Сезон любви на Дельфиньем озере

9. ДЕНЬ РЫБАКА

Уже целую неделю и биостанция, и озеро жили в ожидании праздника — Дня рыбака, который по календарю приходился на каждое второе воскресенье июля. Для меня всегда было загадкой, почему в качестве профессионального праздника дельфинеров был выбран именно этот день — то ли потому, что наши ребята каждый год ловили дельфинов вместе с рыбаками на рыбацких судах, то ли оттого, что многие тренеры получали диплом в Институте рыбного хозяйства, и учились они при этом не где-нибудь, а на кафедре китов и дельфинов! (Хотела бы я увидеть того остряка, который приписал китов и дельфинов к рыбному хозяйству!)

Как бы то ни было, этого дня ждали целый год, к нему готовились — если не год, то хотя бы неделю.

В этом сезоне предметом бурной дискуссии служил вопрос о том, справимся ли мы с подготовкой зрелищной части сами или стоит позвать на подмогу профессионалов — двух актеров, приятелей Малютина, которые остановились в палатке неподалеку от соленого озера, В конце концов было решено, что маслом, то бишь артистами, кашу не испортишь.

Тем более что это были очень симпатичные ребята. Хоть они совсем недавно окончили театральное училище и их еще не узнавали на улице, тем не менее они успели помелькать в кино, и их физиономии уже казались смутно знакомыми. Но звездной болезнью они заболеть еще не успели, и общаться с ними было гораздо приятнее, чем, например, с моим покойным мужем, который считал себя великим дрессировщиком и потому задирал нос перед непосвященными. Игорь и Женя служили в одном театре и были то ли друзьями, то ли близкими приятелями, но трудно было представить более непохожих друг на друга молодых людей. Игорь был добродушный малый, с ленивыми грациозными движениями молодого животного и лицом херувима под шапкой вьющихся волос — отнюдь не белокурых, как можно было ожидать, а смолисто-черных, под стать большим темно- карим глазам, слегка навыкате. Речь у него была слегка замедленная; еще он отличался тем, что очень любил петь, и голос у него действительно был приятный, но это никак не могло компенсировать полное отсутствие слуха.

Поэтому все окружающие приходили в ужас, когда в руки ему попадала гитара, и старались отвлечь его от пения, впрочем, делали это очень мягко, чтобы не обидеть его чувствительную душу. Самое смешное, что он стремился петь и на сцене, интересно, как справлялись с этим его неуемным желанием режиссеры?

Но ни в роли старика Нептуна, ни тритона из его ближайшего окружения — мы решили, что актеры сами распределят их между собой, — петь не надо было, и мы были в этом отношении спокойны. В конце концов морским царем стал Женя — это больше подходило ему по характеру. Высокий и худющий, обросший и оборванный почти как хиппи, Женя обладал тем, что в артисте называется темпераментом, и этот темперамент проявлялся во всем, в том числе и в самых простых ситуациях — он всегда и везде должен был быть на коне. В общем, если Игорю больше подходили голубые положительные роли, то Женю с его блестящими выразительными глазами я почему-то представляла себе в образе Ричарда III. Он и в жизни был строптив и неуступчив и нередко покрикивал на товарища, на что Игорь реагировал с присущим ему юмором и добродушием.

С костюмами дело обстояло очень просто — в домике ихтиологов хранились большие запасы самой настоящей рыбачьей нейлоновой сети с Командорских островов, причем, на наше счастье, зеленой. Театральный грим, как ни странно, нашелся среди разного хлама в кладовке у Елены Аркадьевны.

Трезубец для Нептуна соорудили из облысевшей швабры, в которую воткнули три вилки, причем на кухне столько вилок не нашлось, и эти ценнейшие приборы пришлось конфисковать у Эмилии. Корону для повелителя морских глубин вырезали из фольги.

Впрочем, все это были мелочи. Главным было само представление, и мы уже несколько дней подряд собирались по вечерам у ихтиологов или на Красной площади и писали сценарий. Впрочем, «писать сценарий» — это слишком громко сказано. Дима Черкасов с видом голливудской звезды, как какой-нибудь Скотт Фицджеральд, бросал идеи, требуя, чтобы мы их обрабатывали и доводили до ума. Я, естественно, этого терпеть не могла и постоянно с ним ругалась. Так что основная работа пришлась на долю Ники, Вики, Славика и помогавшего им Геры Котина.

Нельзя сказать, что заняты делом были только мы одни. Серьезно готовились не только к постановочной, но и к кулинарной стороне праздника. За двое суток до Дня рыбака несколько человек было командировано в Сухой Лиман — накануне ночью с неба немножко покапало, и мы надеялись, что этого достаточно, чтобы грибники не вернулись с пустыми руками. И действительно, кое-что они принесли — достаточно для грибного соуса.

В качестве основного блюда был выбран салат из мидий, правда, не без сопротивления Валерия Панкова и студента Гоши, ангелов-покровителей нашей морской выдры Анютки. Анютка уничтожала мидии с фантастической скоростью, и они считали, что грех переводить на людей с таким трудом достававшихся им моллюсков.

Обычно за мидиями отправлялись на веслах студент Гоша и еще два-три человека. Это было нелегкое занятие, потому что ближайшие окрестности вследствие изумительного аппетита Анютки были опустошены в первые же дни ее пребывания на базе, и им приходилось отправляться за добычей все дальше и дальше, так что они скоро смогли бы участвовать в соревнованиях по академической гребле — так они натренировались. К тому же не так-то просто грести против течения по неспокойному морю, и однажды перегруженная ракушками лодка перевернулась, на счастье, у самого берега, так что злосчастные мидии пришлось вылавливать второй раз.

Но демократическая процедура голосования победила, и большинством голосов было решено организовать экспедицию за мидиями. Поэтому в субботу вечером почти все сотрудники базы, те, кто не успел придумать себе неотложное занятие или спрятаться подальше, на всем, что держалось на воде: новом катере (Максим ради такого случая расщедрился на бензин) и двух весельных лодках, — отправились на дальние отмели.

Устрицы в Ашуко добывают следующим образом… нет, вернее, их сначала выращивают, а потом уже добывают. В море забрасывают канат, к одному концу его привязывают тяжелые камни, а к другому — буй, так что он стоит в воде вертикально. К этой толстой веревке прикрепляются плавающие в воде личинки моллюсков, и здесь уже они развиваются и растут. Через несколько лет канат, весь облепленный гроздьями мидий, вытаскивают и срезают с него ракушки острыми ножами.

Подсобный персонал — в основном женщин — высадили на отмели, чтобы они разделывали моллюсков прямо на месте, а лодки отправились дальше в море за добычей. Несколько часов мы сидели на берегу при свете костра и чистили, чистили до бесконечности проклятые ракушки. Муторное это занятие! И главное, очень маленький у него выход — просто плакать хочется, когда видишь, что все работают уже час, а котелок еще не наполнился даже на треть! Впрочем, разбавлявшие наш женский коллектив мужики поддерживали наш моральный дух, рассказывая веселые байки. Я молча, стиснув зубы, сидела рядом с весело щебетавшей Вандой (моя тетушка не ест мидий — печень, но она сочла своим долгом участвовать в общей затее) и орудовала ножом, давая себе зарок, что после приезда в Москву целый месяц у себя на кухне буду только кипятить воду и жарить яичницу.

Господи, как же я не люблю готовить! А тут еще накануне меня отловила Ника и заставила чистить рыбу для засолки — среди мороженой ставриды как нельзя более кстати попался пак макрели — просто царское блюдо для праздничного стола. Конечно, возиться с ней по сравнению с колючей ставридой — одно удовольствие, но восемьдесят штук! Тем более что Ника тут же ушла, оставив меня на берегу в полном одиночестве, не считая пикировавших на меня сверху чаек, конечно. Если бы ко мне не присоединились в эту минуту Вадик и Алекс (его помощь, впрочем, заключалась в чисто моральной поддержке — с таким ужасом он смотрел на таз с рыбой), я бы, наверное, умерла.

Что ж, за удовольствие полагается платить — я и платила, не отлынивала, как некоторые. Обратно мы поплыли уже в темноте, с изрезанными в кровь острыми раковинами руками, но с полным котелком очищенных мидий. И все-таки добраться до родного берега без приключений нам было не суждено. Лодки отправились на биостанцию еще при свете, а основная масса людей вместе с мидиями села в перегруженный катер. Но у этого нового катера с водометным двигателем была одна особенность, к которой никак не мог приспособиться Миша, наш механик из местных: он слушался руля, пока был на ходу, а при выключенном моторе был абсолютно неуправляем.

Поэтому мы никак не могли причалить: Миша два раза промахивался, и мы проходили мимо пирса. Пассажиры глухо роптали; наконец Валерий Панков не выдержал и, встав за спиной худосочного Миши, принял на себя командование. Благодаря его указаниям «Направо! Теперь налево и еще правее!» мы направились прямо на причал и с диким грохотом впаялись в пирс. От сильного толчка все попадали на дно; я в ужасе представила, как наш драгоценный груз идет ко дну, но котелок с мидиями упрямо прижимала к себе Вика, упавшая в соленую лужу, но не выпустившая его из рук.

Перепачканные и мокрые, все молча выбирались из катера, бросая на Панкова мрачные взгляды. Один только Миша выражал свое недовольство вслух:

— Тоже мне профессор… Катером управлять — это тебе не крыс дрессировать.

Злая, провонявшая с ног до головы острым рыбным запахом мидий, я тем не менее почувствовала себя отомщенной. Кличка «профессор, который крыс дрессирует» так и прилипла к Валерию. Хотя за нашу милейшую каланиху Анютку мне было обидно: общим с крысами у нее были разве что мощные усы-вибриссы.

И вот настал знаменательный день. Кстати, настал он на час позже, чем должен был начаться, — намаявшиеся за вчерашний день поварихи проспали. Впрочем, сегодня им должно было помогать все свободное женское население — по желанию, конечно, а у меня этого желания как раз не было.

Вместо этого с утра я решила немного поработать с Асей, и мне с удовольствием помогали наши студенты, которые в выходной день все как один высыпали на пляж, а Саша Ивановский, воспользовавшись отсутствием и Вити и Алекса, гордо играл роль моего ассистента. Даже попытался сесть со мной в «мыльницу», но я ему не разрешила — под его тяжестью лодчонка наверняка бы перевернулась, а с меня было достаточно и вчерашнего купания в грязной воде.

На биостанции кое-кто, как Люба, наслаждался законным бездельем, но основная масса народа все-таки занималась делом. Эмилия с Лялей кончали какую-то срочную работу в лаборатории, Славик с Вадимом чистили бассейны. Ради праздника было решено временно переместить Фифу на бак, и я наблюдала за тем, как шестеро мужчин тащили на себе носилки с дельфинихой, а рядом с ними, забегая то вперед, то сбоку, мотался Миша Гнеденко. В отличие от ребят, на которых были одни плавки, Миша был одет в брюки и клетчатую рубашку с длинными рукавами. К тому же на нем были болотные сапоги до пояса — в другом наряде он никогда не влезал в бассейн к дельфину, потому что боялся инфекции.

Перед самым обедом все участники представления собрались в домике ихтиологов, который временно стал нашей базой.

Сначала мы наряжали нашу главную наяду — Китти, которая в зеленой сетке, с распущенными по плечам светлыми волосами и венцом из настоящих водорослей на голове была просто очаровательна. Мы с Димой поцапались из-за того, какой краской разрисовать русалке лицо — в конце концов, мы разукрасили ее физиономию бледно-зелеными разводами. Тут же готовили реквизит. Для номера Вики нужны были свечка, зеркало и две одинаковые эмалированные кружки.

— Только не перепутайте кружки, умоляю! — в десятый раз повторяла Вика; она заметно нервничала.

Мы никак не могли решить, кого выбрать жертвой психологических опытов.

— Может быть, взять Нарцисса? — предложил кто-то.

— Да, давайте Нарцисса, — тут же согласилась я.

— До чего же ты кровожадная, Татьяна! Он ни за что не согласится, почувствует подвох, — возразила мне Ника.

— Так ведь на этом все и основано! Нам нужен человек, который будет громогласно заявлять, что он не поддается гипнозу, и будет готов это доказать.

— Давайте пригласим Сверчкову, — мечтательно, закатив глаза, проговорила Вика. — Вот это был бы блеск!

Анна Николаевна Сверчкова была женщиной, неприятной во многих отношениях.

Вот хотя бы этот ее приезд в Ашуко: она прекрасно знала, что с бензином в дельфинарии дело обстоит очень плохо, что машина ходит в город только три раза в неделю, тем не менее от нее в последний момент пришла телеграмма, что она прибывает в субботу. Ее не встретили — по техническим причинам, утверждал Максим, но я-то была уверена, что все предвкушали, как Анна Николаевна будет ночевать в аэропорту. Ничуть не бывало — она примчалась в Ашуко на такси, тут же нажаловалась залетевшему в дельфинарий на один день Рахманову, и пришлось оплачивать ее роскошный способ передвижения из экспедиционных денег. Не знаю, как ей удалось (Феликс, например, утверждал, что вообще-то она баба неплохая), но за один день пребывания на базе она чуть ли не всем умудрилась наговорить гадости.

В конце концов остановились на Анне Николаевне, а в качестве запасного варианта выбрали Сашу Ивановского — кому ж страдать, если не ему!

Наконец зазвучал гонг, и нарядные обитатели дельфинария собрались за праздничным столом — во главе стола посадили Нептуна со свитой (король морских глубин тоже хочет есть), и начались тосты, как всегда, мы поднимали кружки с фирменным напитком — глинтвейном на основе чистейшего медицинского спирта.

Впрочем, нам, участникам представления, долго сидеть за столом не пришлось. Нептун выглядел весьма солидно; Женя с Игорем выдали короткую, но очень смешную импровизацию.

Среди свиты морского царя выделялся чертенок Славик — он действительно был похож на черта, я при помощи резинок собрала его роскошную шевелюру в два торчавших на голове хвостика, напоминавших рога. Но хоть и чертенок, он выглядел очень веселым в отличие от Димы Черкасова, которому явно не нравилась роль тритона-подчиненного; он до самого последнего дня яростно выступал против приглашения артистов-профессионалов. Впрочем, надо отдать ему должное, он в образе морского витязя выглядел весьма и весьма романтически.

Потом перешли к отдельным номерам. Студенты выдали частушки под гитару, а после этого наступила очередь Вики.

Когда объявили, что сейчас Вика проведет сеанс гипноза, все притихли и настроились на серьезный лад — совсем недавно Вика на семинаре прочитала лекцию на эту тему. Но тут произошла небольшая заминка. Когда Дима Черкасов направился к Анне Николаевне, та зыркнула на него глазом, и он смешался. Подумать только, наш бесстрашный Димочка испугался! Впрочем, я его понимала. За сутки, что мадам Сверчкова находилась на биостанции, она многим успела залезть в печенку. Мне она принесла свои соболезнования по поводу смерти Сергея в таких выражениях, что было ясно, что именно меня она обвиняет в его гибели и не считает нужным скрывать свое мнение.

С Димой было еще интереснее. Проходя мимо кухни и увидев Черкасова, увлеченно беседовавшего с Викой, она тут же сообщила всем, кто находился в пределах досягаемости — а ее громкий высокий голос с визгливыми нотками можно было услышать чуть ли не в самых отдаленных уголках лагеря, — что она только что в Москве случайно встретилась с Диминой женой Ольгой и та очень скучает без мужа.

— Если бы она знала, что ее драгоценный супруг не теряет времени и отнюдь без нее не тоскует, то она бы наверняка так не грустила, — добавила она.

После этих ее слов Вика ушла на кухню. Я последовала за ней, чтобы проверить, в каком она состоянии, и обнаружила, что она с горящими глазами режет свеклу для винегрета, с такой силой и скоростью орудуя ножом, что казалось, кромсает она отнюдь не безобидный овощ…

И вот, сделав несколько шагов по направлению к Анне Николаевне, Дима вдруг резко повернулся и вытащил из-за стола упиравшегося Ивановского.

— Я не поддаюсь гипнозу, я невнушаем! — отбивался Саша-толстый, что-то спешно дожевывая; но вырваться из цепких объятий морского черта ему не удалось, и вот он уже стоит на площадке у бассейна перед Викой.

— А это мы сейчас проверим, — строгим тоном сказала Вика, протягивая ему кружку с водой. — Я считаю, что ты вполне гипнабелен и через пять минут превратишься в черного ворона.

— А вот и не превращусь, а вот и не превращусь!

— Как хочешь, можешь и не превращаться. Просто повторяй за мной все движения.

И Вика начала монотонным «профессиональным» голосом:

— Все внимание на мне, на моем голосе, на моих движениях. С каждой секундой, с каждым моим словом ты успокаиваешься, ты сосредоточиваешься на себе, на своих ощущениях. Твое тело постепенно теряет вес, руки становятся просто невесомыми, они легко и свободно, сами по себе, повторяют мои движения…

И Вика с самым серьезным выражением лица начала делать какие-то движения руками; но это были не гипнотические пассы, нет — она, держа свою кружку левой рукой, изящным жестом правой обмакивала пальчики в воду, проводила ими по дну кружки, а затем поднимала кисть к лицу и легкими прикосновениями гладила свою кожу.

— Вода в кружке постепенно становится все теплее и теплее…

— Неправда, как была холодная, так и осталась!

— Сейчас потеплеет, — бросила Вика обычным тоном, и вот уже снова ее голос звучал завораживающе: — Руки становятся все легче и легче, постепенно они превращаются в крылья, и вот ты уже можешь летать.

— И тут Вика замахала руками, как будто они действительно стали крыльями; конечно, до умирающего лебедя ей было далеко, но я с удивлением поняла, что меня потянуло взглянуть вниз, проверить, касается ли она ногами земли или нет. Естественно, она не улетела, хоть и поднялась на цыпочки, тем не менее оторваться от земли ей не удалось.

Саша Ивановский, послушно повторявший все ее движения, тоже замахал руками, но у него это получалось далеко не так изящно. В рядах зрителей нарастал гул и подавленный смех.

— Постепенно я превращаюсь в черного ворона… в черного ворона… — журчал голосок Вики.

— А вот и нет! А вот и не превратился! — в голосе Ивановского звучало торжество, но он быстро скис, когда ему под нос сунули зеркало. Насчет ворона можно было еще поспорить, но вот что он стал черным, это точно. Вернее, почернел не он сам, а его физиономия. Дно его кружки подержали над свечкой, а потом, пока он пристально следил за Викой и ее движениями, эта сажа незаметно для него перешла на его руки и лицо.

Партер грохнул. Профессор Лапин упал головой на стол, держась руками за живот, и взволнованная, раскрасневшаяся Вика бросила на него благодарный взгляд.

— Я так боялась, что каким-нибудь образом кружки перепутают и закопченное донышко достанется мне… Представляешь, Таня, как была бы я хороша!

— Зря боялась, я в последний момент на всякий случай еще раз все проверила. Вот если бы с психологическими опытами выступала бы не ты, а я, то твой любимый Димочка наверняка бы подменил кружки.

— Не понимаю, что вы с ним не поделили. — Вика посмотрела на меня удивленно. Ее изумляло, что кто-то, и в частности ее ближайшая подруга, может быть так слеп, что не видит безусловных достоинств ее обожаемого Димы. Впрочем, именно сегодня ей предстояло испытать разочарование: то ли потому, что Анна Николаевна пристально наблюдала за влюбленными парочками, то ли Черкасову что-то взбрело в голову и настроение его переменилось, но он весь вечер держался с Викой очень холодно, так что я даже видела у нее на глазах слезы.

Но, впрочем, праздник продолжался. Когда все наелись и изрядно напились — пить нам предстояло еще весь вечер до ночи, — Нептун зычным голосом призвал всех к бассейну. Внушительно потрясая своим трезубцем, он вопрошал собравшихся — кто не испытал еще крещения водой? Тут же вперед вытолкнули новичков, тех студентов, кто приехал на свой первый сезон.

Свита Нептуна по его приказу тут же побросала всех в бассейн. Долговязый Гоша попытался было удрать, но кто-то подставил ему подножку, и его так, в горизонтальном положении, потащили к бассейну и швырнули туда прямо с размаху. Среди плеска воды, визга и писка девиц и дружного хохота тех, кто еще оставался сухим, можно было различить отдельные выкрики:

— Меня не надо! Я уже десять раз пересекал экватор!

— Куда вы меня тащите? Это единственные мои приличные штаны!

В этом и заключалась одна из прелестей Дня рыбака: на праздник все вырядились, как на праздник, и теперь нарядная, зачастую единственная, одежда искупавшихся приняла весьма жалкий вид, прилипнув к телу. Впрочем, мы с девочками, как люди искушенные, надели купальники и длинные юбки — на всякий пожарный случай. И мы оказались правы: новичками дело не ограничилось, и вот уже морские черти и первые жертвы принудительного купания стали хватать всех, кто не успел убежать, и бросать их в воду. Те из женщин, кто был постарше и посолидней, отбежали достаточно далеко, на уровень первых домиков, и оттуда, с безопасного расстояния, наблюдали за игрищем. Не всем приятно оказаться в вечернем туалете в соленой воде. Галя Ромашова, например, считает, что ей столько раз пришлось купаться по милости дельфинов, котиков и морских волн, что глаза бы ее не глядели на море и на воду в любом виде вообще.

Среди дам, укрывшихся от водных процедур на возвышении, была и Анна Николаевна, но ее это не спасло: кто-то из чертей под шумок вылил на нее котелок воды.

А внизу, у бассейна, в котором еще утром плескалась Фифа, продолжалась водная вакханалия. Нептун горделиво выступал на возвышении у самого бортика, размахивая трезубцем и отдавая приказы своим прислужникам; все новые и новые жертвы сыпались в воду, как спелые ягоды с куста, поднимая тучи брызг. Но тут сзади к нему подкрался его товарищ Игорь; достаточно оказалось маленького толчка — и вот уже сам морской царь выглядит как мокрая курица. Воодушевленные этим примером, черти и просто сотрудники стали мочить всех без разбору. Меня подхватил на руки Никита — я почувствовала себя так, как будто меня похитил сатир, — поднял на уровень своей груди и легко перебросил через бортик. Не обошлось и без потерь — захваченный всеобщим воодушевлением, наш шофер Кузьмич не рассчитал своих сил, схватил в охапку тучную Елену Аркадьевну и бросил ее в бассейн; она летела долго и в полете издавала пронзительные крики. Увы, Кузьмич после своего атлетического подвига как согнулся, так и не смог разогнуться; прихватив со стола бутылку водки, он уполз куда-то, и несколько дней его не было видно и слышно, а мы были полностью отрезаны от мира. Видно, травма оказалась серьезной.

Соленые ванны продолжались около часа, но никто, по счастью, не захлебнулся и не утонул; наконец, довольные и промокшие до последней нитки, все пошли переодеваться в сухое. Девочки даже попытались накрасить глаза, но я не стала возиться с макияжем — я никогда не крашусь на юге, это бесполезно, если не вредно: только проведешь по ресницам кисточкой с тушью, как тебя зовут плавать — и вся краска не на глазах, а в лучшем случае под ними. Итак, в сухих платьях, но с мокрыми волосами мы отправились на бал. Танцевали там же, где раньше устраивалось представление. Ребята притащили туда магнитофон и врубили его на полную катушку. Обычно это вызывало неудовольствие профессора Лапина, чей домик был расположен ближе всего к импровизированной танцплощадке, особенно когда музыка гремела допоздна; иногда он не выдерживал и, вооружившись кусачками, под покровом ночи прибегал к диверсии, полностью вырубая всю систему. Но сегодня был особенный день и особенная ночь, и веселиться и танцевать собирались все.

Впрочем, нет, не все. Люди с озера ушли восвояси. Отправились к себе Андрей Малютин и Коля Антонов, ушла вместе с ними Лиза с прозрачными глазами (я сегодня убедилась, что она не безгласна: я видела, как она что-то говорила на ухо Антонову, но голоса се я так и не слышала).

Покинули нас и ассистент Никиты Боря, окончательно перебравшийся на озеро, и актеры. Из постоянных сотрудников демонстрационного дельфинария с нами остался только Никита, который принадлежал как бы к двум мирам: его жена Инна так же определенно относилась к лагерю научных сотрудников, как он — к тренерам. Увы, между биостанцией и «Дельфиньим озером» существовало противоречие — можете, если угодно, назвать его диалектическим. Никогда дрессировщики и ученые не смогут понять друг друга до конца. Тренеры считают, что наука — от лукавого, во всяком случае, научные сотрудники паразитируют на их нелегком труде, потому как живут на доходы от представлений, к тому же своими опытами портят животных, предназначенных для выступлений. Ученые же держатся мнения, что наука первична и только ради науки, чистой науки, удовлетворения их любопытства за казенный счет и был создан первый в стране дельфинарий для зрителей. И только мощная фигура Тахира Рахманова объединяла оба лагеря; его уважали все.

И все же это были разные люди, с разными интересами, даже с разным уровнем доходов — тренеры теперь были побогаче. И ничего удивительного не было в том, что мы так быстро разделились; чудом было скорее то, что мы сумели объединиться — хотя бы на два часа.

И то, что озерные ушли, никак не испортило настроения оставшимся.

Впрочем, это лирическое отступление, а в начале нашего танцевального вечера не было ничего лирического — молодежь врубила громкую ритмичную музыку, и все встали танцевать в круг. Напротив меня танцевал Алекс; загорелый дочерна, в голубой рубашке с распахнутым воротом и обтягивающих голубых джинсах, он выглядел почти как бог, или, скорее, как плейбой из какого-нибудь романа Гарольда Робинса, которые с таким трудом проникали к нам через кордон и зачитывались до дыр.

Потом он перемигнулся с Витюшей, и мы втроем отправились в ангар, где дозаправились портвейном. Когда мы снова очутились на танцплощадке, уже стемнело, и под фонарем под плавную музыку покачивалось несколько пар; я разглядела Нику, которая почти слилась со Славиком в тесном объятии, и Лялю с Герой Котиным, выделывавших разные па — они оба явно обучались бальным танцам. Малютка Китти с царственным видом танцевала с Феликсом, который был в два раза выше и потому по большей части кружил ее в воздухе. Извинившись, Алекс отпустил мою руку, чтобы пригласить на танец Ванду, которая вместе с Тошкой наблюдала за молодежью. Витя куда-то испарился, и ко мне тотчас же приблизился Нарцисс; я не смогла придумать предлога, чтобы ему отказать, и потому пошла с ним в освещенный круг.

Я очень люблю танцевать, при этом самый лучший партнер для меня — это тот мужчина, к которому я не испытываю никакого влечения и который тоже относится ко мне, как к существу среднего пола. Танец для меня — это движение под музыку, ритм, подхваченный телом, и не больше того. Поэтому мне очень не понравилось, что Нарцисс крепко притягивал меня к себе, крайне не понравилось мне и то, что к моему животу прижалось что-то твердое. Когда его рука заскользила по моему бедру, я уже готова была его оттолкнуть, как вдруг кое-что вспомнила, и на моем лице непроизвольно появилась улыбка.

— Чему ты улыбаешься? — спросил Нарцисс и тут же вскрикнул и отдернул руку.

— Вот тому и улыбаюсь. Ты наткнулся на булавку, которая у меня была вколота в том месте, куда галантный партнер никогда не положит руку во время танца.

Не знаю, что бы мне ответил Нарцисс — на лице у него была написана нескрываемая ярость, — но тут музыка кончилась, и меня увел Алекс. Весь остаток вечера я провела в его объятиях, едва-едва попадая в ритм, лениво переставляя ноги и совсем позабыв о том, что танец для меня — занятие асексуальное. Не забыла только вынуть вторую булавку, которая скалывала юбку на месте оторванной пуговицы.

Алекс был очень хорош в этот вечер.

В отличие от большинства блондинов он на солнце не сгорал, а именно загорал, и когда мы с ним встретились, его кожа была уже бронзового оттенка. Сейчас, в резком, но неярком свете фонарей, он привлекал к себе женские взгляды — его белые волосы и белые зубы ярко выделялись на фоне темного загара, голубая рубашка подчеркивала голубизну глаз, а туго обтягивавшие бедра джинсы здорово его стройнили и придавали фигуре форму чуть ли не идеального «мужского» треугольника. Мужским был и исходивший от него запах: от него сильно пахло вином, немного — потом и еще чем-то неуловимым, что кружило мне голову и от чего я готова была эту самую голову потерять напрочь.

Так я и кружилась с ним под звуки чего-то медленного, почти уткнувшись носом ему в грудь. Надо сказать, что к этому времени благодаря многочисленным отлучкам в разные домики (у Славика мы пили его фирменный напиток — спирт пополам с алычовым вареньем, у ихтиологов — спирт, настоянный на тархуне, а с Мишей Гнеденко — хороший портвейн) ноги у меня слегка ослабели в коленях и отказывались держать тело в прямостоячем положении — они были согласны передвигаться только в ритме танца. Поэтому мне пришлось им помогать и волей-неволей повиснуть у Алекса на шее.

Впрочем, он абсолютно против этого не возражал. Честно говоря, пьяненький, он нравился еще больше, чем трезвый, — на лице его бродила смутная улыбка, он был совершенно раскован и, хотя его слегка и пошатывало, это абсолютно не мешало его ласковым рукам, намного более ласковым, чем в трезвом состоянии, без всякого стеснения забираться под легкий шелк моего платья.

Мне хотелось, чтобы музыка никогда не кончалась. Но время останавливается только в наших мечтах, и вот кто-то бросил клич: «Пошли на море!» — и все немедленно подхватились и пошли. Я, хоть ноги меня и не слишком держали, даже сообразила, что неплохо бы сходить за полотенцами, и с честью справилась с этой сложной задачей, конечно, не без помощи Алекса. Когда мы с ним, нацеловавшись в кустах, пришли наконец на пляж, там уже была вся молодежь, в том числе и Тошка — по возрасту он явно относился к молодежи. Среди гама, визга и плеска воды я различила голос Ляли:

— Давайте купаться голышом! — Ляля, эта трудолюбивая пчелка Ляля, забыла на время о своих стеклышках и срезах, чтобы заявить такое! Вот уж от кого этого никак не ожидала!

— Да, давайте совсем разденемся! — тут же подхватила ее предложение чересчур веселая Люба. Уже взошла луна, и хотя в ее мерцающем свете видны были только наши силуэты, но этого было достаточно, чтобы рассмотреть, как необъятные Любины телеса выпирают из обтягивающей модной маечки.

Кто-то на нее шикнул, она заткнулась и тут же залилась пьяным, визгливым смехом.

Все быстро скидывали с себя одежду, оставаясь в купальниках и плавках — купаться в том виде, в каком нас создала природа, у нас было не принято; тогда, в те блаженные времена, еще до того, как на необъятную территорию нашей страны пришла сексуальная революция, это не было принято вообще. Вода была теплая как парное молоко, она ласкала мое тело, почти как руки Алекса. Впрочем, сейчас ему было не до нежностей — он просто тащил меня вслед за собой в море. Мы с ним вошли в воду одними из самых последних; почти вся молодежь с визгом и хохотом плескалась в нескольких метрах перед нами — кто по пояс, а кто и по горло в воде.

— Ой, держите меня! — раздался крик Любы, и вслед за этим истошным воплем души послышался громкий шлепок, с которым ее мощное тело вошло в воду. Она была счастлива: пусть вниз головой, но бросили ее мужские руки.

Но вдруг среди веселья раздался чей-то встревоженный голос:

— Ребята, а где Ивановский? Он только что был здесь!

— Кажется, он упал!

— Давайте его искать! Может, ему стало плохо!

Как известно, пьяный может утонуть и в луже, не то что в море, даже если глубина его всего лишь по колено.

С криками «Саша! Саша!» сильная половина дельфинарного человечества бросилась на поиски. Алекс выпустил мою руку и ринулся вперед. Я споткнулась и потому отстала от него на несколько шагов.

Больше я ничего не помнила — как будто вспышка света вместе с болью заискрилась у меня в голове, и наступила темнота.