Рябиновое танго

Глава 18

— Мам, какое сегодня число? — перед тем как отправиться спать, спросил Максим.

— С утра было шестое июня! — вместо Натальи Борисовны Максиму ответил отец.

— Ты почему спрашиваешь? Ты купил путевку? — заволновалась Наталья Борисовна.

— Ну и какая между этим связь? Никогда не понимаю, как у женщин работает голова, — возмутился Анатолий Семенович и подмигнул Максиму.

Наталье Борисовне совсем не хотелось отвечать на вопрос мужа, тем самым задевая больную на сегодня тему, поэтому она никак не прореагировала на его слова и терпеливо ждала ответа сына.

— Нет, мам, путевку я не купил, я хочу знать, с какого конкретно числа у меня начинается новый этап жизни. Значит, начинается он шестого июня, но вот каким он будет, я пока не решил.

«У нас он тоже начинается», — вздохнула Наталья Борисовна и опять промолчала.

— Начни его с поездки на море, — предложил отец.

— А знаешь, я бы, пожалуй, съездил, только в какие-нибудь дикие места, — неожиданно согласился с отцом Максим. — Ты не знаешь таких?

— Нет, потому что интересы нашей мамы кардинально противоположны твоим. Но завтра на работе я поспрашиваю народ. Помнится, Вселдыч о таком месте рассказывал.

— Вы не нудистские пляжи, случайно, имеете в виду? — заволновалась Наталья Борисовна, чем вызвала приступ гомерического хохота мужа и сына.

— Мать, разве можно на ночь вспоминать такие страшилки? — отсмеявшись, упрекнул жену Анатолий Семенович. — Присниться ведь может! — опять рассмеялся он и бросился от закипающей от негодования жены в спальню.

Отсмеявшись, Максим с улыбкой смотрел им вслед.

«Ну вот! Так-то лучше! Все встало на свои места, все прежнее, все настоящее», — отметил про себя Максим и пошел в свою комнату.

Максим знал, что отец слов на ветер не бросает, и когда тот в качестве консультанта привел к нему Вселдыча, не удивился.

— Опять тебе экстрима захотелось? — подозрительно глядя на Максима, спросил Вселдыч. — Ну тогда слушай, — не дождавшись ответа, начал он. — Места эти зовутся Арабатской стрелкой. Цивилизация туда шла-шла, но затормозила, и начался обратный процесс. Доедешь симферопольским поездом до Новоалексеевки, там сядешь в автобус и поедешь уже прямиком в Стрелковое. Народу там не так много, он рассеивается по дороге вдоль косы, до Стрелкового уже мало кто доезжает.

— А что там? — почти равнодушно поинтересовался Максим.

— Как «что»?! Море, конечно! Море, солнце, фрукты. Фрукты, правда, самые дорогие на косе, потому что привозные. Да, рыбалка там тоже неплохая, особенно на пеленгаса. Есть там такая интересная местная рыба, есть там и места интересные.

— А почему ты называешь эти места дикими? Там еще первобытный строй?

— Нет, конечно, но люди живут там как бы временно, а к природе относятся прямо с каким-то первобытным цинизмом.

— Вселдыч, и откуда столько познаний? — с иронией поинтересовался Максим.

— Это не у меня познания, это ты жизни не знаешь! — парировал Вселдыч.

— Повторяешься! — усмехнулся Максим.

— Вот доживешь до моих лет, и знать все будешь, и что такое склероз узнаешь! — рассмеялся Вселдыч.

Все, о чем рассказывал Вселдыч, Максим увидел через неделю. Через неделю он начал узнавать жизнь, что называется, изнутри. В вагоне от снующих по составу менял Максим услышал о трудностях обмена валюты на вокзале в Новоалексеевке и у них же решил поменять российские рубли на украинскую валюту. Только сойдя с поезда и уже сидя в автобусе, он обнаружил, что каждая из купюр достоинством в десять гривен самым волшебным образом трансформировалась в купюру достоинством в одну гривну. Вспомнив о манипуляциях менялы с пачкой украинской валюты, он понял механизм лохотрона и под впечатлением от поистине сказочного обмана до конечной остановки на косе не доехал, а сошел в поселке с красивым названием Счастливцево. Максиму вдруг стало интересно посмотреть, что понимают здесь под этим самым счастьем.

Пределом мечтаний для жителей поселка, в котором центральная улица тянулась вдоль шоссе и называлась улицей Ленина, был удачный гостиничный бизнес. Под одну крышу хозяин собирал много маленьких каморок, которые и сдавал приезжему люду. Такую каморку снял и Максим. Татарин с почти русским именем Дима и его жена Зарема за небольшие деньги готовы были не только дать временный кров, но еще и напоить, накормить и развлечь. Трудилось семейство Сулеймановых день и ночь, стремясь за короткий курортный сезон заработать на жизнь в межсезонье.

На море Макс убегал рано утром, съев горячий чебурек Заремы и выпив большую чашку горячего, крепкого и ароматного кофе, приготовленного Димой. Чтобы вдоволь наплаваться, Максиму приходилось сначала минут пять брести по воде. Когда вода доходила до пояса, он нырял и плыл дальше в море. Почувствовав, что руки теряют силу, Максим возвращался на берег. Загорал он тоже по максимуму: лежал на солнце до тех пор, пока хватало сил сопротивляться жаре или пока ему не начинали досаждать красавицы в бикини.

Осматривая местные достопримечательности, Максим сходил по косе на холодный и горячий источники, побывал на озере Сиваш и высохшем соленом озере, покрытом слоем соли. Места были интересные и целебные, но по-настоящему дикие — запущенные, неухоженные. Поразила Максима и дикость, с какой обращались с природой приезжие. По всей косе, где она была свободна от санаториев и пансионатов, в пяти метрах от моря стояли машины и палатки. По номерам Максим определил, что отдыхают таким способом в основном украинцы, то есть, по сути, хозяева этих уникальных территорий. Хозяева эти, уезжая, оставляли после себя на косе горы мусора и туалеты, сделанные из четырех колышков и полиэтиленовой пленки. Когда Макс проходил мимо таких диких кемпингов, у него невольно закрывались глаза, словно они не хотели видеть этой почти первобытной дикости.

Отдыхали глаза в открытом море, куда Максим уходил на лодке, которую брал напрокат у татарина Димы. Ловил бычков, пеленгаса, но рыбу сразу выбрасывал в море. Жившие рядом с Максимом отдыхающие рыбу приносили в свои каморки и не только жарили, но и солили, вялили, сушили и увозили запасы домой. Не видя улова Максима, татарин Дима решил для себя, что рыбак он плохой. Но, получая всякий раз лодку чистой, стал давать ее Максиму охотнее.

Макс, решив, что море здесь тихое, мелкое и соответственно неопасное, утратил бдительность. Однажды он ушел в море так далеко, что потерял из виду других рыбаков.

Бросив якорь, забросил снасти. Порыбачив с полчаса, Максим вдруг понял, что его резиновая лодка дрейфует. Он схватился за якорный трос и по его легкости сразу понял, что якоря на нем попросту нет. С берега дул сильный ветер, увеличивая скорость лодки, он сносил ее в открытое море. Вот тут Максим испугался. Испугался по-настоящему. Остро, до боли в сердце и рези в желудке, ему захотелось жить. Не видя берега, он начал грести в сторону, противоположную той, куда его сносило. Сильный ветер уменьшал скорость лодки, волны откатывали ее назад, почти у игрушечных весел при большой волне и сильном ветре коэффициент полезного действия был близок к нулю. Максим греб больше часа, натер на руках кровавые мозоли и почти потерял надежду увидеть берег. Второе дыхание пришло, когда он наконец заметил первую лодку с рыбаками и понял, что выгребет.

«Да, только в форс-мажорных обстоятельствах начинаешь ценить жизнь! Только пожив в дикости, хочешь вернуться к цивилизации. Это не та дикость, которую я видел в Сибири. Там дикость первозданная, а здесь дикость людская. В те места мне хочется вернуться, от этой дикости хочется бежать. Но Вселдыч прав, свой опыт я должен накопить сам, — рассуждал Максим, отдыхая на песке, стараясь унять боль в содранных ладонях и бешено стучащее сердце, слыша рядом с собой счастливый смех и громкие разговоры. — А ведь в этом Счастливцеве и вправду все счастливы! — сделал Макс неожиданный для себя вывод. — Счастлива эта беззастенчиво целующаяся молодая пара, лежащая рядом со мной; счастлив хозяин Дима, продав сегодня на пару бутылок вина больше, чем вчера; счастлива его жена Зарема, отправляющая свою красавицу дочь поступать в университет, но уже видящая ее адвокатом. Значит, счастье не зависит от места и условий. Тесть Вселдыча Пашка вообще считает себя самым счастливым человеком в мире. Счастье внутри каждого из нас! Но вот поселяется оно там не у всех и не всегда, как и не всегда бывает полным. У меня чудесные родители, хорошая работа, друзья, я живу в Москве, у меня приличные возможности. Я счастлив? Не могу сказать, что нет, но счастье не распирает меня, не плещет через край. Почему? Потому что в моем счастье нет одной важной составляющей. Она есть в счастье Пашки, татарина Димы, этой парочки на берегу. Это любовь! У меня нет любви! Но мне кажется, что она у меня уже была бы, если бы я не потерял незнакомку. Что-то же нас толкнуло друг к другу? То, что случилось между нами, было настоящим! Чувства не были рисованными, придуманными, сыгранными! Они были самыми что ни на есть настоящими!»

Сделав главные для себя выводы, Максим понял, что может ехать домой, что в принципе он не зря ездил в Счастливцево. Еще он решил, что не будет торопить время.

«Мне нужно научиться ждать, не размениваясь по мелочам. Это, пожалуй, будет труднее, чем выиграть битву у моря, ветра и собственного страха, но я попробую это сделать», — думал Максим о своей программе максимум на ближайшее будущее.

Жизнь Маши изменилась не только из-за появления в ней Моти, но и из-за смены места жительства. Как и предполагала Рогнеда Игоревна, Маша теперь почти никогда не была одна: ее с сыном навещали врач, повариха Леночка, приходили воспитатели, приезжал Сергей Владимирович, часто заходила Рогнеда Игоревна. Даже гуляли они с Мотей вместе с детьми, которые и летом ходили в сад. Ощущая на себе повышенное внимание, Маша уже не страдала от этого, а принимала все с благодарностью, потому что видела, как искренни и добры окружающие ее люди.

Рогнеда Игоревна официально оформила ей отпуск. Маша не вникала, как и какой, но зная, что летом в саду работы мало, с чистой совестью сосредоточила все свое внимание на сыне. Малыш только радовал ее. Вначале Маша переживала, что он слишком много спит. Успокоила ее врач Алла Леонидовна, которая на четверть ставки работала у них в саду, сказав, что первые месяцы ребенок в целом может спать до двадцати часов в сутки.

Сергей Владимирович без их с Мотей участия получил Мотино свидетельство о рождении. Но свои дела в институте Маша должна была сделать сама, поэтому через неделю после выписки из роддома Маша отправилась с сыном в первое путешествие. Для этого ей пришлось позвонить Игорю и попросить отвезти ее в институт.

— Маша, что случилось? Я тебе уже раз двадцать звонил, а ты все время недоступна! — с обидой в голосе спросил он.

— Игорь, если ты приедешь, то все и узнаешь, — не желая ничего объяснять по телефону, ответила ему Маша.

Когда Игорь подъехал, Маша гуляла с Мотей во дворе сада. Она заметила, как засверкали радостью глаза Игоря, когда он увидел ее. Без слов было понятно, что он рад встрече.

— Ну и почему ты не отвечала на звонки? — улыбаясь, он поцеловал ее в щеку.

— А ты ничего не замечаешь? — улыбнулась Маша.

— Маша… живот… а это… — растерялся Игорь.

— А это мой сын! — улыбаясь, Маша показала рукой на коляску, смотря при этом в его глаза. — Не думал же ты, что я буду вечно беременной?

Она знала, что глаза не обманут, но глаза Игоря остались равнодушными. Его взгляд лишь скользнул по коляске и снова остановился на Маше.

— Что-то не так? Ты погрустнела.

— Нет, все в порядке, — успокоила она его, про себя отметив, что кривить душой ей совсем не нравится. — Ты свозишь нас в институт? Дел у меня там немного, но их надо сделать.

— Да-да, конечно! — засуетился Игорь. — Коляску будем брать?

— Да, верхняя часть ее снимается, а нижнюю оставим здесь.

Уже в дороге Маша почувствовала некоторую напряженность.

— Ты о чем-то хотел меня спросить?

— Да, если честно. Как я понял, ты теперь живешь в саду?

— Да, так получилось, но нам хорошо.

— Хорошо жить в людях? — усмехнулся Игорь.

— Хорошо хоть ты Горького вспомнил, а не «Дети подземелья» Короленко. Там дети тоже вынуждены были жить в необычных условиях. Помню, я рыдала в детстве, когда читала про девочку Марусю. Мы с сыном тоже не от хорошей жизни поселились в саду, но у нас другие условия, уверяю тебя! Да, они необычные, нестандартные, но это не значит, что они плохие!

— Речь не об условиях! Жить в детском саду — это само по себе уже нонсенс!

— Не вижу здесь большой несообразности, потому как ничто не противоречит здравому смыслу!

— Да это просто нелепо, странно! Я еще раз предлагаю тебе переехать ко мне! — повысил голос Игорь.

Маша, слыша это «тебе», вспоминая его равнодушие при виде ее сына, хотела спросить о цели его предложения прямо, но промолчала, потому что знала, что никогда не примет этого предложения, и знала почему.

У института она с большой неохотой оставила малыша с человеком, который даже не спросил, как она назвала сына. В деканате Маша написала заявление о переводе на заочное отделение, получила в бухгалтерии пособие на ребенка. Выйдя из института, заметила стоящую на скамейке коляску с Мотей и Игоря, сидящего рядом и увлеченно читающего какую-то газету.

— Мне подняться с тобой? — спросил Игорь, когда они подъехали к общежитию.

— А как же Мотя? — удивилась она.

— Мотя? — Игорь вопросительно посмотрел на Машу.

— Матвей, Матвей Максимович, — ничего не желая объяснять, почти с вызовом произнесла Маша и, взяв из машины пустую сумку, направилась в общежитие. — Я скоро! — бросила через плечо. — И хорошо, что он Максимович, а не Игоревич, — добавила она, но Игорь уже не расслышал ее слов.

Девчонок в комнате не оказалось, но Маша была рада этому. Быстро собрав все свои вещи, вернулась в машину.

— Ты же уходила с одной сумкой, а вернулась с тремя. Ты сюда больше не вернешься? — удивился Игорь.

— Сюда я точно не вернусь! Я перевелась на заочное отделение, хотя сначала хотела взять академический отпуск, но Рогнеда Игоревна уговорила меня не терять год, обещала свою помощь на период сессии.

— У вас с ней полное взаимопонимание?

Маша увидела досаду в его глазах.

— Не надо так, — попросила Маша. — Она очень много для меня делает, без нее я бы просто пропала.

— Значит, ее помощь ты можешь принять, а мою — нет?

— Я принимаю и твою помощь!

— Я о другом!

— Игорь, давай не будем говорить об этом сейчас.

— А когда мы будем говорить об этом?

— Давай подождем. Вот подрастет Мотя…

Словно услышав свое имя, малыш завозился и заплакал. Маша вынула его из коляски и взяла на руки.

— Игорь, я покормлю Мотю, ты не обращай на нас внимания, пожалуйста.

— Может, мне остановиться? — предложил Игорь.

Маше очень хотелось, чтобы их путешествие поскорее закончилось, поэтому останавливаться она не захотела. Устроившись удобнее, дала сыну грудь и улыбнулась ему, видя с какой жадностью он начал сосать.

— Маш! Как я жалею, что не взял камеру! — услышала Маша восторженное сожаление Игоря. — Как ты сейчас красива!

— Смотри на дорогу! — почти резко сказала Маша. — Это в тебе говорит профессионал, и смотришь ты на меня профессиональным взглядом.

Маша хотела добавить, что она бы предпочла, чтобы он смотрел на нее как человек и видел в ней не модель, а прежде всего человека, женщину, и заметил бы наконец, что она не одна, что красота ей дарована материнством, этим маленьким человечком, лежащим у ее груди. Но она промолчала, понимая бесполезность подобных заявлений.

Подъехав к саду, Игорь помог ей занести вещи, коляску с ребенком она несла сама.

— И это, значит, твой дом? — с иронией заметил Игорь, оглядывая уже известную ему комнату. — Обстановка немного поменялась.

— Ровно настолько, насколько это нам с Мотей нужно! Спасибо тебе большое за помощь, — сказала Маша, делая ударение на последнем слове.

— Маш, ну не сердись! Я же хочу как лучше! — улыбнулся он. — Ты, пожалуйста, не отключайся, — на прощание попросил он.

Маша не очень уверенно пообещала отвечать на его звонки и с облегчением вздохнула, когда Игорь ушел.

Она, как и обещала, отвечала на его звонки, он иногда приезжал к ней в сад, но Маша чувствовала, что с его появлением исчезает та идиллия, в которой живут они с сыном. Видела, что Игорь по-прежнему никак не воспринимает малыша, он его попросту не замечает. Душа ее протестовала, но сама она молчала, только становилась все холоднее и равнодушнее к его посещениям и старалась свести их к минимуму.

Других огорчений в их с сыном жизни больше не было. Были прекрасная летняя погода, внимание и забота окружающих, но окончательно счастливой Машу делала возможность постоянно быть рядом с сыном. Сразу после роддома Маша отказалась от пеленок и надела распашонки и ползунки, которые не стесняли свободы малыша. Она часами могла рассматривать его спящего, заниматься с ним, когда он бодрствовал, отмечая, как он меняется день ото дня. Его часто осматривала Алла Леонидовна, и именно она заметила, как Мотя играет своими ножками, засовывает их в рот, наблюдает за ними.

— Ах, какие мы молодцы! — восхитилась она. — Обычно дети делают это в шесть-семь месяцев! Это говорит о том, что ваш малыш хорошо развит, — объяснила она Маше, которая не придавала этому умению Моти никакого значения, как и тому, что к концу лета Мотя начал самостоятельно переворачиваться. Она думала, что так и надо, но похвала доктора была ей очень приятна. Она уже начинала не только радоваться успехам сына, но и гордиться ими.

В начале сентября Маша с этими же чувствами впервые показала малыша своей тезке. Машенька Андреева наконец-то вернулась из своего большого летнего отпуска и сразу пришла навестить Машу.

— Маша, к вам с Мотей гости! — Постучавшись, воспитательница пропустила Машеньку вперед. — Можно?

— Машенька, заходи! — обрадовалась Маша.

— Здравствуйте, Мария Ивановна! — четко выговорила девочка.

— Маша! Ты научилась! Молодец! Я тебя поздравляю! — искренне радовалась Маша победе своей тезки над трудной для нее буквой. — Ты хочешь посмотреть малыша? — улыбнулась она.

Девочка только кивнула и как-то тревожно-вопросительно посмотрела на Машу, которая подкатила к ней коляску со спящим в ней сыном.

— Он такой засоня! Видишь, он опять спит. Но ты можешь его потрогать, — разрешила Маша, увидев, что руки девочки спрятаны за спину.

— Вот! Это мои подарки для вас! — Она вытащила руки из-за спины, и Маша увидела в одной ее руке альбом, в другой — книгу.

— Маша! Ну зачем?!

— Это подарки на рождение, — объяснила девочка. — Его Мотя зовут? — Маша просто кивнула, не решаясь перебить девочку. — Этот альбом для Моти, там надо писать про его успехи. Так мама сказала, — пояснила она. — А эта книга для вас.

Маша, взяв подарки и поблагодарив, прочитала название книги. Это была «Женщина в белом» Уилки Коллинза. Маша немного удивилась странному выбору девочки, но тут же подумала, что Синеглазке скорее всего просто понравилось название, которому она, как и той коробке с духами, придала какое-то ей одной ведомое значение.

— Маша, вы с Мотей теперь будете здесь жить? — тихо спросила девочка.

— Да, Машенька, — улыбнулась Маша, заметив, что девочка обратилась к ней так, как обращалась до своего стремительного летнего взросления, — так уж получилось. Иногда в жизни не все выходит так, как хочешь.

— Но принц не найдет тебя в детском саду! Он ведь не знает, что принцессы могут жить здесь! Принцессы не живут в детском саду! — с каким-то отчаянием в голосе утверждала девочка, укоризненно глядя на Машу.

— Машенька, ты считаешь, что я Золушка? — Маша даже сама удивилась неожиданно пришедшей в голову догадке, которая объясняла и духи для Золушки, и даже сегодняшнюю «Женщину в белом». — А под белым платьем ты имеешь в виду свадебное? — Маша решила еще раз убедиться в своей догадке.

Девочка в ответ только кивнула, положила свои руки на ручку коляски и продолжала вопросительно смотреть на Машу.

— Машенька, вообще-то у меня уже есть принц. Он хоть и засоня, но…

— Нет! Он твой сын! — перебила девочка. — Он может быть принцем для меня, для другой девочки, но не для своей мамы!

— Да, Машенька, ты, кажется, права! — вздохнула Маша и на секунду задумалась, подыскивая слова для ответа. — Но не всегда же мы с Мотей будем жить в детском саду, — пыталась успокоить она свою тезку. — Все еще может измениться! Мы с Мотей справимся со своими трудностями, как ты справилась с трудной буквой, и переедем во дворец! Как ты думаешь, может такое быть?! — уже весело спросила она.

Девочка опять кивнула, но уже улыбнулась в ответ, и в глазах у нее засветилась надежда.

Но Маша пока не задумывалась о будущем всерьез, потому что настоящее дарило ей много необычайного и прекрасного.

— Если счастье может уменьшаться и увеличиваться, то мое счастье растет вместе с тобой, радость моя! — улыбалась Маша, укладывая малыша, который уже узнавал ее и весело улыбался.

Осенью Маша поняла, что у ее сына будут глаза его отца. Следя за изменением их цвета, Маша вначале отметила, что глаза сына стали немного светлее, потом к их осветленной нежной синеве добавился слегка зеленый, словно цвет неба смешался с цветом морской воды, и неожиданно это сочетание стало серым и еще более темным по самому краю радужной оболочки.

«Не видя тебя, я всегда буду видеть твои глаза!» — с замиранием сердца думала Маша, взволнованная сделанным открытием.

В общем и целом жизнь Маши в детском саду проходила размеренно и почти безмятежно. С началом учебного года все в саду встало на свои места: группы, воспитатели, сторожа. Маша старалась организовать свой быт рационально, так чтобы никому не мешать. Многое она делала ночью, когда в саду оставались только дежурный воспитатель с детьми из круглосуточной группы да сторож. Дружеских отношений с ними Маша не поддерживала по причине всегдашней ее занятости.

— Ну покажись, какой ты стала без живота! — остановил ее как-то в коридоре сторож Илья. — А ты ничего!

Маша, только что вышедшая из душа, не была настроена на беседу и хотела молча пройти мимо него.

— Куда ты спешишь, курочка? К своему цыпленку? — Илья больно схватил ее за руку. — Давай пообщаемся! У тебя же это классно получается! Давай сделаем еще одну беби для нашего сада! — развязно кривлялся он.

— Я тебе сделала что-то плохое? Почему ты так разговариваешь со мной? Отпусти руку, мне больно! — Маша изо всех сил рванулась в сторону, но Илья еще сильнее сцепил пальцы на ее руке.

— Ой-ой-ой! Какие мы недотроги! Что же ты раньше такой не была?

Маше хотелось закричать, но она не могла этого сделать, помня о детях в круглосуточной группе.

— Отпусти, а то пожалеешь! — зло прошептала она.

— А что ты сделаешь? Наябедничаешь своей мамочке Рогнеде? Не наябедничаешь, не в твоих интересах рассказывать ей, чем ты тут по ночам занимаешься, — нагло рассмеялся он.

Маша не знала, что предпринять. Впервые в жизни столкнувшись с хамством и сексуальным домогательством, на какой-то миг она растерялась. Но тут она услышала плач сына. Он будто подстегнул ее, помог собраться и сконцентрироваться.

— Я тебя предупредила! — громко сказала она и, сосредоточившись, изо всех сил ударила ногой своего обидчика в пах, вложив в удар и обиду, и злость, и отвращение.

Он тут же отпустил ее руку, согнувшись пополам, взвыл от боли:

— Сссу-у-у-ка-а-а-а-а!

— Рекомендую держаться от меня подальше. Я не буду никому ничего говорить, а просто вызову милицию, — стараясь казаться спокойной, выдавила она из себя и почти спокойно пошла к себе в комнату.

Захлопнув за собой дверь, несколько раз повернула ключ в замке, с грустью вспоминая слова Рогнеды Игоревны о том, что в саду их никто не сможет обидеть. Здесь же у двери она оставила гнев, страх, слезы, обиду и грусть и поспешила на ставший уже требовательным зов сына. Занимаясь неотложными делами, она постаралась забыть о том, что произошло. Меняя сыну распашонку, сочиняла оду изобретателю памперсов.

— Мотя, когда ты вырастешь и станешь богатым, я уговорю тебя поставить памятник Виктору Миллзу. Без его изобретения нам с тобой жилось бы значительно труднее! А еще нам бы легче жилось, если бы нас было кому защитить.

О ночном происшествии Маша никому не собиралась рассказывать. Рогнеда Игоревна сама случайно заметила синяк на ее руке и сама же сделала правильные выводы, результатом которых стал контракт с охранной фирмой, увольнение сторожей и появление в саду вооруженной охраны.

— Давно надо было это сделать, — объяснила Маше свои действия Рогнеда Игоревна, — родители даже настаивали на этом, а Володя так просто требовал. И не красней, пожалуйста! Ты тут ни при чем, и деньги у нас на это есть!

Относительно спокойная жизнь Маши продолжалась до Нового года, который полугодовалый Мотя весело встречал с детьми из ясельной группы. В эту группу он был определен на время Машиной сессии. Вместе с Рогнедой Игоревной и Аллой Леонидовной они разработали целую стратегию, как сохранить Маше молоко и сам процесс кормления грудью.

— Соски на бутылочках должны быть тугими, чтобы Мотя не почувствовал легкости и не отказался потом от груди, — объясняла Алла Леонидовна.

Сорок дней первой заочной сессии стали для Маши самыми тяжелыми днями в ее жизни. Уже через пять дней она готова была все бросить и взять академический отпуск, но ее отговорила Рогнеда Игоревна:

— Маша, ты меня обижаешь! Я так стараюсь тебе помочь! Почему ты мне не доверяешь? Мотя же чувствует себя замечательно, и зубик у него еще один лезет!

Свою помощь предлагал Маше и Игорь. Маша с большим нежеланием принимала ее, хотя всегда торопилась и на машине добираться до сада было значительно быстрее, чем на общественном транспорте. Ей не хотелось подавать Игорю никакой надежды, но взгляд его стал веселее, чем был сразу после почти трехмесячной разлуки, когда Маша не соглашалась на встречи, ссылаясь на занятость. С этого времени его визиты в сад стали почти регулярными.

На Восьмое марта огромным букетом роз, который он подарил Маше, восхищался весь сад, кроме самой Маши. Зато она восхищалась неожиданным подарком, который сделал Мотя. Перед самым праздником Маша сидела за машинкой и в спешке дошивала костюм фрекен Бок, а Мотя ползал на ковре у ее ног, собирая кубики. Отложив шитье, Маша залюбовалась сыном. Мотя посмотрел на нее, улыбнулся и неожиданно встал в полный рост.

— Мотя! Солнышко мое! — нежно шептала Маша, боясь испугать малыша и готовясь броситься ему на помощь.

— Ма-ма-о-о-о! — почти удивленно воскликнул малыш и шлепнулся на попу.

— Да, это «о-о-о»! — рассмеялась Маша и бросилась к нему. — Мотя, скажи «ма-ма»!

Об этом подарке вскоре тоже знал весь сад. Быстрое распространение вестей и слухов — это закономерность в любом женском коллективе.

Без поддержки Мотя пошел почти перед самым днем своего рождения, осчастливив этим Машу. С этого дня их вечерние прогулки по длинному садовскому коридору стали традиционными. Маша шагала рядом с сыном и почти наяву слышала, как поет ее душа.

«Топ-топ, топает малыш», — пела она почему-то голосом Элиты Пьехи.

— Маша, клиент готов, то есть вырос! Давай определим его в ясли! — смеясь, предложила как-то Рогнеда Игоревна.

Маша была категорически против этого, пока не началась ее сессия. Процесс определения Моти в ясельную группу повторился. Свою сорокадневную сессию Маша сравнивала с сорокадневным Рождественским постом по степени тяжести и моменту окончания, когда обязательно наступает праздник: у христиан — Рождество, у Маши — возвращение к сыну.

Во время Машиной сессии активизировалась помощь со стороны Игоря. Он почти постоянно стал встречать ее после занятий.

— Маш, скажи, пожалуйста, как долго ты собираешься жить в саду? — спросил он как-то.

— Игорь, ничего нового я тебе не скажу, — нехотя ответила ему Маша. — Я не хочу говорить на эту тему.

Буквально на следующий день Маше позвонил охранник и сказал, что к ней пришли гости. Через минуту с Мотей на руках она встречала у входа Игоря и Ларису. Маша, стараясь скрыть свое удивление, пригласила их в комнату.

— Машенька, я к тебе по делу! — сразу сообщила Лариса на предложение Маши присесть. — Для тебя есть работа, и не временная, а постоянная работа в нашей фирме.

— Нет, я не могу! У меня ведь ребенок! — Маша опустила сына на пол, тот с удовольствием занялся машинкой, которую ему вручила гостья.

— Ребенок у тебя уже большой! Ходит же он в ясли, когда у тебя сессия! — возразил Игорь.

— Вынужденно ходит! — поправила его Маша.

— Можно ведь и няню нанять, — предложила Лариса.

— Сюда? В сад? — рассмеялась Маша.

— И из сада можно переехать! — настаивал Игорь.

— Маша, ну что это у тебя за работа такая? Мы предлагаем тебе заняться серьезным делом, а ты отказываешься! — с упреком в глазах смотрела на нее Лариса Дмитриевна.

— Маш, тебе не надо делать портфолио, участвовать в кастинге! Все это стоит и денег, и нервов, и времени. Тебе надо просто выйти на работу! — горячился Игорь.

— Это не мое! — не сдавалась Маша.

— Да любая девчонка бы бегом побежала, предложи мы ей такое! — не удержался от упрека Игорь.

— Вот и предложи это любой девчонке, а у меня — Мотя!

— Ты просто прикрываешься Мотей! А на самом деле ты ждешь его отца! «Максимович»! Чем ты гордишься?! Не понимаю! Кстати, а ты точно знаешь, что он Максимович?! Что ты знаешь об этом Максиме?! — не сдерживая эмоций, забыв о присутствии в комнате ребенка и Ларисы, кричал Игорь.

Удивляясь тому, что Игорь запомнил имя, оброненное ею вскользь, услышал тогда ее вызов, Маша закрыла глаза, глотнула ртом воздух, но полный вдох сделать не смогла, словно поперхнулась. Прерывисто вздохнув, села на тахту. Лариса с ужасом смотрела на Игоря.

— А знаешь, ты почти прав, — побледнев, тихо сказала Маша.

— Маш, прости, я дурак, самый настоящий идиот! — Уже сожалея о своих словах, Игорь умоляюще смотрел на Машу.

— Машенька, мы пойдем, а ты подумай, пожалуйста. — Лариса участливо смотрела на Машу и тянула за рукав Игоря. — Надумаешь, позвони.

— Маша… — начал Игорь.

— Игорь, не надо, — перебила его Маша и удивилась, что Игорь послушался ее и, махнув рукой, вышел вслед за Ларисой.

Закрыв за ними дверь, Маша села на ковер рядом с сыном, обняла его и заплакала:

— Защитник мой, когда же ты вырастешь?

Еще один неприятный для Маши разговор состоялся в день рождения Моти. В этот день Мотю окрестили и крестный отец пригласил всех к себе в гости. В огромном доме Сергея Владимировича Маша чувствовала себя неуверенно и неуютно, это сразу заметила Рогнеда Игоревна. Она-то и предложила накрыть стол в беседке. Прекрасная погода, воодушевление, которое все испытывали после посещения церкви, сделали свое дело, и двойное празднование прошло очень душевно. Мужчины много играли с мальчиком, Владимир Сергеевич много фотографировал.

— Маш, а переезжайте вы с Мотей в мой дом! Дом огромный и пустой, а вы ютитесь в какой-то каморке, — неожиданно предложил за чаем Сергей Владимирович. — Я, конечно, понимаю, что надо соблюдать приличия… Ну давайте я вас усыновлю или удочерю, как там…

— Серый, ну ты даешь! — упрекнул друга Владимир Сергеевич.

Маше больше всего хотелось заплакать, но она сдержала слезы до приезда домой. Уложив Мотю спать, дала волю слезам: «Неужели я так нестандартно живу, что все хотят мне помочь, не беря во внимание мои чувства? Куда от этого спрятаться? Где найти шапку-невидимку?»

Еще больше взволновали ее и без того мятущуюся душу слова Машеньки Андреевой, которая перед отъездом на летние каникулы зашла попрощаться.

— А вы все время будете в саду? — спросила девочка.

— Мы еще над этим не думали, — улыбнулась Маша.

— Разве у Моти нет бабушки? У всех детей должны быть бабушки!

Маша увидела в глазах Синеглазки такое искреннее удивление и огорчение, что растерялась.

— Машенька, конечно, у Моти есть бабушка!

— Значит, Моте надо ехать к бабушке! — радостно сообщила Машенька.

— Возможно, ты и права, Синеглазка! Мотя, поедешь к бабушке?

— Ба! — радостно ответил малыш, который уже выучил это слово с бабушкой Рогнедой.

Маша с девочкой рассмеялись. Смех Синеглазки был искренним, а Маша смеялась, чтобы успокоить девочку, скрывая за смехом свои сомнения и переживания.