Сезон любви на Дельфиньем озере

16. ПОДВОДНАЯ ЛОВУШКА

Уже накануне вечером, в день освящения бассейнов, зеркальная до того поверхность воды покрылась заметной рябью, так что о работе не могло быть и речи. Ночью на море поднялось волнение, и с утра шум волн был слышен даже от пятихаток. Выйдя на пляж, я увидела, что вода стала совсем мутной, вот-вот разыграется настоящий шторм, и об экспериментах придется забыть надолго, может быть, до следующего сезона.

Но когда я подошла к коридору, то забыла обо всем. Ася как сумасшедшая металась по нему туда-сюда, от берега до каракатицы и обратно, изредка скрываясь под водой, но только в строго определенном месте; присмотревшись повнимательнее, я увидела, что там виднеется что-то темное.

Впрочем, не я одна заметила неладное. Ванда тоже была на море, и пока Витюша спускал на воду «мыльницу», она металась по берегу почище Аси. Сзади подошел Алекс и сжал мне локоть — его глаза оказались самыми зоркими, и он первый из нас понял, что это за смутный силуэт темнеет под водой.

Это был Горбун, Асин кавалер. Каким-то образом, пытаясь добраться до предмета своей страсти, он умудрился застрять в капроновой сетке — и погиб. Утонул, как ни странно это звучит применительно к дельфину.

Любовь! Да, именно любовь погнала Горбуна в сети, в ловушку, которая оказалась для него смертельной. Мне почему-то пришли на память Ромео и Джульетта… Наверное, у меня все-таки очень тривиальное мышление — ничего оригинальнее на ум не приходило.

Пока бездыханное тело Ромео извлекали из воды, обычно молчаливая Джульетта-Ася растерянно щелкала и трещала в каракатице, куда ее заманили на это время. Ася на этот раз не упрямилась, и я с облегчением закрыла за ней дверцу. Правда, аппетита она лишилась начисто — как ни старалась я соблазнить ее рыбкой, она продолжала быстро плавать по акватории и ко мне не приближалась.

Да, это утро выдалось на удивление мрачным. Даже солнце не то чтобы скрылось за тучами — нет, оно светило, но светило сквозь плотную дымку, и впечатление было такое, как будто всю природу сковало нечто угрюмо-сонное. Скорее всего воздух был просто насыщен электричеством, и назревала гроза — такое весьма прозаическое объяснение можно было дать этой давящей атмосфере, которая подействовала на всех нас.

Когда я шла к ангару, чтобы надеть водолазное снаряжение, то еле брела, как соня днем, самая настоящая соня-полчок; мне казалось, что воздух сгустился и сопротивляется каждому моему движению.

В дополнение к нашей «мыльнице» ребята спустили на воду лодку. Не самое это приятное занятие на свете — вытаскивать из сети мертвого дельфина. Алекс с позором сбежал и появился на пляже только после того, как все было кончено, — такое зрелище не для слабонервных технарей. Со скорбной процедурой справились и без женщин, то есть без нас с Вандой, хотя повозиться пришлось немало, и шестеро крепких мужчин еле-еле высвободили тело влюбленного дельфина из ловушки. Он был здоровенный, этот Горбун, и к тому же разгулявшиеся не на шутку волны грозили перевернуть лодку. С трудом его доставили на берег, а потом оттащили к ветеринарной лаборатории, расположенной на самом краю лагеря, где в стороне от чувствительных глаз и сердец он должен был и напоследок послужить науке.

Мы с тетушкой остались на опустевшем пляже; через некоторое время к нам присоединились и Витюша с Алексом.

Они оба выглядели неважно: Витя сутулился и снова натягивал на уши меховую шапку, а у Алекса был бледный вид, то есть скорее желтовато-болезненный — при таком загаре казаться бледным просто невозможно. Я не раз замечала, что люди, которые никак не связаны с животными по своему обычному роду деятельности, обычно тяжело переживают их гибель. На самом деле и биологи далеко не равнодушны к этому, просто привыкают — так же как и врачи постепенно привыкают к тому, что их пациенты смертны.

Нам предстояло оценить ущерб, причиненный коридору, и исправить положение. Это было нелегко, так как волнение усиливалось с каждым часом; собственно говоря, если бы так продолжалось и дальше, то держать Асю в коридоре стало бы уже небезопасно, но привести его в порядок следовало все равно.

Горбун погиб в одном из самых глубоких мест, поблизости от каракатицы. Осмотрев сеть, мы только присвистнули: она не только была разорвана там, где застрял дельфин, но вообще стала похожа на дырявую авоську — так сильно он бился; может быть, родичи пытались ему помочь. Кроме того, были сорваны оттяжки, удерживавшие коридор у каракатицы и прикрепленные к основаниям ее свай, вбитых в дно. В общем, работы предстояло невпроворот, и если починка сети не составляла особого труда, то укреплять тросы было сложнее из-за глубины.

Вернувшись на берег, мы стали решать, что делать в первую очередь.

Конечно, подводные работы — дело по преимуществу мужское, но Витя был не в форме, и погнать его в таком виде в воду я не могла — да он бы и не полез. Профессиональные корочки водолазов были еще у нескольких человек, но все они работали на озере, то есть за ними нужно было идти, упрашивать их, отрывать от дела… Я еще раз сплавала к каракатице с маской и трубкой и внимательно все осмотрела — и мне показалось, что я справлюсь сама. В конце концов, мне не в первый раз выполнять мужскую работу! И, буркнув повеселевшему Вите что-то относительно мужиков, прячущихся за крепкую женскую спину, я пошла в ангар одеваться.

Море на глубине было все еще теплым, несмотря на то, что северо-западное течение принесло с собой на поверхность более прохладные слои воды, но я все равно надела свой старый костюм — кто знает, сколько времени мне предстояло пробыть в моей почти родной среде обитания? Взбодрившийся Витя проверил еще раз акваланг. В воду я вошла с берега, впрочем, очень скоро над моей головой закачалось бледно-голубое донышко, и Ванда с Витей стали мною сверху руководить — нелегкая задача, особенно для меня, потому что из-за них мне раза два пришлось выныривать на поверхность. Обычно, если кто-то пытается давать указания, которые мне не нравятся, я легко пропускаю их мимо ушей; но в этот день меня все раздражало, и я была просто счастлива, когда им пришлось вернуться на берег за запасом капроновых веревок для заплат.

Воспользовавшись моментом, я опустилась на самое дно, туда, где к проржавевшим сваям у самого дна были привязаны канаты, удерживавшие коридор. Когда-то раньше сети прикрепляли толстой проволокой, и теперь ее концы торчали в разные стороны, мешая мне как следует устроиться и заняться починкой. Левая оттяжка вроде бы держала, но правый трос свободно болтался. Хорошенько присмотревшись, я увидела, что он перетерся о железную скобу у основания сваи. Я попыталась натянуть оставшуюся часть троса и снова зацепить ее за скобу, но как ни билась, у меня ничего не вышло: обрывок был слишком короткий, к тому же из-за намотавшихся на него водорослей скользил и вырывался из рук.

Значит, надо было либо менять трос, либо его наращивать. Я отстегнула от пояса моток запасной веревки и попыталась соединить концы, понимая в глубине души бесполезность попытки. Тут меня отвлекло от этого сизифова труда то, что почему-то стало трудно дышать; я удивилась — мне показалось, что я пробыла под водой совсем недолго. Ну никак не сорок минут — уж на это по меньшей мере я могла рассчитывать с «Украиной»[13] на этой глубине. Впрочем, может, я просто не заметила, сколько времени у меня отняла порванная сетка.

Решив подниматься, я дернула за рычажок резерва[14].

Он не поддавался! Еще немного — и мне нечем будет дышать. Надо было срочно подниматься, но я запуталась в веревке, и это меня задержало. Безо всякой паники — так, как меня учили, — я вытащила водолазный нож и перерезала веревку, но этого оказалось недостаточно: что-то еще держало меня на дне! Заставляя себя не поддаваться страху, я осмотрелась: на глубине шести метров я висела у самого дна, зацепившись за торчавшую из него проволоку. Я рванулась вверх, но бесполезно: судя по всему, проволока зацепилась то ли за пояс, то ли за акваланг, то ли за сам костюм. Я уже задыхалась — или мне это еще только чудилось? — я билась, пытаясь освободиться; я работала ножом вслепую, стараясь не делать судорожных движений, хотя лучше было пораниться, чем лишиться последнего шанса выбраться оттуда. Увы, на миг силы мне изменили — я упустила нож, и он тут же уплыл далеко от меня. В этот момент у меня потемнело в глазах и все померкло. Последней мыслью, которая промелькнула у меня перед тем, как я потеряла сознание, было: «Как обидно умирать вот так!»

Я лежала на спине на прибрежной гальке, приходя в себя и немилосердно кашляя. Это для меня стало уже нехорошей традицией — лежать на гальке у самой кромки моря и приходить в себя после того, как я чуть не отдала концы в своей любимой стихии.

— Все в порядке, не беспокойтесь, Ванда, — донесся до меня как будто издали слегка искаженный голос Ники; уши у меня были заложены и побаливали. Но она была совсем рядом, это ее лицо и озабоченную физиономию моей тетушки, склоненные надо мной, я видела сквозь пелену.

Постепенно я стала сознавать, где я и что со мной. Я опять чудом осталась в живых. Каким-то образом меня вытащили из воды, и притом вовремя. Кто же меня спас? И что случилось с моим аквалангом?

Ника хлопотала вокруг меня, я слышала еще чьи-то голоса. Преодолевая слабость и головокружение, я села. И никак не могла надышаться: люди, которые никогда не испытывали удушья, не поймут, какая это роскошь — свежий, чистый воздух, наполняющий легкие!

Тут до моих ушей донеслось знакомое щелканье. Я сидела у самого основания коридора, и возле берега вертелась Ася, Очевидно, способность соображать ко мне вернулась еще не полностью, потому что я первым делом спросила:

— А что, разве сетку уже починили? Что делает Ася в коридоре?

— Нет, не починили, — ответила Ванда. — А что Ася в коридоре — это твое счастье: она тебя спасла.

Как оказалось, Горбун сорвал не только оттяжки коридора, но и зацепил дверцу, ведущую из него в каракатицу; это меня и спасло. Ася, почуяв неладное — думаю, что при этом она обошлась без какого-нибудь седьмого чувства, я так барахталась, что и эхолокация ей не потребовалась, — так вот, Ася, почувствовав непорядок, выбралась из каракатицы в коридор через неплотно закрытую дверцу и подплыла ко мне. Не знаю, как ей удалось вытащить меня из ловушки, но она с этим успешно справилась. На моем старом, хорошо мне послужившем «Калипсо» зияли рваные раны — естественно, не от Аськиных зубов, а от острых концов проволоки. На коже у меня, как выяснилось впоследствии, остались только царапины.

Все это случилось так быстро, что Ванда и Витя, возвращавшиеся назад на «мыльнице», встретили толкавшую мое бездыханное тело Асю уже на полпути к берегу, так что они даже испугаться не успели, а я — наглотаться воды. Акваланг все еще был у меня за плечами, когда Ася меня буксировала, и сейчас лежал на берегу рядом со мной.

Надышавшись и почувствовав, что я уже почти в норме, я встала и направилась к находившемуся во втором эшелоне сочувствующих Вите.

Я не знаю, что на меня нашло, но я схватила его за горло и стала трясти изо всех сил — я как-то видела, как фокстерьер Даша трясла так крысу. Ушанка у него с головы свалилась, и когда Алекс и еще кто-то наконец оттащили меня от нашего ассистента, он с трудом, держась за горло, прошептал:

— Что с тобой, Танюша? Что на тебя нашло?

— Мой акваланг! Что ты сделал с моим аквалангом?

— Как что? Заправил!

Но тут вмешался Тахир, который вышел на море окунуться и увидел нашу маленькую живописную группу. Он очень быстро вошел в курс дела и увел всех нас наверх, в ангар; акваланг не доверили нести Вите, его тащил сам откуда-то материализовавшийся Максим.

— Так-то лучше, — сказал Тахир, закрывая за собой дверь. — И так уже слишком много народа в курсе дела. — И, повернувшись к сжавшемуся в комочек Вите, резким тоном приказал: — Ну рассказывай, как ты заправлял акваланг. Ты его проверял? И почему ты сам не полез в воду, а предоставил это почетное право даме?

На Витюшу было жалко смотреть — если бы не только что пережитое мною испытание, я бы его на самом деле пожалела.

— Я… я плохо себя чувствовал в последнее время…

Ника, не выдержав, вмешалась:

— У него на самом деле воспаление среднего уха!

Витя шумно втянул в себя воздух, как будто набирался храбрости, и отчаянно выдохнул:

— Нет, Ника, по правде говоря, дело не в ушах. Я вам всем врал! Я же служил на подлодке — и подсадил себе сердце. Кардиограмма паршивая. Иногда так прихватит, что кажется, вот-вот остановится… Я бы с радостью полез чинить коридор вместо Татьяны, но как раз сегодня с утра я просто помирал.

— Да, теперь я понимаю: ты помираешь каждый раз наутро после пьянки! — зло прокомментировала я.

— Тихо, Таня, успокойся, — поймал меня за руку Тахир. — Убить его ты всегда успеешь. Давай лучше разберемся, что случилось с аквалангом.

Я уселась снова на Витину кровать; я и не заметила, как вскочила, это было какое-то инстинктивное действие.

— Я забивал баллоны сегодня утром, после того как мы обнаружили погибшего Горбуна, — тихим виноватым голосом отвечал Витя, — и все проверил: 150 атмосфер, как положено.

— Ты этим занимался до того, как дельфина вытащили из сети, или после? — продолжал допрос Тахир.

— До этого. Сразу было видно, что потребуется серьезный ремонт и нужно будет нырять с аквалангом.

— А резерв ты проконтролировал? — снова вмешалась я.

— Все было в полном ажуре.

— Я уже проверил, — сказал Максим. — Гайка закручена, поэтому рычажок и не сработал. Интересно, кто ее закрутил?

В ангаре, как всегда, стоял полумрак, но все равно было видно, как по лицу Вити стекают капли пота.

— Только не я! — В его голосе звучало отчаяние.

— Этот «кто-то» не только испортил рычажок, но еще и разрядил баллоны, — сказала я. — Ты уверен, Витя, что манометр и сам компрессор в порядке?

— Мы только позавчера забивали акваланги — Татьяна и Витя спускались ночью под воду, — и техника работала «на ура», — выступил на защиту друга Алекс.

— А, кстати, где ты сам был сегодня целый день? Я чего-то не видел тебя у каракатицы! — В голосе Максима, когда он обратился к моему возлюбленному, звучало подозрение.

— Я… я целый день провел в фотолаборатории. — Никогда еще я не видела Алекса таким растерянным.

— Ничего не понимаю, — вслух рассуждал Тахир. — Или несчастный случай чуть не произошел по халатности Виктора…

Возможно, что он находился в таком состоянии после вчерашнего, что просто не в состоянии был как следует подготовить акваланг…

— Нет, я все сделал правильно! — Это был крик Витиной души.

— Или тогда у нас завелся злоумышленник, чему поверить еще труднее…

Тут я почувствовала на себе пристальный взгляд Ники; мы переглянулись, и она вступила в разговор:

— Как это ни невероятно звучит, но, возможно, кто-то действительно охотится за Татьяной. Это далеко не первое с ней происшествие. — И она кратко поведала присутствующим и о моем приключении в День рыбака, и о камне, чуть не прикончившем меня на берегу под обрывом; об этом втором то ли несчастном случае, то ли покушении никто из присутствовавших, кроме нас с Никой, не знал. Даже в таких обстоятельствах мне было интересно наблюдать за реакцией слушателей: Тахир нахмурился, три морщинки перерезали его высокий лоб; некурящий Максим помрачнел и закурил сигарету, которую стрельнул из валявшейся на подоконнике пачки; у Витюши даже скулы побелели, а Ванда сглотнула и облизнула пересохшие губы. Только лицо Алекса увидеть мне не удалось: он стоял в дальнем темном углу, отвернувшись от меня.

Нелицеприятно высказавшись по поводу нашего слишком долгого молчания, Тахир перешел к делу:

— Кто мог добраться до аквалангов сегодня утром? Вы закрываете двери на замок?

— Я всегда запираю двери, когда выхожу, — заявил Витюша. — У нас здесь слишком дорогая аппаратура, особенно с тех пор, как Алекс притащил сюда свои камеры.

— У кого еще есть ключи?

— Был у Ванды, но она отдала его Алексу, он здесь бывает чаще… Алекс, ключ у тебя?

— Да, — Алекс показал нам связку из двух ключей, — второй — это ключ от фотолаборатории.

— У меня есть еще и третий ключ от ангара, он у меня под замком в Пентагоне, — добавил Максим. — Интересно, а где вы оставляете свои ключи, когда работаете в воде?

Ребята в один голос ответили, что в этом случае отдают их Ванде. Ванда, как жена Цезаря, была, конечно, выше подозрений.

— Скорее всего это глухой конец, — заключил Тахир. — Хорошо, тогда давайте разберемся, кто в принципе мог сегодня утром забраться в ангар и подкрутить винты.

— Да кто угодно, — ответил ему Витя, и Алекс с ним согласился.

Действительно, сегодня с утра чуть ли не все население лагеря побывало на пляже, рассматривая утонувшего дельфина, и все они проходили мимо нашего ангара. Когда кто-нибудь в нем занимался делом, то двери обычно были широко распахнуты, чтобы впустить внутрь как можно больше света.

Компрессор и запасные акваланги находились в левом углу ангара, недалеко от входа, и если кто-то заглядывал внутрь, чтобы переброситься парой слов с нашим ассистентом или кинооператором, то для него не составило бы труда незаметно для них покрутить винтик-другой на приготовленном для погружения акваланге — этот «кто-то» был бы надежно закрыт от их глаз шкафами-ширмой, отделявшей от мастерской Витюшину «квартиру» — именно на Витином столе ребята обычно возились с камерами и боксами.

— И все-таки, кто сегодня с утра заходил к вам в ангар? — настаивал на своем вопросе Тахир.

Как выяснилось, легче было перечислить тех, кто сюда не заглядывал: Вика и двое ребят, уехавшие с ней в город; Эмилия, которая вообще не спускалась на пляж; Дима Черкасов и Феликс Кустов, уплывшие с утра на катере по каким-то своим зоолого-ихтиологическим делам; Славик, у которого была двадцатичетырехчасовая вахта, — вот, пожалуй, и все. Действительно, кто угодно мог повернуть вентиль — и приговорить меня к вечной жизни на том свете!

— Еще один вопрос, — вступил в разговор Максим. — Кто знал, что именно ты, Татьяна, собираешься спускаться под воду?

— Да все, больше ведь некому!

— Значит, кто-то покушался именно на тебя, — подытожил Тахир. — И добился бы своего, если бы не Ася.

— Если бы не чудо, — поправила его Ванда.

— О каком чуде можно говорить, если дельфинов специально обучают спасать ныряльщиков? — поправил ее Тахир. — Мы с вами прекрасно знаем, что Ася действовала инстинктивно, хотя, конечно, она молодец.

— К тому же с ней до вас, Ванда Мечиславовна, работали Вертоградовы, — заметил Максим. — Они обучали ее доставать со дна предметы и буксировать ныряльщиков. Как видите, она выполнила свою программу.

Мне не хотелось спорить с учеными. Для них Ася была просто обученным дельфином, воплотившим в жизнь свое инстинктивное стремление поддерживать на плаву больных и слабых сородичей. Для меня же моя спасительница была живым существом, личностью со своим характером и капризами, с которой мне удалось подружиться, чье хорошее отношение я заслужила… Впрочем, мы с Асей были близки на каком-то бессознательном, интуитивном уровне. Я не забыла, как еще в самом начале моего отпуска Ася терпеливо помогала мне прийти в себя после солнечного удара, — я почувствовала в те минуты, что мы с ней соединены какими-то невидимыми нитями. Возможно, что это отношения того самого рода, которые существуют между хозяином — старым холостяком и его верным спаниелем; может быть, это нечто большее — взаимосвязь между двумя существами, равными если не по разуму, то по чувствам и способности к интуитивному пониманию.

Весь остаток дня, чем бы я ни занималась, я продолжала размышлять об этом. Починить коридор удалось довольно быстро, набросившись на него всем миром под руководством самого Максима, который единственный спускался под воду с аквалангом, — надо сказать, что он сам лично проследил за тем, как заполняли баллоны. Ася все это время находилась в каракатице, куда ее перевели сразу после совершенного ею подвига и прикрыли входное отверстие щитом, чтобы больше в коридоре она не появлялась. Такова людская благодарность!

Я не позволила себе долго расслабляться после моего чудесного спасения и вскоре вернулась на берег. Не в моих правилах накручивать себя по поводу и без повода — «а что было бы, если…». Ничего хорошего из этого не выходит. Поэтому я постаралась отключиться от пережитого и принялась наблюдать за тем, как идут работы, изредка раздавая ценные указания — я ненавижу их получать, но не давать.

Так, я не только рассказала Нарциссу, как именно надо чинить сеть, но и прыгнула в воду, распустила то безобразие, которое вышло из-под его рук, и показала ему, как это делают умные люди. Забираясь обратно на каракатицу, я вдруг перехватила его ненавидящий взгляд — и внутри у меня все похолодело!

Может, это именно он сегодня утром в ангаре поработал над моим аквалангом? Как узнать, кто же хочет моей смерти?

Видно, эти же неприятные мысли мучили и наших начальников. Во всяком случае, Тахир распорядился, чтобы отныне в ангаре не было посторонних, и велел Вите срочно переселяться оттуда — и наш ассистент тут же покорно перетащил свои вещички в домик Алекса. Кроме того, начальство потребовало, чтобы я не оставалась одна, и в ответ на это Ванда заявила, что забирает меня к себе. Я готова уже была взбунтоваться, но меня выручила Ника, сказавшая, что лучше я буду ночевать вместе с ней и Викой — на резиновом матрасе в их пятихатке.

Весь остаток этого тяжелого дня я провела на каракатице, общаясь с Асей. Она очень нервничала, бедняжка. Интересно, имеют ли дельфины представление о смерти, как, например, слоны? Мне кажется, что да. Я надеялась, что Ася скоро забудет о своем несчастном кавалере. Любовь и смерть… И опять они были рядом. Я сидела, уставившись в воду, и думала о гибели Сергея и о том, как в моей жизни появился Алекс. И вот я еще раз сама чудом избежала смерти… Вечером мы с девочками сидели в домике Ванды; меня должно было тронуть то, как переживала за меня моя тетушка, но, по правде сказать, меня это очень раздражало, как и ее мистические гипотезы. Я не могла представить себе, чтобы гайки закручивал и раскручивал дух.

Виктория, которая поздно приехала из города — она ездила в Абрау-Дюрсо звонить родным, — слушала наши рассказы молча, не перебивая и не комментируя. Меня удивило, что она, против обыкновения, отказывается обсуждать, кто мог стоять за всеми этими покушениями; она сидела с таким серьезным видом, как будто находилась не на берегу Черного моря, а в собственном кабинете.

— У меня есть кое-какие соображения по этому поводу, — сказала она. — Но мне надо еще кое-что уточнить. Таня, умоляю тебя, будь осторожна, никуда не ходи одна.

Да, девочки были согласны с моей теткой в одном: меня никуда нельзя отпускать без сопровождающих, даже в «окно в Турцию»!

Наверное, именно поэтому я сбежала от них и отправилась на море — одна, не считая сэра Энтони, который бесшумно трусил со мною рядом. Я не взяла с собой фонарика и пробиралась на ощупь, по памяти, стараясь не застрять в колючих кустах. Ночь была очень черная, безлунная, и эта непроглядная темень создавала парадоксальное ощущение защищенности — я с детства не боялась темноты, наоборот, мне всегда казалось, что во мраке меня не найдет ни милиционер, ни Баба Яга, ни Кощей Бессмертный. Это детски-наивное чувство сохранилось у меня где-то в глубине души, как и дух противоречия, который отправил меня в полном одиночестве на пустынный пляж.

Я сидела у кромки моря, обняв Тошку за шею. Вечер был прохладный, я ощущала, как по моим голым рукам и спине пробегают мурашки — на этот раз не от страха, а от холода. Я прижалась покрепче к Тошке — он был теплый, и я об него грелась. Страха действительно не было — было какое-то душевное опустошение. Мне ничего не хотелось — в таком настроении, наверное, люди воют. Мне не хотелось видеть даже Алекса.

По дальнему краю пляжа, перемигиваясь фонариками, прошла веселая троица — судя по звонкому смеху, это были студенты. Откуда-то издали доносились звуки гитары — наверное, в лесу за границей биостанции жгли костер. Кто-то вышел из ворот лагеря и направился к морю, освещая себе дорогу. Я сразу поняла, что это Алекс, еще до того, как он стал ходить вдоль кромки прибоя, шаря по гальке фонариком и негромко призывая: «Татьяна! Где ты?» Он прошел мимо меня несколько раз, прежде чем я отозвалась; Тошка еще до этого хотел подбежать к нему полизаться, но я еще крепче притянула его к себе и сильно сжала ему челюсти, чтобы не скулил.

Алекс, не сказав ни слова, уселся рядом со мной на остывшую гальку и обнял меня за плечи; мы довольно долго молчали, только Тошка радостно повизгивал. Наконец Алекс спросил, почему я ничего не сказала ему о чуть не убившем меня камне; в голосе его сквозила обида.

Что я могла ему ответить? Я что-то промямлила — это прозвучало неубедительно даже для меня самой.

— Ты мне не доверяешь! — сказал он.

И тут я с ужасом осознала, что где-то в глубине души — да, не доверяю! Я, естественно, все отрицала, но червячок сомнения уже зашевелился и отравил нам вечер этого и так жуткого дня. Мы посидели еще немного; поднялся ветер, я совсем замерзла и потому обрадовалась, что пора возвращаться обратно в лагерь.

Когда мы добрались до своих пятихаток, то из домика девочек высунулась заспанная Вика — в луче фонарика она смешно хлопала ресницами.

— Наконец-то ты нашлась, — сказала она. — Как тебе не стыдно! Где ты будешь спать?

Я почувствовала, как рука Алекса сжала мою талию, и ответила:

— Не беспокойся, Вика, все в порядке. Я не одна.

У порога моей хатки Алекс ненадолго оставил меня и через пару минут вернулся, уже с одеялами. Я не знала, где лучше улечься — в домике или перед входом, на свежем воздухе. Это решил за меня Алекс, сказав, что скорее всего будет дождь. Он быстро надул резиновый матрас — его положили мне на порог заботливые девочки — и устроил нам ложе на полу. Тошке, которому Ванда поручила меня стеречь, места там не хватило, и он с удовольствием улегся на мою кровать.

Хорошо еще, что вечером я его не пустила в воду!

На этот раз я совершенно позабыла, зачем мужчина и женщина ложатся вместе в постель; не успел Алекс обнять меня — матрас был полуторный, и мы могли поместиться на нем, только тесно прижавшись друг к другу, — как меня окутало ощущение покоя и безопасности. Я наконец согрелась, как будто мне передался жар его тела, и мне чудилось, что крепкая мужская грудь, как щит, отгораживает, оберегает меня от всего мира. Глаза мои сами собой закрылись, и сквозь дремоту я слышала его тихий голос:

— Знаешь, что такое полутораспальная кровать? Это когда на ней спят двое, но не муж и жена.

Уже проваливаясь в глубокий сон, я растаяла, растворилась в его нежности, в этом чувстве комфорта и защищенности; последней моей мыслью, мелькнувшей уже где-то за гранью сознания, было — даже если все будет против Алекса, я никогда не поверю, что он может желать мне зла.

Что бы ни подсказывал мне разум, я женщина — и всегда больше буду доверять чувству, чем рассудку. Хорошо, что иногда разум отключается.