Семь лет между нами

7 Лучше познакомиться

Я наблюдала со своего места на барном стуле, как Айван уверенно обустраивается на кухне моей тёти. Мы с ней обычно питались полуфабрикатами или ели в кафе, а за последнюю неделю, что я жила здесь, я просто заказывала еду из своего любимого тайского ресторана. Кухня была для меня чем-то вроде чужого поля боя, местом, через которое я осторожно проходила на пути в спальню или за очередным бокалом вина. Я умела готовить самое необходимое — мама настояла на этом перед тем, как я уехала в колледж, она не собиралась позволять своей единственной дочери умереть с голоду. Но сам процесс готовки меня никогда особенно не интересовал. А вот Айван, напротив, казалось, чувствовал себя здесь совершенно естественно, словно уже знал, где что лежит. Он достал из своей дорожной сумки потёртый кожаный рулон с ножами, убрал сумку обратно в спальню и разложил ножи на столешнице.

— Значит, — сказала я, потягивая дешёвое розе, которое моя тётя купила перед тем, как уехать на лето, — ты шеф-повар или что-то в этом роде?

Он вытащил из холодильника коричневый бумажный пакет с овощами. Я даже не заметила, когда он успел забить холодильник едой. Последнюю неделю там хранились только остатки еды на вынос. Айван кивнул в сторону своих ножей.

— Меня ножи выдали?

— Немного. Логика, знаешь ли. А ещё, пожалуйста, скажи «да». Альтернативный вариант — ты Ганнибал Лектер, и мне грозит смертельная опасность.

Он указал на себя.

— Думаешь, я похож на человека, который испортил бы себе вкусовые рецепторы кусочком человеческого филе?

— Я не знаю, я тебя почти не знаю.

— Ну, это легко исправить, — сказал он, опираясь руками о столешницу с обеих сторон от разделочной доски. На внутренней стороне его правого предплечья я заметила татуировку — дорога, извивающаяся среди сосен. — Я поступил в Северную Каролину в Чапел-Хилл на стипендию, планировал пойти в юридическую школу, как мама и сестра, но бросил учёбу на третьем курсе.

Он снова пожал плечами — этим его фирменным, небрежным жестом.

— Работал на кухнях, пока пытался понять, чем хочу заниматься. Единственное место, где мне было действительно комфортно. Дедушка с детства воспитывал меня на кухне. Так что в итоге я решил поступить в CIA (CIA чаще означает ЦРУ).

— Центральное…

Его губы дрогнули в улыбке.

— Кулинарный институт Америки.

— Ах, это был мой второй вариант, — кивнула я.

— Получил диплом по кулинарному искусству, и вот, ищу работу.

— Ты гонишься за луной, — пробормотала я, скорее себе, чем ему, думая о своей карьере — четыре года в университете, изучая историю искусств, потом семь лет медленного восхождения по карьерной лестнице в издательстве Strauss & Adder.

— За луной?

Я смутилась.

— Так говорит моя тётя. Это одно из её жизненных правил. Знаешь, такие основные заповеди: держи паспорт в порядке, красное вино — к мясу, белое — ко всему остальному…

Я загибала пальцы.

— Найди работу, которая приносит удовольствие, влюбись и гонись за луной.

Он ухмыльнулся, делая глоток бурбона.

— Звучит как хороший совет.

— Возможно. Так, тебе сколько? — я пристально посмотрела на него. — Двадцать пять?

— Двадцать шесть.

— Чёрт. Я чувствую себя старой.

— Ты не можешь быть намного старше меня.

— Двадцать девять, почти тридцать, — мрачно ответила я. — Одна нога уже в могиле. На днях нашла седой волос. Думала, может, обесцветить всю голову.

Он расхохотался.

— Даже не знаю, что буду делать, когда начну седеть — а я именно поседею, не посерею. Мой дед не поседел. Может, побреюсь налысо.

— Думаю, тебе бы пошло немного седины, — задумчиво сказала я.

— Седины, — повторил он, явно наслаждаясь этим словом. — Скажу деду, что ты так сказала.

Он снова пожал плечами.

— Вообще, я не славлюсь постоянством. Когда заявил, что хочу в CIA, мама чуть с ума не сошла. Я ведь был в шаге от диплома по бизнесу. Но я просто не мог представить себя в офисе за столом весь день. Так что теперь я здесь.

Он картинно развёл руками, словно показывая волшебный фокус, но в глазах его сверкало настоящее воодушевление.

— Есть вакансия в одном довольно известном ресторане, и я хочу туда попасть.

— Шеф-поваром…?

Он абсолютно серьёзно ответил:

— Посудомойщиком.

Я чуть не подавилась вином.

— Прости… что? Ты шутишь?

— Как только я попаду внутрь, смогу подняться по ступеням, — сказал он тем же равнодушным тоном и вытащил из бумажного пакета первый овощ. Помидор. Затем взял большой поварской нож из своего набора — лезвие было острым, — и начал нарезать его быстрыми, уверенными движениями. Сталь сверкала в тусклом желтовато-белом свете отвратительной разноцветной люстры, которую моя тётя «спасла» с обочины дороги.

— Ну, — продолжил он, не прекращая работать ножом, — теперь, когда ты знаешь обо мне всё, расскажи о себе.

Я выдохнула.

— Ох… А что обо мне? Родилась в долине Гудзона, потом жила на Лонг-Айленде, а в городе уже половину жизни. Училась в NYU на истории искусств, потом устроилась в издательство, а теперь вот здесь.

— Ты всегда мечтала работать в издательстве?

— Нет, но мне нравится, где я сейчас. — Я сделала ещё один глоток розе, раздумывая, стоит ли рассказывать ему о других частях моей жизни — о поездках за границу, о паспорте, испещрённом штампами так, что позавидовал бы любой заядлый путешественник. Но каждый раз, когда я показывала его кому-то, у людей возникало обо мне определённое представление. Будто я какая-то искательница приключений с бешеным сердцем, когда на самом деле я была просто испуганной девочкой, цеплявшейся за голубую шаль тётки, пока она носила меня по миру.

Я хотела, чтобы он видел меня настоящую — ту, которая больше не покидала город, даже чтобы навестить родителей на Лонг-Айленде, ту, которая ходила на работу, возвращалась домой, пересматривала «Выжившего» по выходным и не могла выкроить пару часов, чтобы сходить на выставку бывшего парня.

Так что я решила ничего не говорить и просто сказала:

— Ну, вот и всё. Историк искусства, ставший книжным публицистом.

Он посмотрел на меня с каким-то скрытым смыслом и поджал губы. На левой стороне нижней губы у него была родинка, и не смотреть на неё было почти невозможно.

— Почему-то мне кажется, что ты себя недооцениваешь.

— Да?

— Это просто ощущение, — сказал он, вытаскивая из пакета ещё один помидор, и снова небрежно пожал плечами. — Я неплохо читаю людей.

— Да?

— Более того, я почти разгадал твой любимый цвет.

— Это…

— Нет! — воскликнул он, поднимая нож. — Не говори. Я сам угадаю.

Меня это развеселило. Я выразительно посмотрела на кончик ножа, пока он не понял, что направил его на меня, и быстро опустил обратно на разделочную доску.

— Так вот как?

— Это моя единственная суперспособность, позволь впечатлить тебя.

— Хорошо, хорошо, — сказала я, уверенная, что он не угадает.

Это, пожалуй, было самое неожиданное во мне. Я наблюдала, как он сдвигает нарезанные помидоры в сторону, затем берёт лук и начинает снимать с него кожуру. Его руки двигались так ловко, что это было завораживающе — можно было смотреть часами.

— Ну? — спросила я. — Какой у меня любимый цвет?

— О, я не собираюсь угадывать прямо сейчас, — хитро сказал он. — Я тебя ещё почти не знаю.

— Да во мне особо и нечего узнавать, — пожала я плечами, глядя, как он режет лук. — Все крутые истории — у моей тёти.

— Вы с тётей близки?

Я отвлеклась от его рук, не сразу уловив вопрос.

— Мм?

Он поднял взгляд. Глаза у него были необыкновенно светло-серые, темнее у зрачков и постепенно светлее к краям. Чтобы разглядеть это, надо было подойти очень близко.

— Вы с тётей близки?

Настоящее время обожгло меня ледяным уколом, словно кто-то плеснул в лицо холодной воды. В его времени она всё ещё жива, где-то в Норвегии вместе со мной, спасается от моржа на пляже. И на мгновение это сделало её реальной. Тёплой, живой. Будто она могла войти в квартиру в любой момент, крепко обнять меня, и я вдохну её запах — сигареты Мальборо, духи Red и слабый аромат лаванды от стирального порошка.

«Моя дорогая Клементина, — сказала бы она. — Какой чудесный сюрприз!»

Я сглотнула ком в горле.

— Думаю… да, мы близки.

Он высыпал нарезанный лук в отдельную миску, посмотрел на меня и нахмурился.

— Опять этот взгляд.

Я моргнула, вырываясь из мыслей, и поспешно сделала лицо абсолютно бесстрастным.

— Какой взгляд?

— Будто попробовала что-то кислое. Ты так же смотрела раньше.

— Не знаю, о чём ты говоришь, — пробормотала я, зарывшись лицом в ладони. — И как же я выгляжу?

Он мягко рассмеялся, отложил нож и наклонился через стойку.

— У тебя хмурятся брови. Можно?

— Эм… ладно?

Он протянул руку и большим пальцем разгладил кожу между моими бровями.

— Вот. Будто ты удивлена, что хочешь заплакать.

Я уставилась на него, чувствуя, как щеки заливает румянец. Резко отклонилась назад.

— Они… они так не делают, — смущённо пробормотала я. — Ты себе напридумывал.

Он снова взялся за нож и начал очищать болгарский перец.

— Что скажешь, Лимон?

Я прищурилась.

— Меня зовут Клементина.

— Кл-л-л-л-лементина.

— Я только что возненавидела тебя.

Он притворно ахнул, уронив нож, и с драматическим жестом прижал руки к груди.

— Лимон, уже? Хотя бы подожди, пока попробуешь мою еду!

— Значит, сегодня меня ждёт изысканный ужин?

Он втянул воздух сквозь зубы.

— Уф, прости. Я не взял с собой фарфор. Только свои лучшие ножи. — Он снова поднял поварской нож. — Это Берта.

Я приподняла бровь.

— Ты даёшь имена своим ножам?

— Всем. — Затем он указал на другие ножи, разложенные на столешнице, и начал представлять их. — Рочестер, Джейн, Софи, Адель…

— Это же просто персонажи из «Джейн Эйр».

— Они принадлежали моему деду, — ответил он так, будто это всё объясняло.

Я посмотрела на нож, который он держал. Теперь, когда он об этом упомянул, я заметила, что рукоять немного потёртая, а блеск лезвия чуть приглушённый. Но было видно, что за ними хорошо ухаживают и что их любят.

— Он был шефом?

— Нет. Но мечтал им стать, — ответил он тихо, и я почувствовала, что тема для него непростая. Был ли его дед ещё жив? Или он унаследовал эти ножи так же, как я эту квартиру?

Хотя его ножи явно не обладали способностью перемещать во времени.

— Ну, — сказала я, допивая вино, — какая жалость, что без фарфора я так и останусь неотёсанной.

Он цокнул языком.

— Некоторые мои друзья сказали бы, что в еде вообще не может быть «культуры», потому что сама идея культурной еды происходит из джентрификации рецептов.

То, как он произнёс эти слова, и та серьёзность, с которой он это сказал, были до невозможности привлекательны. У меня даже что-то сжалось внутри, и я вдруг мельком подумала: если он так хорош со словами, то насколько хорош он в…

— Значит, я культурная? — спросила я, стараясь переключить мысли.

— Ты — это ты. И тебе нравится то, что тебе нравится, — ответил он без тени сарказма. — Ты — это ты, и это прекрасный человек, которым стоит быть.

— Ты же меня почти не знаешь.

Он прищёлкнул языком, на секунду пристально глядя на меня. Глаза у него стали чуть темнее.

— Думаю, твой любимый цвет — жёлтый, — предположил он, наблюдая, как удивление расползается по моему лицу. — Но не яркий жёлтый, а золотистый. Цвет подсолнухов. Возможно, это даже твой любимый цветок.

У меня отвисла челюсть.

— Судя по всему, я угадал? — его голос был низким и чуть насмешливым, и от этой самоуверенности у меня скрутило пальцы на ногах.

— Просто повезло, — пробормотала я.

Он улыбнулся так широко, что его глаза заискрились.

— Ладно, а какой твой?

Его фирменная кривая ухмылка тронула губы. Он снова щёлкнул языком.

— Это было бы нечестно, Лимон, — протянул он. — Придётся угадывать.

Затем он оттолкнулся от стойки и вернулся к готовке. И так просто момент напряжения лопнул, как мыльный пузырь, хотя у меня до сих пор слегка кружилась голова от его близости.

Я схватила бутылку розе и налила себе ещё бокал — он мне точно понадобится. Кажется, я ввязалась в нечто, с чем не справлюсь.

Если сейчас ему двадцать шесть, то в моём времени он… тридцать три? Наверное, снимает жильё где-то в Вильямсбурге, если остался в городе, с партнёром и собакой. (Он определённо выглядел как собачник.)

Кольца на пальце не было, но за семь лет многое могло измениться. Очень многое.

Воспоминание о тёте вдруг вспыхнуло в голове. Первое правило — всегда снимай обувь у двери. Второе — никогда не влюбляйся в этой квартире. Ну, за это я точно не переживала.

Он взял с полки сковородку, покрутил её в руке… и чуть не выбил сам себе глаз. Сделав вид, что ничего не произошло, он поставил её на переднюю левую конфорку плиты.

— Я, кстати, не спросил, но ты не против фахитас на ужин? Это рецепт моего друга.

Я театрально всплеснула руками, схватившись за воображаемые жемчуга.

— Что, никакого горохового супа для моих утончённых вкусов?

— К чёрту гороховый суп, — сказал он. А потом, чуть тише, добавил: — Это завтра.