Сердцеед

36

Будь на месте Мэрсайн какой-нибудь другой человек, он, убедившись в своей правоте, испытал бы не только радость, но и победное злорадство.

— Я, милая, до последнего надеялась, что ошибаюсь насчет этого человека, — грустно сказала она. — Из-за тебя.

Порожденная дурными предчувствиями частая пульсация крови в висках Виктории не прекращалась. Во время телефонного разговора Мэрсайн Виктория лихорадочно перебирала в уме все события в замке после приезда Тэппинга, приходя к одному и тому же выводу: он был каким-то образом катализатором этих событий. А его связь с ветреной Пэгги возбуждала в отношении Тэппинга еще большие подозрения.

Виктория бросила на мать взгляд человека, потерпевшего полное фиаско.

— Ну и что же нам теперь делать?

— У тебя есть право выбора, — пожала плечами Мэрсайн. — Все зависит от того, к чему ты стремишься.

— Что это значит?

— То и значит, дорогая. Я здесь совершенно чужой человек, — объяснила актриса. — Я не считаю, что у тебя очень уж большой выбор: ты можешь либо пойти к Хантеру и выложить ему все, либо… Либо держать все при себе.

— О да, — ухмыльнулась Виктория. — Но это все равно, что попытаться спрятать гигантского розового носорога в комнате без мебели. Если он будет сохранять спокойствие, то, может быть, его никто и не заметит.

— Сколько людей к этому моменту заметило Тэппинга? — спросила Мэрсайн.

— Ты имеешь в виду, сколько людей заметило, что он не тот, за кого себя выдает?

— Да.

— Только ты одна, мама.

— Почему?

— Ты имеешь в виду, почему ты одна заметила это?

Мэрсайн решила ответить на свой вопрос сама:

— Может быть, потому, что лишь я искала розового носорога, а вы все восторгались пустой комнатой.

Виктория подняла бровь:

— Это значит, что мы отстаем во времени, а ты летишь на реактивном лайнере?

— Будем считать, что ты этого не говорила! — весело сказала Мэрсайн, полагая, что нашла вполне разумный ответ.

— Таким образом, ты рекомендуешь мне делать вид, что ничего не произошло?

— Твой отец обычно называл меня следопытом, — продолжила она. — Куда бы мы ни попадали, я всегда вникала во все, что там делается или будет делаться, старалась узнать, кто есть кто. Полагаю, что это профессиональная привычка: мне всегда хотелось выяснить, чему я могу научиться от окружающих и какую пользу извлеку из этого для себя. В какой-то мере, думаю, психология артиста напоминает психологию писателя: проходя мимо любого дома, он не может не заглянуть в окна и не задуматься о том, кто и как там живет.

— Но какое отношение имеет это к Тэппингу и розовому носорогу?

— Это, дорогая, называется мотивацией. Перед камерой или на сцене именно такое состояние мы возбуждаем в себе, чтобы убедить аудиторию. Если захотеть, то можно стать даже невидимкой!

— Прости, мама, — напомнила ей Виктория, — но сейчас мы говорим о реальной жизни.

— Никакой разницы тут нет! Если вы действуете достаточно убедительно и мотивированно, то окружающие увидят только то, что вы хотите, и ничего больше. Возьмем, например, того сексапильного юношу, с которым ты беседовала в вестибюле.

— Сина Майкла?

Мэрсайн рассмеялась:

— Классический пример испорченного мальчишки, облаченного в черную кожанку, который готов выменять свой мотоцикл «Харлей» на горячую булочку или стакан холодного молока! Ему нужно только одно — немного внимания. А он не хочет никому признаваться в этом, но и не знает, как добиться его! Или возьми Мэтти Причард и то, как она все еще любит…

— От всех твоих философий у меня страшно разболелась голова, — прервала ее Виктория, — а я все еще не знаю, как мне поступить.

Мэрсайн покачала головой, ничуть не смутившись тем, что ее оборвали.

— Я, милая, ничего не могу тебе посоветовать. Ты лучше меня знаешь, чего хочешь.

— Я и боялась именно это услышать от тебя, — заметила Виктория.

Но больше всего Виктория, конечно, хотела укрыться от тревог в объятиях Хантера и услышать именно от него, что все будет в порядке. Проблема, однако, состояла в том, что порядок может никогда и не наступить.

Из того, что он когда-либо сказал или сделал, больше всего ее потряс блеск слез, который Виктория заметила минувшим вечером в его глазах. Она с удивлением поняла, сколь уязвим этот мужчина, достаточно сильный для того, чтобы передвигать замки, но неспособный избавиться от тяжести, бременем лежащей на его сердце.

«Прошу вас, доверьтесь мне! — сказала бы она ему. — В чем бы ни состояли ваши трудности, пожалуйста, поверьте, что я хочу вам помочь стряхнуть их». Она подумала, что ему так просто принять ее предложение! Предложение, продиктованное одной лишь любовью…

Однако для такого человека, как Хантер, признание своей слабости было бы равнозначно отречению от всей его системы ценностей. Если бы это было не так, рассуждала она, то чем можно объяснить, что он ничего не говорил ей о Мэри или о своей ненависти к Сину Майклу? Почему он, наконец, не уступил страстному физическому влечению, которое они вместе жаждали удовлетворить? «Перестань изображать из себя киногероев Джона Уэйна!» — хотела она крикнуть ему.

— А может быть, тебе стоит поговорить с ним? — предложила она Мэрсайн, сознавая, что только полное отчаяние заставляет ее вовлекать свою мать в раскрытие тайны Хантера.

— Я не та, в ком он нуждается, — отрезала Мэрсайн.

Как бы Виктория ни стремилась отсрочить встречу с Хантером и необходимость поделиться с ним сведениями о Тэппинге, она в конце концов оказалась в одном холле с покидавшими замок полицейскими.

— Вы, вероятно, уже знакомы с моим секретарем?.. Мисс Кэмерон, — еще раз представил Викторию Хантер. Ей же он сказал, что должен надиктовать несколько писем, как только проводит гостей.

— Простите, что мы были вынуждены оторвать вас от дел, — прощаясь, сказал офицер и пожал руку О'Хари.

Виктория ждала возвращения Хантера в его комнате. «Обнимет ли он меня снова? — гадала она. — Или сделает вид, что прошлой ночью между нами ничего не произошло? Или, может быть, долгая беседа с полицейскими отняла у него столько сил, что он сейчас способен думать лишь о деловой стороне своей жизни?»

— Вам это не понадобится, — сказал он, кивнув на стенографический блокнот и ручку, которые она держала в руках. Дверь он предварительно закрыл. — Если бы я не дал понять, что у меня, якобы, есть и другие дела, они могли бы говорить до бесконечности.

Виктория ограничилась тем, что кивнула, желая узнать, зачем она понадобилась, если не для стенографирования.

— С вами все в порядке? — вежливо поинтересовался он. — Я намеревался встретиться с вами еще утром, сразу же после завтрака, но не знал, что они приедут и пробудут так долго.

— Все в порядке, — ответила она, хотя, по правде говоря, чувствовала себя хуже некуда. — Что хотели выяснить полицейские?

— Прежде чем мы поговорим об этом… — Хантер перевел дух. Могло показаться, что он собирается сказать нечто неприятное. — Я очень много размышлял над тем, что произошло вчера ночью. Что чуть не произошло…

«О, Боже мой!» — упала духом Виктория. Сейчас он попросит прощения и скажет ей, что это никогда не повторится, что поцелуй был ошибкой, о которой он будет сожалеть до конца своих дней, и что лучшее для нее — это уехать и никогда больше не возвращаться в замок. Пусть будет что угодно, только не это! Что угодно, но не извинение за то, к чему она так давно стремилась…

— Я порой думаю, — тихо сказал Хантер, — что родился не в том столетии.

«Странное вступление к извинению», — подумала Виктория. Быть может, он хочет сказать совсем другое?

— Я верю, что время нужно тратить только на то, что стоит того. Может быть, в нашем веке и в наши дни это звучит старомодно, но я не могу заставить себя думать иначе. — Хантер откашлялся. — Минувшей ночью я оказался близок к тому… меня отделяли буквально дюймы от того, чтобы подвергнуть опасности отношения, оказавшиеся для меня более ценными, чем я сознавал, — а все потому, что такой поступок мог бы стать слишком легким уходом от проблем, которыми я вынужден заниматься.

Голова ее от смятения пошла кругом. Что у него на уме?

Ладонь Хантера нежно легла на ее руки, но при этом он даже не шевельнулся, чтобы приблизиться к ней.

— Я хотел бы, Виктория, иметь время по-настоящему поухаживать за вами. Я хочу показать вам мир, сделать вам подарки… Хочу однажды доказать вам, что ни моя, ни ваша жизнь не была полной, пока мы не встретили друг друга.

Хотя он держался скованно и по обыкновению сдержанно, Виктория заметила, что Хантер собрал всю свою волю, чтобы произнести эти слова. Он стремился дать ей понять, что любит ее.

— История затянется, — сказал он, имея в виду события, происходящие в замке Крискерри. — После того, что мне сообщила сейчас полиция… — Он заколебался, не зная, как продолжить разговор, который и без того был мучительным. — Я прошу вас об одном — будьте терпеливы! — наконец произнес он. — Я понимаю, что это трудно, что это может чертовски расстроить вас. Но прямо сейчас я не могу вам ничего обещать: ведь я и сам не знаю, чем все это закончится.

Он ждал каких-то слов от Виктории — наверное, иодтверждения, что она правильно поняла его.

— Я смогу потерпеть, — наконец сказала она, сама удивляясь тому, насколько спокойна внешне, хотя сердце ее гулко стучало в груди от того, что Хантер О'Хари хочет связать свое будущее с ней, когда события сегодняшнего дня уйдут в прошлое.

Лицо Хантера стало серьезным.

— Но это может подвергнуть вашу жизнь большой опасности, — сказал он.

— Я не могу представить себе большей опасности, чем та, которой подвергаюсь сейчас, — возразила Виктория.

Пока Хантер обдумывал ее слова, Виктория спросила, что выяснила полиция по поводу смерти домоправительницы.

Хантер почти обрадовался переходу беседы в другое русло.

— На левой стороне ее затылка судмедэксперт обнаружил несколько древесных волокон, — сообщил Хантер.

— А что в этом странного? — спросила озадаченная Виктория. — Ворота изготовлены из железа и дерева.

— Волокна от другой древесины, — ответил Хантер. — Не совпадает также и время смерти.