Алина подошла и села рядом, они немного поговорили о том, кто следующий пойдет в больницу к матери, а потом дочь вдруг сказала:

— У мамы всё хорошо.

У Алексея бахнуло за грудиной. Имя Лидии застряло комом в горле, и он не знал, хочет ли слышать о жене дальше, выдержит ли это. Но Алина не спрашивала разрешения. Она просто сказала, четко и тихо:

— Мама помогает восстанавливать местную школу. Возвращаться пока не планирует. Я хочу, чтобы ты знал, что я помогаю ей вернуть авторство.

Дочь говорила ровным тоном, но Алексей нутром чуял, как непросто ей давались эти слова.

— А ты… Как она с тобой разговаривает?

— Не разговаривает она. Я трубку не беру.

— Не понимаю.

И он правда не понимал. Как их милая девочка с косичками стала такой. Закрытой. Холодной.

Алина опустила голову, ее пальцы нервно ковыряли ноготь. Алексей вдруг заметил, что ее когда-то ухоженные ногти теперь обгрызены под корень.

Словно она нервно грызла их неделями.

— Я не могу ей звонить, не имею права. Я ее слишком обидела. И не заслуживаю прощения.

Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони.

— Просто хочу… Хочу, чтобы всё было правильно.

Алексей потянулся к ней, но рука замерла в воздухе.

— Алин… Ты же ее дочь, это меня она не простит, а тебя…

Он не договорил. Потому что увидел ее глаза, наполненные слезами.

И стыда… Такого знакомого. Который он каждый день видел в зеркале. Но он и правда утешал себя мыслью, что кровь всё равно победит.

Лида мягкая. Она простит дочь. А вот его — нет.

И он... принимал это.

Но сейчас, глядя на Алину, на ее сжатые кулаки, на обгрызенные ногти, он понимал, что дочь не должна так наказывать себя. Она не должна так страдать.

— Алин… — снова потянулся он к ней.

— Пап, не надо, — покачала она головой, подняла на него глаза, в которых стояли слезы. — А ты… Ты не мог бы в магазин сходить? Мне вдруг так захотелось мороженого.

Ее голос дрогнул, стал тоньше, будто ей снова было десять.

— Помнишь, мы гуляли в парке, все вместе, и там продавалось такое… с коровой на упаковке… — Она всхлипнула, но улыбнулась. — Я хочу… Купишь?

Сердце внутри дрогнуло, и Алексею вдруг показалось, что купить это мороженое — самая важная штука на свете! Он поднялся, кивнул, пошел.

Потом почему-то обернулся и посмотрел на строгий профиль дочери. Понял, что должен что-то сделать для нее. Искупить вину. Должен сделать так, чтобы она простила себя. Чтобы Лида приняла дочь обратно.

Потому что так правильно.

Пока Алексей шагал до магазина, лицо его непроизвольно кривилось от едких мыслей. В голове вертелся образ Торопова — этого самоуверенного чиновника, который так легко встал на защиту Лиды.

“Крепкий мужик”, — с горечью признавал Алексей.

И взгляд такой, который сразу дает понять: “Мое — не тронь”.

Лида рядом с ним такой хрупкой казалась. Алексей помнил тот день в кабинете главы как сейчас. Как Торопов одним лишь тоном поставил его на место, как в глазах Лиды мелькнуло... удовлетворение. Да, именно удовлетворение оттого, что ее наконец-то кто-то защитил. От него.

Эти воспоминания жгли изнутри, заставляя сжимать кулаки. Сколько ночей он прокручивал в голове тот разговор, придумывая остроумные ответы, язвительные реплики — всё, что мог бы сказать, но не сказал. А если бы поступил иначе... Если бы не полез на рожон...

Но история, как известно, не терпит сослагательного наклонения. В той битве он потерпел сокрушительное поражение. Жену он потерял, достоинство тоже.

И ничего… ничего не мог с этим поделать…

Автоматически толкая тележку по ярко освещенным проходам супермаркета, Алексей машинально искал глазами холодильники с мороженым. С коровой на упаковке... Как в старые-добрые времена, когда они с семьей гуляли в парке, и дети, смеясь, ели это самое мороженое и вытирали белые усы.

Мысли переключились на список покупок. Йогурты для матери — врач разрешил только обезжиренные. Минералка — обязательно без газа. Сладкие булочки — единственная радость, которая еще могла вызвать у больной подобие улыбки. Потом — что-нибудь для дома. Холодильник пустовал уже который день.

Домой он купил немного продуктов. Приходилось готовить самому, и он уже стал забывать, как это было здорово — приходить домой и чувствовать витающий в воздухе аромат еды.

Алексей взял с полки упаковку йогуртов, разглядывая срок годности. Как же всё изменилось... Раньше он приходил домой, где пахло свежеприготовленным ужином, где Лида встречала его теплым взглядом... Где он чувствовал себя хозяином жизни.

А теперь…

Бобылем… Вот кем он теперь стал, одиноким, унылым мужиком, у которого даже радостей жизни не осталось. Курить нельзя — здоровье не позволяет. Легкие пошаливали после последнего обострения.

Пить тоже — мать поедом чуть не съела, когда однажды с перегаром пришел в палату.

Всё ныла, что лучше умереть, чем иметь сына-алкоголика.

“Бобыль, — с горечью констатировал он. Настоящий одинокий волк”.

На женщин Алексей тоже не смотрел. Доступные ему не нравились, шикарные теперь были недоступны ему.

Да и кому он теперь вообще такой нужен?

Неудачник, астматик с ворохом проблем, да еще и срок грозит…

Тележка скрипнула колесами, выведя его из тяжелых раздумий. Впереди блестели витрины морозильных камер. Алексей ускорил шаг, внезапно осознав, что купить это глупое мороженое с коровой — самая важная миссия за последние недели.

Хотя бы ради счастливой улыбки дочери.

Сначала он даже не понял, почему остановился. Ноги будто сами собой замерли посреди торгового зала. Потом до него донесся звонкий женский смех. Такой живой, беззаботный, что сердце невольно сжалось.

А потом повернулся и обомлел. Его бывшая любовница.

Вера!

Но какая же она была другая!

Красивая, цветущая, с мягким румянцем на щеках. Одна рука лежала на округлившемся животе. Другой она держала за руку мальчика, ее маленького сына.

Тот что-то оживленно рассказывал, размахивая руками, а Вера смеялась, гладила его по голове.

И вдруг...

К ним подошел Фарафонов.

Вадим Фарафонов.

Он приобнял Веру за плечи, улыбнулся, потрепал мальчика по вихрам.

Идиллия. Настоящая семья.

Алексей застыл, не в силах отвести взгляд.

“Значит... ребенок не мой?”

Он захлебнулся странным, истерическим смешком.

“Ну конечно. Раз Фарафонов с ней... Раз он ее простил…”

Вадим Фарафонов — человек принципиальный, честный, гордый.

Не мог он принять чужого ребенка.

Не мог. И всё тут.

В этот момент Вера подняла глаза и увидела его. И в тот же миг отвела взгляд, будто не заметила, словно он был пустым местом. Фарафонов чуть наклонился к ней, что-то сказал, заботливо поправил волосы.

Она улыбнулась. Так просто, спокойно. Счастливо.

Алексей простоял еще пару секунд, будто надеясь...

На что? На то, что она окликнет его?

На то, что Фарафонов вдруг рассвирепеет, увидев его?

Но ничего не произошло.

Он отвернулся и поплелся прочь.

Автоматически набрал продукты. Автоматически расплатился.

В голове не было уже никаких мыслей. Только давящая, всепоглощающая тяжесть.

Раньше ему казалось, что он всё контролирует. Сам кузнец своей судьбы. Что может выбирать, с кем быть, что делать.

Да что там? Он считал, что способен на всё.

И ничего ему за это не будет.

Но всё, что ему осталось теперь...

Просто наблюдать.

Наблюдать, как все сделали свой выбор.

И не прогадали.

Все.

Кроме него.