Рябиновое танго

Глава 12

В жизни Натальи Николаевны с недавнего времени появилось два врага. Время их появления совпало с отъездом дочери в Москву. Эти враги не бряцали оружием, не грозили кулаками, не строили козней, не плели интриг, но они были. Незримо, неявно, но они существовали, жили с ней в самой непосредственной близости. Они жили в ее душе. Враги были малочисленны, но они были сильны и непобедимы. Обида и одиночество наступали одновременно. Они хотели изменить ее жизнь, сделать ее невыносимой.

Обида — противник в принципе ей хорошо знакомый. Восемнадцать лет назад этот враг номер один одержал над ней свои первые победы. Он победил тогда даже на двух фронтах: побежденными оказались ее родители и она сама.

Свою позднюю любовь она встретила случайно, когда уже и думать перестала о какой-то там любви. Ее — молодого талантливого педагога-новатора — часто приглашали на всевозможные торжественные собрания по случаю всенародных праздников. Он часто выступал на этих собраниях. Сидя в президиуме, она слушала его выступления, и именно грамотная, правильная речь вначале и привлекла ее внимание. Для советских времен грамотный, культурный руководитель — это почти нонсенс. Каждое такое собрание заканчивалось банкетом по случаю того всенародного праздника, которому было посвящено это собрание. На таком банкете они и познакомились.

Он сразу сказал, что у него есть семья, показал фотографию жены и двух чудесных дочушек. Но Наталью Николаевну это не остановило, потому что она влюбилась без памяти, без оглядки на все семейные и им подобные обстоятельства. После третьего банкета они оказались в спецквартире обкома партии, которая стала постоянным местом их встреч.

Перемены в ее жизни самым естественным образом попали в поле зрения ее родителей, потому что невозможно было не заметить ее цветущего и счастливого вида.

— Кто он? — последовал их четкий и конкретный вопрос.

Ни обманывать, ни хитрить они ее не научили. В их семье это считалось делом постыдным, поэтому родители услышали ее честный ответ о нем и о ней, об их взаимной любви.

— Как ты можешь разрушать чужую семью?! — негодовали родители. — Разве этому мы тебя учили? Разве так мы тебя воспитывали? Ты — главное творение нашей жизни! Получается, что мы создали некачественное творение, потратив на это лучшие годы? — обижались они.

В обиде они вспомнили, что из-за нее, собственно, не защитила докторскую и осталась «вечным кандидатом наук» мать. Узнав о беременности дочери и нежелании ее любовника признать ребенка, категорически отказались иметь незаконнорожденную внучку.

— Наташа, тебе же не двадцать лет! Ты уже можешь мыслить трезво и здраво! — приводили они свой довод.

— Вот именно! Мне уже далеко не двадцать! Я должна думать о своем будущем! — выставляла контрдоводы Наталья Николаевна.

Но все доводы разбивались о глухую стену обиды, которая в союзе с моральными советскими амбициями одержала свою первую победу над родительской любовью. Будучи отринутой и непонятой, не выдержала перед обидой и дочерняя любовь.

Много лет обида жила в душах Натальи Николаевны и ее родителей. Из-за нее разрушилась их семья, из-за нее они на долгие годы потеряли друг друга. Отступила обида лишь перед более сильным противником — страхом смерти. Серьезно заболев, ее отец возжелал примириться со всем миром, в том числе и с дочерью. Адрес ее самой лучшей институтской подруги родители нашли в старых письмах и написали ей. Примирение, хоть и поздно, состоялось, но обида оставила в душе Натальи Николаевны неизгладимый след. И вот через много лет история повторялась.

«Почему она меня не понимает? Почему она молчит? Я не сделала ей ничего плохого, я посвятила ей свою жизнь», — думала долгими вечерами Наталья Николаевна, и обида изводила ей душу.

К врагу номер один в такие вечера присоединялся враг номер два — одиночество. С ним Наталья Николаевна впервые столкнулась в день Машиного отъезда — двадцать четвертого августа. Этот день черными буквами отпечатался в ее сознании. Именно с этого дня она чувствовала одиночество постоянно. Она чувствовала себя одинокой не только в квартире, но и среди коллег, среди учеников. Острее, конечно, было тихое домашнее одиночество. Она не знала средств борьбы с этим новым врагом, потому что никогда прежде не была одна. Рядом всегда была дочь. Это было как нечто само собой разумеющееся. Казалось, что так будет всегда…

Начало весны Наталья Николаевна заметила только потому, что почтальон принес поздравительную телеграмму от Маши. Принес ее на день раньше праздника.

«Машка отправила ее заранее, она знает, что почта восьмого марта не работает», — заметила Наталья Николаевна для себя, как бы между прочим, не ставя в заслугу дочери ее внимание и предусмотрительность.

Особой радости телеграмма ей не доставила. Наталья Николаевна даже не заметила, что верх опять взяла обида: она одержала хоть и маленькую, но очередную победу. С этой телеграммой Наталья Николаевна проделала то же, что и с другими: прочитав ее несчетное число раз, красным карандашом внесла исправления и присоединила ее к стопке других бланков.

Сегодня она, почувствовав себя плохо, с утра отпросилась у директора школы «немного поболеть».

«Весь праздничный ажиотаж — собрание, концерт, поздравления учеников и коллег пройдут мимо меня. Но это и к лучшему. Праздничный настрой — это сейчас не мое. Мне нечему радоваться. Радоваться тому, что я женщина? Радоваться тому, что я родила дочь? А зачем я ее родила? И где теперь эта дочь?» — изводила себя вопросами Наталья Николаевна, сидя перед телевизором и пытаясь вникнуть в смысл монолога известного юмориста. Сразу ей это не удалось, как не сразу она расслышала и дверной звонок. Думая о том, кто бы это мог быть и что она никого не ждет, пошла открывать дверь.

— Сюрпрайз! — с порога закричала ее любимая подруга.

За ее спиной толпились дети, они шумели, улыбались.

— Дети, а нас, похоже, и не ждали! — весело заметила Раиса Васильевна. — Но это не собьет нас с верного пути! Смелые — вперед!

Наталья Николаевна выслушала немногословное поздравление детей. Они вручили ей крупную розу на длинном стебле.

— А это — подарок от меня! — Раиса Васильевна протянула ей большую коробку с тортом. — Чтобы было с чем чаек попить. Что ты в таком состоянии могла испечь? А это — для души. — На коробку торта она поставила синюю коробочку духов. — Твои любимые «Клима».

Поблагодарив всех, Наталья Николаевна рассадила детей на диван и стулья и поспешила на кухню, чтобы поставить чайник. Раиса Васильевна расставила на столе чайную посуду.

У Натальи Николаевны, как у завуча, давно не было классного руководства, а значит, не было и своего класса. Эти дети, что пришли поздравить ее с праздником, были ее кружковцами. Выходя за рамки школьной программы, она прививала им любовь к высокой поэзии, учила мыслить, уметь высказывать свое мнение. Сидя за столом, угощая их тортом, она видела их веселые лица, чувствовала общий веселый настрой за столом, но почти не слышала их веселых рассказов о школьном празднике.

«Ну почему Машка не может быть такой же добросердечной? Почему не может радоваться мелочам, как эти дети? Неужели я не дала ей этого, не вложила в нее это? Почему от своих кружковцев я слышу больше добрых слов, чем от родной дочери?» — обижалась на дочь Наталья Николаевна, сидя за праздничным веселым застольем.

— Ну дорогие мои, вы молодцы, что навестили недужную, но не будем злоупотреблять вниманием больного человека, — без дипломатии обратилась Раиса Васильевна к детям.

Наталья Николаевна, проводив детей, вернулась к подруге, которая в глубокой задумчивости по-прежнему сидела за столом.

— Знаешь, подруга, а ведь ты серьезно больна, и это не ОРЗ. У тебя душа больна.

— Значит, я душевнобольная? — Без тени улыбки на лице Наталья Николаевна внимательно смотрела на свою подругу.

— Ну может, не в такой степени, не так сильно все запущено. Мне бы очень хотелось, чтобы так и было, но предпосылки к этому у тебя есть. Ты хоть слышала, о чем говорили дети? Я не знаю, в каких облаках ты витала, но тебя с нами не было. Могу лишь предположить, что ты препарировала собственную жизнь, а в частности, свои отношения с Машкой. Так? Я угадала?

— Ты всегда отличалась сообразительностью, — едко заметила Наталья Николаевна

— Да это и нетрудно было сделать Я тебя сто лет знаю, а в последнее время просто не узнаю. И я могу назвать причину, почему ты так изменилась.

— Очень интересно! — насторожилась Наталья Николаевна. — Неужели это так заметно?

— Заметно, Наташка! Заметно, что обида на дочь, на весь белый свет поселилась в твоей душе и не дает тебе жить, не дает быть прежней. Ища новые и новые факты, подтверждающие твою правоту, ты подпитываешь свое уязвленное самолюбие, тем самым создавая благоприятные условия для того, чтобы обида жила, не затухала. И она живет, она как ржавчина разъедает твою душу, мучает ее. Ты сама знаешь, душа — хрупкая субстанция; она может не выдержать и заржаветь окончательно. И не знаю, сколько понадобится слез, чтобы омыть ее, смыть с нее ржавчину. Наташка, ты не должна этого допустить!

— Ну раз ты у нас такая мудрая, заботливая и внимательная, то скажи, как мне это сделать? — Наталья Николаевна с вызовом посмотрела в лицо подруги.

— Ты и сама прекрасно знаешь, как это сделать. Но я скажу, конкретизирую, так сказать: сначала ты должна понять дочь, а поняв, простить ее. Любой человек имеет право на свою жизнь и на свои собственные ошибки. Ты — тоже, я тебе уже говорила об этом. И твоя Машка не является исключением! Это тебе бы хотелось, чтобы она была во всем исключительной, но так не получилось. Не получилось, потому что она сама этого не захотела. Ты пойми это сейчас, не жди, когда Машка вернется и объяснит тебе это. Это может занять какое-то время, за которое обида изъест твою душу окончательно, не оставив в ней любви, ласки, прощения — всего того, что понадобится тогда твоей дочери. Останется только твой красный карандаш, но им-то ты точно ничего не исправишь, — вздохнула Раиса Васильевна и замолчала.

Рассматривая розу, которую она поставила в высокую узкую вазу, молчала и Наталья Николаевна. Она думала над тем, что услышала сейчас от подруги.

— Знаешь, дорогая, а ведь ты права. Не знаю, ржавеет ли моя душа, но какие то изменения в ней точно происходят. Перед вашим приходом я смотрела Задорнова, и мне было не смешно, а даже грустно, — вспомнила Наталья Николаевна.

— Ну, это еще не показатель! — заметила Раиса Васильевна, уже жалея подругу. — Когда я его слушаю, мне тоже иногда плакать хочется от радости, что есть среди нас хоть один умный человек.

— Но раньше я смеялась, — вздохнула Наталья Николаевна. — Раньше я вникала во все детские проблемы, я слышала каждого ребенка. А теперь я только смотрю и сопоставляю. Раньше я любила, когда мне дарят именно одну розу. Она была у меня символом гордости, независимости. А сегодня я вижу в ней, — Наталья Николаевна кивнула на розу, — символ одиночества. Я тоже, как эта роза, одна, одна-одинешенька.

— Ну, это уже другая тема, согласись? Трудная, но другая. И с ней ты тоже можешь справиться, если захочешь. Вот я сейчас докажу тебе это на примере этой розы. Ты посиди здесь, посмотри Задорнова, может, и услышишь что смешное, а я выйду на минутку.

Раиса Васильевна оставила подругу и решительно направилась в прихожую. Там она достала из сумочки телефон и набрала номер телефона мужа.

— Глумов, ты где? — без предисловий начала она.

— Еду по делам, но мне не хотелось бы говорить по каким, — ответил ей муж.

— А ты и не говори, я и так знаю: ты едешь в цветочный магазин.

— Вот так всегда! Провидица ты моя! Или ты маяк мне в джип подсунула?

— Ничего я не подсунула, просто я умею мыслить логически. Ну какие дела у тебя могут быть перед женским праздником, если ты еще жене цветов не дарил?

— А ты мне звонишь, чтобы сказать, что цветов тебе не надо, а нужна звезда с неба?

— Нет, я хочу сказать, что мне нужно много цветов — огромный букет роз. И не мне, а нашей Гончаровой. У нее хандра, тоска и меланхолия, а мне и одной розочки хватит, без звезды с неба.

— Скромница ты моя! Я тебя понял. Куда привезти розы?

— Вот за это я тебя и люблю, Глумов! У тебя никогда нет вопросов и проблем!

— Как! А за мою красоту?! — возмутился Алексей Иванович.

— Это само собой. Все! А я у Наташки. Жду!

Раиса Васильевна, подогрев чайник, вернулась к подруге.

— Что за заговор? — грустно улыбнулась та.

— Не заговор. Я хочу показать тебе, как просто бороться с предрассудками и всякими там символами. Давай еще попьем чайку, — предложила Раиса Васильевна.

— Попьем, — согласилась Наталья Николаевна, — только прежде я вручу тебе мой подарок.

— Обожаю подарки!

— Я его специально не упаковывала, зная, как ты расправляешься с упаковкой. Прими, пожалуйста, эту шкатулку для твоих драгоценностей.

— Лягушка! Какая прелесть!

— Трехлапая лягушка на золотом слитке сбережет твое счастье, здоровье и богатство. Но это не все, ты открой шкатулку.

Раиса Васильевна открыла шкатулку и на миг замерла от восхищения.

— Что это? Консервированный иней? Белые кораллы?

— Нет, это дополнение к моему новогоднему подарку — бусы из белого агата.

— Какие изящные! Спасибо, дорогая!

— Это тебе спасибо за науку — ты умеешь убеждать, за сочувствие, за дружбу!

— Ты еще заплачь, горемычная моя! Что толку мне учить тебя? Ты и сама все знаешь. А копить обиду — это ваше семейное. Ты ведь не могла этого забыть? Неужели ты повторишь ту ошибку, которую совершили твои родители, второй раз наступишь на одни и те же грабли? Это же глупо!

— Конечно, дорогая, это глупо. Кто бы это мог быть? — встрепенулась Наталья Николаевна, услышав дверной звонок.

— Сиди, я открою. Это Глумов.

Раиса Васильевна снова усадила вскочившую было с дивана подругу и вышла в прихожую.

— Встречай гостей, одинокая моя! — через минуту сообщила она и вытолкнула вперед мужа.

— Наташа! Этот букет я дарю второй красавице Горной Шории, то есть тебе! Я поздравляю тебя с праздником! Ты, конечно, прости меня, что называю тебя только второй красавицей, но если я повышу твой статус, то первая красавица выдерет у меня последние кудри! — смеялся он, вручая Наталье Николаевне огромный букет бордовых роз.

— Спасибо, Алексей, — улыбнулась она и укоризненно посмотрела на подругу.

— Ты укоряешь меня за второе место в конкурсе красавиц? — рассмеялась Раиса Васильевна. — Нет, Наташка, ты — первая! Говорю это честно, не кривя душой. А этот букет не будет у тебя символом одиночества? Так и все у тебя надуманно, радость моя. Я буду каждую неделю покупать тебе по букету, только бы ты не чувствовала себя одинокой. Ты не одинока, у тебя есть мы! У тебя есть дети и любимая работа. У тебя есть дочь! Ну уехала она временно в другой город, но ока же не умерла! Я специально говорю такие страшные слова, чтобы привести тебя в чувство. Она обязательно вернется, потому что здесь ее дом, потому что ты — единственный у нее родной человек на всем белом свете! Проводи нас, пожалуйста, а то Глумов смотрит на нас, как на зайцев в лыжных костюмах. Но мы ему ничего объяснять не будем. Имеем право, ведь завтра наш праздник.

«Как всегда, у Раисы между смешным и серьезным нет и шага. И как всегда, она права!» — думала Наталья Николаевна, закрывая за Глумовыми дверь.

С приподнятым настроением она перемыла чайную посуду, приняла ванну с морской солью. Затем она так тщательно намазала лицо и тело кремом, будто старалась защититься не от морщин и неминуемо надвигающейся старости, а от всех бед, хотела стать невзгодонепробиваемой и обидонепроницаемой хотя бы до появления на горизонте дочери.

Она долго не могла уснуть. Нежно пахли розы.

«Если бы у одиночества был запах, то разве оно пахло бы розами? Нет, я не одна! Не одна, потому что у меня есть дочь!» — решила она для себя раз и навсегда.