Рябиновое танго

Глава 11

Сдав первую в своей студенческой жизни сессию, Маша испытала на себе все прелести студенческих каникул. Уехали домой ее соседки по комнате. Ощущать себя хозяйкой целой комнаты было очень приятно. Маша не слышала нетактичных вопросов, не видела пренебрежительных взглядов, поэтому чувствовала себя замечательно.

С первого класса школы Маша всегда была в центре внимания. Она была человеком общительным, ценила дружбу, любила завязывать новые знакомства. Такой она была в своей прежней, благополучной жизни. Обстоятельства сделали ее почти белой вороной. Общение с однокурсниками сводилось к минимуму, потому что у Маши на дружбу и продолжительное знакомство не было времени. Но каждому ведь этого не объяснишь, поэтому все считали ее человеком некомпанейским, замкнутым. Свою роль в этом сыграли и работа, и беременность.

Беременность изменила ее вес и объем талии, других ее последствий Маша пока не ощущала. Времени на то, чтобы тщательно следить за изменениями своей внешности, подвергать анализу свои ощущения, у нее тоже не было. Перемены, происходящие с ее обликом, ее совсем не радовали, потому что их теперь видели все. Кто-то откровенно радовался за нее и даже завидовал, кто-то осуждал, некоторые не понимали и осуждали одновременно, кто-то недоумевал, но были в ее окружении и совсем равнодушные люди. Сколько было людей — девчонки в группе, соседки по общежитию, преподаватели, столько было и мнений. Но на любое из них Маша реагировала одинаково: она как улитка пряталась в свой домик, сжималась и ждала, когда все привыкнут и перестанут ее замечать. В принципе так и произошло. Маша этому даже обрадовалась и успокоилась.

Давно забылись и волнения первых дней, когда она только узнала о своей беременности. Маша приняла ее как факт, как должное. Приняла, а потом и осознала. А вместе с осознанием к ней пришли и счастье, и радость, и ответственность, и страх. Страх перед будущим. Причиной этого страха было ее одиночество. Закрыв глаза, она представляла его явно и отчетливо: это была она сама со скорбно опущенной головой и опущенными в бессилии руками. Со временем образ одиночества изменился: это была она сама, но уже с животом, а руки не висели, а, обхватив живот, поддерживали его.

Маша не воспринимала еще свою беременность как средство борьбы с одиночеством. Она еще не понимала, что она уже в принципе не одна. А поняла это она совсем неожиданно. Даже не поняла, а скорее почувствовала. Именно в ту ночь, когда она, проводив соседок по комнате, осталась одна, она физически ощутила, что ее одиночество на самом деле мнимое. Она не одна вот уже двадцать недель, как сказал врач на последнем осмотре. Он сказал, а ее. ребенок это подтвердил. Он обнаружил себя! Он показал, что он есть, что он живет у нее под сердцем.

«До сердца, ты, конечно, еще не дорос, малыш. Сейчас ты где-то внизу живота, слева. Но теперь я точно знаю, что я не одна! У меня есть ты!» — радовалась Маша.

Душа ее ликовала, а из глаз лились слезы, но это были легкие слезы, слезы радости и восторга. Маша всегда думала о своем малыше как о мальчике.

«Нашей семье просто необходим мужчина! Сильный, решительный, защита и опора», — улыбалась Маша, прислушиваясь к своим новым ощущениям.

Она не могла бы описать эти ощущения словами. Как в полной мере осознать величие божественной тайны зарождения новой жизни? Как рассказать об этой тайне? И Маша не говорила об этом. Об этом «говорило» ее лицо. Буквально утром она увидела его в зеркале не таким, как всегда, а изменившимся. Увидела и удивилась его счастливо умиротворенному, загадочному выражению. Таким было и состояние ее души.

Ее душа хотела сейчас музыки, поэзии, красоты. Дома она бы просто выбралась в лес. Надышалась бы чистым воздухом, налюбовалась бы живой красотой. Здесь же такой возможности у нее не было. Пожалев об этом, Маша тут же нашла выход: она решила, что пойдет в Третьяковку. Будь в комнате Лиза с Тамарой, они бы непременно осмеяли этот ее душевный порыв, поэтому Маша еще раз порадовалась, что их нет.

Она всегда уважала тех, кто умеет рисовать, хорошо рисовать. У нее самой особого таланта к этому не было. Художники казались ей людьми, отмеченными Богом, людьми другого измерения, даже людьми двух миров.

«У обычных людей есть вполне реальный мир, в котором они живут со своими бедами и радостями, — думала она. — У художников же помимо этого мира с его реалиями и мечтами есть еще свой мир. Он не такой стационарный, как реальный, он меняется, в нем больше музыки, души».

В последний раз Маша была в Третьяковке еще школьницей. Она уже не помнила тех своих впечатлений. Сейчас она на все смотрела другими глазами. Сейчас ее душа была открыта для восприятия красоты. Но у ее души был сейчас особый настрой, настрой на радость и счастье. Именно поэтому она не задержала своего внимания на иконописи Феофана Грека, Дионисия и Андрея Рублева, быстро прошла мимо экспрессивно-драматичных картин Перова. Конечно, его «Утопленница», «Проводы покойника», «Сцены на могиле» имели своего зрителя, но Маша запретила себе даже смотреть на эти картины.

«Может быть, я не права? Может, при виде смерти мы начинаем больше ценить жизнь? Но если мой малыш сейчас видит мир моими глазами, то я не хотела бы, чтобы он видел самое страшное в нем», — думала она.

По этой же причине до другого раза ею были отложены просмотры тревожных картин Айвазовского, мрачноватых картин Федотова и религиозных полотен Иванова. Зато Маша отвела душу, любуясь светлыми лицами на портретах Кипренского, сказочными сюжетами картин Васнецова. В настрой ее души сейчас самым естественным образом вписывались богатые светом картины Куинджи. Рассматривая пейзажи Левитана, она словно наяву бродила по лесам и полям, слышала шелест листьев, слушала лесную тишину. Пейзажи были необычайно легкими, просторными и радостными, с ними не хотелось расставаться. Жалко было ей расставаться и с Третьяковкой, в которой, как казалось Маше, даже воздух был напоен красотой.

«Я обязательно приду сюда снова и надышусь ею. У меня сейчас есть такая возможность», — утешала себя Маша, покидая музей.

По дороге она вспомнила, что во второй половине беременности ребенок уже слышит не только звуки внутри ее, но и внешние звуки. Она вычитала это в женской консультации, когда сидела в очереди к врачу. Только сейчас она вспомнила и о том, что привезла из дома свой плейер.

«Только записи современной эстрады скорее всего будут неинтересны малышу. Иногда там нужен переводчик», — думала она.

У метро Маша нашла палатку, где продавались диски на все вкусы. Пока она ограничилась покупкой диска с записями классической музыки и диска с записями звуков природы. Делая покупку, Маша заметила рекламу нового оператора мобильной связи.

«А может, и мне уже пора наладить связь, если не с тем миром, где остались друзья и мама, так хотя бы с моим сегодняшним окружением?» — мелькнуло у нее в голове.

Прочитав на рекламном щите адрес офиса, который находился в трех шагах от метро, она уже решительно направилась в его сторону. А еще через час она вернула жизнь своему старому телефону.

«Техническую связь я восстановила. А кому я могу позвонить? — горько вздохнула она. — Сегодня же дам номер своего телефона Рогнеде Игоревне. А вдруг ей нужно будет что-то сообщить мне по работе?»

Радостью и теплотой откликнулась душа, когда Маша вспомнила о единственном человеке в Москве, с кем она хотела бы поддерживать постоянную связь. Довольная покупками и своей активной деятельностью, она отправилась на работу.

Маша радовалась, что на каникулах может приезжать на работу пораньше. Ей очень хотелось до своей основной работы немного побыть с детьми. Это сейчас тоже вполне соответствовало ее настроению.

«Странно, но с детьми и в саду вообще я чувствую себя значительно уютнее, чем с однокурсниками в институте. Здесь живет добро. Здесь я чувствую себя нужной. Здесь все добры и внимательны ко мне», — анализировала сложившиеся обстоятельства Маша.

Она часто приходила в группу своей тезки и после обеда укладывала детей спать. Няня в это время мыла посуду, а воспитательница часто уходила на какие-то планерки, поэтому Маша оставалась с детьми одна. Уложив их в кроватки, она рассказывала им сказки, которые придумывала буквально на ходу. И герои ее сказок тоже находились рядом. Ими были брошенные кем-то в спешке шорты, упавший стульчик, кукла со сломанной рукой. Сказки Маши были многосерийными, но дети никогда не забывали предыдущей серии.

Маша любила наблюдать за детьми.

«Неужели мне было так же трудно сложить свои шорты, как сейчас это совсем не получается у Андрюшки Алексеева? Машенька так старается вымыть руки, как я учила, но при этом не забывает посмотреть на то, как это делают другие дети, и сделать замечание, если кто-то из них забыл «отжать лишнюю водичку». Данька Кузьменко честно притворяется спящим, соблюдая наш с ним договор».

Она жалела этих неловких и смешных карапузов. Маша видела, что дети окружены заботой и вниманием: с ними гуляют, их вкусно кормят, их грамотно развивают. Но тем не менее она жалела их, жалела всех до одного.

«Какими бы ни были хорошими тети в детском саду, они все же чужие. Любой ребенок каждую минуту нуждается в любви, заботе и ласке своей мамы. А эти дети не видят своих мам целыми днями. Они, конечно, скучают, — думала Маша. — Вон Наташка Шлеина, такая малышка, а не может уснуть».

— Наташка, ты чего не спишь? У тебя ничего не болит?

— Не знаю, бессовестница, наверно, — вздыхала по-взрослому Наташка.

— А может, ты забыла в туалет сходить перед сном? — пряча улыбку, спрашивала у нее Маша.

В ответ малышка только кивала головой. Маша брала девочку на руки и несла ее в туалет, потом на руках же возвращала малышку в кроватку.

— Спи, Наташка, а то меньше всех вырастешь, — шутливо грозила ей Маша.

Наташка послушно закрывала глаза.

— Что ты таскаешь их на руках? Не понимаю. Вот будет свой, тогда и наносишься, — недоумевала воспитательница.

— А чтобы свой красивым был, надо на красивых деток смотреть, — ответила ей как-то Маша первое, что пришло в голову, лишь бы не затевать разговора о любви к детям.

«Зачем говорить? Надо просто любить их! Их же невозможно не любить. Они все такие разные, но такие чудные! А ведь и правда, — вспомнила она, — есть такая заморочка про то, что беременным надо смотреть на красивых детей. Буду смотреть на свою тезку!»

Маша не знала ребенка талантливее Синеглазки, как и не видела ребенка красивее ее: ярко-синие лучистые глаза, кудрявые каштановые волосы, ямочки на щечках — все умиляло и притягивало взгляд. Но вместе с тем ее личико не казалось кукольным; девочку не хотелось потискать, потому что она держалась с таким достоинством, какого порой не бывает у взрослого человека, не говоря уже о ребенке. Маше хотелось смотреть на девочку, любоваться ею.

Особую радость доставляло Маше общение с ней. Но наверное, подобные чувства сама Маша вызывала у своей тезки, потому что девочка всегда охотно разговаривала с ней, первой шла на контакт. У Маши создалось впечатление, что между ней и Синеглазкой существует какая-то незримая связь. Синеглазка первой из детей заметила немного округлившийся живот Маши.

— У тебя там малыш? — Огромными от удивления глазами Синеглазка смотрела на живот Маши.

От неожиданности Маша растерялась, стала подбирать слова для ответа, как сама Синеглазка только что подбирала слова без трудной для нее буквы.

— Маша, я знаю, что женщины выящивают в животе детей. — От волнения девочка не смогла подобрать нужного слова, поэтому от досады наморщила носик.

— Вообще-то, Машенька, это мой секрет, и я бы не хотела о нем говорить. Ты меня понимаешь? — как можно серьезнее спросила Маша у девочки.

— Я понимаю, но мне очень нужно, чтобы ты научила это делать мою маму. Она этого не умеет, а меня купила в каком-то магазине, — проговорила Синеглазка, тщательно подбирая слова, и радостно вздохнула, не сделав ошибки.

— Ну хорошо, я поговорю с твоей мамой, — вынуждена была пообещать своей тезке Маша.

И разговор с мамой Синеглазки состоялся. Сама она тактично отошла в сторону, но нет-нет, да и бросала любопытные взгляды в их сторону.

— Вы знаете, Маша, мы теперь в сад бегом бежим, потому что «будем с Машей» танцевать, лепить, сочинять сказку и так далее, — рассказывала мама Синеглазки.

— Это, наверное, потому, что Маша очень хочет братика или сестричку, — засмущалась Маша.

— Так это было еще до того, как Машка узнала, что вы умеете «выращивать малышей в животе». Придется ей сказать, что вы меня этому научили, — рассмеялась молодая красивая женщина с такими же, как у дочери, лучистыми глазами. — Да вы не смущайтесь, это же дети!

«Дети! И у меня скоро будет ребенок!» — счастливо улыбалась Маша, вспоминая разговор с мамой Синеглазки.

Ловко орудуя шваброй, она старалась быстрее закончить уборку. Так же, как она спешила в детский сад, она теперь спешила и в общежитие, теперь ей хотелось остаться одной. Даже в метро, автобусе она прислушивалась к себе, как бы заглядывая внутрь себя. В комнате, радуясь отсутствию соседок, Маша поставила в плейер купленный сегодня диск с классической музыкой, легла на кровать и положила руку на живот. Ей казалось, что так они с малышом лучше поймут друг друга. Рука, как телефонная трубка, стала средством их связи.

— Малыш, ты где? Ты спишь? — тихо спросила она, словно и вправду боялась разбудить его, и ждала ответа.

И ее малыш ответил ей, он снова пошевелился. Он как бы говорил: «Я существую! Я здесь! Я с тобой!»

Такие «разговоры» теперь происходили каждый вечер. Малыш все чаще и требовательнее напоминал о себе, а Маша не оставляла это без внимания. Она не задавалась целью определить пол ребенка, но на УЗИ врач как бы между прочим сообщил ей, что у нее мальчик, тем самым подтвердив ее предположения.

«Я очень рада, что ты — мальчик. Даже сейчас я чувствую твою мужскую поддержку, потому что ты помогаешь мне жить! Ты — мой жизненный стимул. Все, что я делаю, я делаю ради тебя. Наверное, и с моей мамой было то же самое. Малыш, у тебя есть бабушка, только она еще ничего не знает о тебе. Я бы не хотела полностью повторить ее судьбу. Она так и осталась непонятой своими родителями», — как всегда, положив ладонь на живот, думала Маша.

Мысли о матери всколыхнули воспоминания о доме. Их она загнала в самый дальний уголок своей памяти, который боялась навещать. Эти «визиты» будили чувства тоски и раскаяния. Это были запретные чувства. Маша надеялась, что со временем все встанет на свои места, а сейчас не время сожалеть о содеянном и предаваться печали. Отвлекали от грустных мыслей учеба, работа, дети и ночные «беседы» с малышом.

Перед Восьмым марта Машу опять удивили Синеглазка и ее мама.

— Мария Ивановна, этот подарок Машенька сама для вас выбирала, «с птичками». Может, потому что Маша просто обожает мультик про Золушку, она назвала их духами для Золушки. — Женщина протянула Маше упакованную в прозрачный целлофан коробку духов. — Поздравляем вас с праздником!

— Ну что вы! Зачем? Не нужно! — засмущалась Маша.

— Маша, это же подаяк, — вмешалась девочка, — а подайкам все ядуются! — Синеглазка от волнения забыла о нелюбимой букве. — И это на самом деле духи для Золушки. Видите! — Синеглазка пальчиком показала на коробку. — Голубь и голубка! И мультик так начинается: они несут в клювиках къясную ленту с цветами и хъюстальным башмачком.

Девочка старалась убедить свою мать и Машу, но при этом не смотрела ни на ту, ни на другую и, волнуясь, картавила. Они переглянулись и, не договариваясь, не стали просить у Машеньки какого-то другого объяснения, чтобы не смущать ее еще больше.

«А почему именно духи для Золушки и почему — мне? Синеглазка могла бы это объяснить, но она либо еще не готова к этому, либо просто стесняется», — подумала Маша и поблагодарила и девочку, и ее маму за внимание и подарок.

Невольным свидетелем этой сцены стала Рогнеда Игоревна. Она шла по коридору, но, заметив Машу с родительницей и ребенком, свернула к телефону и подошла к Маше только тогда, когда те ушли. Лицо Маши пылало, в одной руке она держала швабру, в другой — желтую коробку французских духов.

— Маша, ну зачем же так смущаться? Машенька тебе все правильно объяснила: радоваться надо. В твоем положении нужны только положительные эмоции.

Наверное, смущение Маши почувствовал и ребенок: он так толкнул Машу в бок, что она, поморщившись, отставила швабру к стене и схватилась за живот.

— Что, толкается? — улыбнулась Рогнеда Игоревна.

— Толкается, — улыбнулась в ответ Маша, заметив грустинку в глазах своего любимого директора, — не нравится ему повышенное внимание к его матери.

— Глупости! Внимание всегда приятно. Даже мне приятно за тебя, а не нравятся малышу скорее всего твои занятия со шваброй. Давай мы будем прекращать это дело.

— Хорошо, — спокойно согласилась Маша, но взгляд ее как-то потух.

Маша не готова была потерять работу. От Рогнеды Игоревны не ускользнула перемена, произошедшая в настроении девушки.

— Маша, ты меня не так поняла. Тебе ведь положен декретный отпуск, ты же знаешь. Апрель, май ты должна отдыхать. Но если через месяц ты уйдешь в декрет, то тебе придется жить на одну стипендию, и ты ничего не сможешь больше отложить на будущее. Так?

— Так, — вздохнула Маша, — но вы же знаете, что я уже немного отложила.

— Знаю, но это — капля в море. Я хочу перевести тебя на другую работу. Помнишь, мы как-то с тобой уже говорили об этом? Я предлагаю тебе должность кастелянши. Раньше мне такой человек был не нужен, но время идет, белье от частых стирок изнашивается, требует починки, а заниматься этим некому. Ты можешь этим заняться? Эта работа значительно легче твоей теперешней, — предложила Рогнеда Игоревна, стараясь казаться спокойной.

— Могу, конечно, — засомневалась Маша, — но мне кажется, что вы просто жалеете меня. — Маша покраснела, из глаз ее готовы были брызнуть слезы.

— Да, я тебя жалею! А ты такая гордая, что тебя и пожалеть нельзя? Но ты не о своей гордости думай, а о ребенке! — впервые директор разговаривала со своей любимицей столь резко. — И я не просто жалею тебя. У меня есть своя корысть: без тебя мне не справиться с компьютером.

— Но у вас уже почти все получается. Да и бухгалтера вы взяли. — Маша все еще недоверчиво смотрела на Рогнеду Игоревну.

— А кадры, а родители, а дети?! И железяку эту я по-прежнему боюсь: а вдруг он потеряет документы?

Маша после этих ее слов рассмеялась:

— Не потеряет!

— Нет, Маша, ты мне очень нужна! После выходных приходи на работу как всегда, только сначала зайди ко мне. С утра в понедельник я решу, где будет находиться твой новый кабинет, и оборудую его. А на кухне тебя по-прежнему будет ждать обед, — напомнила директор.

— Хорошо-хорошо, вы не беспокойтесь. Мне и так неудобно: со мной у вас столько хлопот! — виновато улыбалась Маша.

— Ничего, девочка, это приятные хлопоты, — успокоила ее Рогнеда Игоревна.

Не хотелось ей рассказывать Маше о том, что она мечтала о таких хлопотах. О своих планах, касающихся Маши, Рогнеда Игоревна рассказала мужу.

— Я так понимаю, что одним ребенком у тебя стало больше? — выслушав жену, улыбнулся Владимир Сергеевич.

— Этот ребенок не такой, как все. Этот ребенок попал в беду, но держится так стойко, что впору позавидовать! Я знаю, как в ее случае могли поступить многие. Володя, по себе знаю, — горько вздохнула она. — Поэтому я очень хочу помочь этой девочке.

— Ты только не грусти, моя Рогнедушка. Что было, то быльем поросло. Знаешь, о чем я жалею? — Владимир нежно прижал жену к себе.

— Ты о чем-то жалеешь? — удивилась Рогнеда Игоревна.

— Да, милая, я жалею, что мы не встретились двадцать лет назад. Почему меня никаким ветром не занесло в твой Воронеж? Там бы мы уж не разминулись, я бы тебя сразу узнал, как тогда на юге.

— Видно, так вела нас судьба. Я должна была пройти через все то, через что прошла. Со слезами и болью, но прошла. Я сама делала свою жизнь в отличие от тебя. Ты ведь жил по приказу. Вот и сейчас судьба посылает мне новое испытание. Я должна дойти до конца и помочь Маше. Может, помогая появиться на свет новой жизни, я искуплю свой грех? Во всяком случае, доброе дело мне зачтется.

— Не знаю кем и когда, но твоей Машей — точно! Но ты не забывай, что и мне надо очки зарабатывать. — Он поднял руку и указательным пальцем и взглядом показал наверх. — Поэтому обращайся, я буду рад поучаствовать в добрых делах, — ободряюще улыбнулся Владимир.

— Я знала, что ты меня поймешь. Спасибо тебе за это. Я подозревала, что среди твоих достоинств есть и добросердечие, а теперь вот в этом убедилась. — Светло улыбаясь, Рогнеда Игоревна поцеловала мужа.

По календарю наступила весна. Но никаких явных примет этого прекрасного времени года в природе еще не появилось. О наступлении весны свидетельствовало лишь обилие цветов к женскому празднику, которое уже давно можно отнести к явным и существенным приметам весны. По-прежнему еще мело, дуло и морозило. Но Маше казалось, что у морозного воздуха появился другой запах — запах нежной свежести. Весны Маша ждала с нетерпением, не могла дождаться, когда закончится эта ее первая московская зима. Она не нравилась ей совершенно: раздражала вечная слякоть под ногами, неустойчивая погода, толкотня одетых в зимнюю одежду людей. Маша много времени проводила в дороге, возможно, поэтому ей казалось, будто вся Москва живет в транспорте. Поэтому она с нетерпением ждала, когда Москва «похудеет», сменив зимние одежды на демисезонные. Ей отчаянно хотелось перемен, хоть самого незначительного, но чего-то нового. Она ждала этого, но боялась думать о том времени, когда случится самая главная перемена в ее жизни: когда у нее родится ребенок.

«Я буду думать об этом после того, как сдам экзамены. Сейчас мне нельзя нервничать, чтобы ты, малыш, не почувствовал моей тревоги, — думала Маша, вдыхая ароматный весенний воздух и направляясь к общежитию. — Мне нужны положительные эмоции, и я, кажется, знаю, чем могу порадовать себя. Мне давно уже нужна одежда для моего живота. Нужно съездить в специализированный магазин и купить себе комбинезон и сарафан. Нельзя выглядеть смешно в таком положении!»