Сезон любви на Дельфиньем озере

14. ОДИН ЧУДЕСНЫЙ ДЕНЬ В АБРАУ

Время шло, и строительные работы на территории биостанции тоже шли полным ходом. Два бассейна были уже почти готовы, и над ними даже начали возводить крыши. Тут, правда, не обошлось без анекдота:

— Зачем надо закрывать дельфинов от солнца? Как же они будут фотосинтезировать? — возмущался Саша Ивановский.

Все вокруг так и попадали — и никто не смог ему ничего связно объяснить.

Сезонные рабочие работали, как почти всегда на моей памяти, то есть из-под палки — в данном случае из-под Максимовой палки. Это было так понятно: они приехали сюда в свой отпуск или на каникулы, и им хотелось плавать и загорать, а вовсе не надрываться на стройке. К тому же в студенческий период своей жизни люди как-то особенно ленивы.

Как ни странно, больше всех вкалывал Саша-толстый: он изо всех сил стремился стать своим и закрепиться в институте в качестве постоянного лаборанта. Строили отчасти и местные жители, но почему-то в основном армяне; они хоть и пили, но пили меньше, чем русские, и у них оставалось больше времени для работы. Это были люди очень своеобразные — мне как-то не удавалось найти с ними общий язык — и суеверные; так, почему-то они невзлюбили Вадика.

Впрочем, сам Вадик считал, что тут виновато недоразумение. Однажды Арам, один из местных, сидел на коньке недостроенной хижины — бригада строила домики для сотрудников — и усиленно стучал кувалдой. Вадим проходил мимо и заметил, что каркас держится не на фундаменте — его еще не заложили или не доложили — и даже не на четырех столбах, а всего лишь на одной опоре, и то сложенной из каменных глыб, не скрепленных цементом. Вадим сказал Араму, чтобы тот слезал, потому что вся постройка вот-вот развалится как карточный домик. Арам удивленно посмотрел на мальчишку из Москвы и никак на это не отреагировал. Через полчаса Вадик еще раз прошел мимо и еще раз повторил свое предупреждение. Через некоторое время камни фундамента на самом деле не выдержали сокрушительных ударов и разъехались, домик поплыл, балки попадали, а Арам соответственно оказался на земле, причем очень жесткой и каменистой.

После этого прошел слух, что у Вадика дурной глаз и лучше не попадаться ему на дороге.

В отличие от местных и сезонных рабочих научные сотрудники работали на великих стройках дельфинизма куда с большим энтузиазмом. Это и понятно — они работали на себя, на свои эксперименты и своих животных. И потом, они вообще привыкли работать. Как и все советские ученые, в своем лице они добровольно соединяли умственный труд с физическим. На всех биостанциях страны всегда что-нибудь строят, и почти всегда — своими силами, поэтому биологи еще студентами проходят суровую школу. В этом отношении особой славой пользовалась Беломорская биостанция Московского университета — там работали все после пяти до ужина и еще по выходным. Многие поколения студентов коротким северным летом прокладывали там высоковольтную линию, копали ямы для столбов, а за зиму по вечной мерзлоте эти ямы каким-то образом рассасывались — и на следующий год все начиналось с самого начала.

Но в Ашуко все было иначе. В Ашуко ученые горели на работе, но хоть видели и ощущали результаты своего горения. Два новеньких, блестящих, крокодилово-зеленых бассейна ждали своих обитателей. Ждали и мы — праздника освящения этих бассейнов.

Естественно, для такого торжественного случая необходимо было шампанское, и по этому поводу снарядили экспедицию в Абрау-Дюрсо.

Собственно говоря, за этим божественным напитком можно было послать двух человек, но вышло так, что в поездку напросилась целая куча народа, в основном те, кто приехал сюда впервые. Подозреваю, что приманкой им послужил дегустационный зал.

Абрау-Дюрсо, как известно, славится своими виноградниками, своим шампанским, которое подается на стол английской королеве, большим озером посреди поселка и еще — своим дегустационным залом. Насколько я помню, каждое лето все, кто работал на биостанции, обязательно отправлялись на экскурсию в дегустационный зал, и вся процедура дегустации была знакома мне до мелочей.

Вы взбираетесь по белокаменной широкой лестнице, ведущей на холм, на котором расположен Институт виноделия; группу там встречают и ведут по прохладным залам музея, где выставлены напоказ старинные бутылки, покрытые пылью и паутиной. В подвалах, где должны храниться бочки, я никогда не бывала, может быть, кого-то туда и пускают, но только не простых смертных. Функции гида выполняет невысокий человечек в белом халате; по тому, как он держится, видно, что наша группа сегодня для него — далеко не первая и что он уже успел надегустироваться.

В его речах красной нитью проходят следующие мысли: во-первых, что алкоголизм — это непростительный порок, во-вторых, что наши портвейны — это яд (при этом он выдает нам секреты их приготовления и рассказывает о таких отталкивающих подробностях этого процесса, что дрожь пробегает по коже, и я зарекаюсь к ним притрагиваться), и в-третьих, истинное вино, в частности вина Абрау-Дюрсо, — это панацея от всех бед и от всех болезней.

Потом все переходят в похожий на студенческую аудиторию уютный зал с расставленными амфитеатром столами и стульями, где удобно рассаживаются. Перед каждым дегустирующим на столе стоят четыре небольших бокала и почему-то лежат самые дешевые карамельки — в качестве закуски. Место лектора занимает тот самый главный дегустатор.

— Настоящее вино не предназначено для того, чтобы им напиваться, — назидательным тоном говорит он, наливая в бокал темно-красную жидкость (дегустация обычно начинается с обыкновенного каберне). Впечатление от его слов немного портит то, что произносятся они чуть заплетающимся языком. — Это варварство — напиваться до скотского состояния вином, которое создано для услады… — При этом глаза главного дегустатора пытаются разбежаться в разные стороны, и ему с большим трудом удается сфокусировать взгляд.

Впрочем, внимание аудитории сосредоточено уже не на нем, а на том, что наливается в бокалы.

Люди честно пытаются прочувствовать вкус напитка, вдыхают его аромат, прежде чем поднести к губам, пробуют на язык, как им подсказывает краснолицый борец с пьянством, но не всем это удается. Нередко, добравшись до последнего образца — самого знаменитого суперсухого брюта, дилетанты издают вздох разочарования — не разбираясь в букете, они ощущают во рту несомненный привкус кислятины. Невежи! Не для них, не для них старается главный дегустатор.

Четыре бокала отборного игристого и шампанского на пустой желудок — это немного, но и немало, и у меня приятно кружится голова; те счастливые мужчины, которым их жены или соседи, приехавшие на собственных машинах, отдали свои порции, заметно соловеют. Веселая громкоголосая толпа, которая после сеанса вываливается из дверей дегустационного зала на свежий воздух, совсем не похожа на ту чинную группу людей, которые стройными рядами входили туда час назад.

И на этот раз дегустация тоже прошла по однажды и навсегда заведенному шаблону. Правда, я уже забыла, как трудно было добираться от нас до Абрау-Дюрсо. Началось с того, что у нашего «уазика» окончательно отказали тормоза, и за шампанским поехал грузовик, чему все, кроме меня, были рады, потому что желающих надегустироваться оказалось множество.

Я, надо сказать, не очень-то люблю передвижение по горным серпантинам вообще и на нашем экспедиционном «газике» в частности. На этих узких дорогах над пропастью у меня голова идет кругом, и мне все кажется, что на очередном повороте мы вот-вот сверзимся с обрыва. Меня не могут отвлечь от этих мыслей ни изумительные кавказские виды, ни расстилающееся внизу бесконечное, столь любимое мною море, я просто боюсь, вот и все; должен же человек чего-нибудь в этой жизни бояться — у меня это, наверное, врожденный страх высоты.

Мне страшно ездить по горным склонам даже с асами, но шофер Василий Кузьмич, водивший в этом году «газик», к асам никак не относился. Он весь свой век, и немалый — ему было под пятьдесят, — работал водилой, но для меня осталось загадкой, как он выбрал такую профессию, не разбираясь в автомобилях и не умея с ними обращаться, и как он при этом еще умудрился остаться в живых. И какой идиот мог послать его в командировку из Москвы на Северный Кавказ, и как Тахир мог ему доверить управление? Впрочем, Тахир вынужден был брать, что дают…

Так вот, Василий Кузьмич отличался особым стилем вождения, совершенно неповторимым. Сколько я видела шоферов-алкоголиков, которые чувствовали себя в машине как рыба в воде или как птица в небесах! Совершенно же непьющий Кузьмич за рулем являл собой угрозу обществу.

Я до сих пор не понимаю, каким образом в наших местах, где здоровенные булыжники украшают неухоженную грунтовку и камнепады то и дело сужают и без того до предела узкую дорогу, когда из-за любого поворота навстречу тебе может вылететь мотоцикл с пьяным водителем и вываливающимися из коляски пассажирами, где машины то и дело летают с обрыва и люди порою просто чудом остаются в живых, — каким образом Кузьмич и мы с ним ни разу не попали в серьезную аварию.

У него была очень замедленная реакция, и на препятствия он реагировал уже после того, как их проезжал. Когда, например, он видел впереди яму, то сперва зачем-то увеличивал скорость, мы на полном скаку попадали в нее, и все, кто был в кузове, подпрыгивали чуть ли не до брезентового потолка, но это было только начало. Потому что после этого Кузьмич изо всех сил жал на тормоза — и в этот момент хуже всего приходилось его соседу по кабине, который чуть не пробивал головой лобовое стекло. Вот так, перепрыжками, мы и передвигались. К тому же у Кузьмича был отвратительный, занудный до безобразия характер, так что поездки с ним отличались особой прелестью.

Но на этот раз все обошлось. Нас в кузов набилось столько, что все скамейки вдоль бортов были заняты; мы с Викой устроились на самых удобных местах — на запасных покрышках сразу за кабиной; трясло здесь чуть меньше, хотя клубящаяся белая пыль доставала нас и тут.

Было очень тесно и весело, мы хохотали всю дорогу, и я почти забыла, где мы едем и что мне надо чуть ли не терять сознание от страха. И вот последний крутой спуск над самым озером, последний крутой поворот, и мы останавливаемся на центральной площади городка — паркуемся под самым знаком «Остановка запрещена».

Небольшая заминка: прежде чем выгрузиться, мы раздеваемся. Это вовсе не наше чудачество, а суровая необходимость: за время дороги все пропылились настолько, что нас можно выбивать, как ковры. Мы с Викой снимаем в машине верхние платья-балахоны, которые сослужили роль пыльников, и остаемся в относительно приличных, чуть ли не городских нарядах. Мальчики сбрасывают с себя грязные шорты и достают из заветных котомок выходную одежку. Красавец Дима одним гибким движением соскакивает на землю, чтобы припарадиться на свободе. Вика наблюдает за ним как зачарованная, действительно, вид сзади, когда он наклоняется и натягивает джинсы сначала на длинные красивой формы ноги, а потом на узкие бедра, просто потрясающий, и я вполне понимаю подругу — мне самой трудно отвести глаза от его стройной фигуры.

Впрочем, надеть на себя штаны Диме удалось далеко не сразу. Всем хотелось побыстрей сойти с ненадежной палубы на твердую землю. Поэтому вслед за Димой к заднему борту подобралась Люба, которую, судя по зеленоватому оттенку физиономии, здорово укачало, и перекинула ногу через бортик.

Галантный, как всегда, Дима тут же предложил ей руку, чтобы помочь спуститься; при этом он на миг забыл про свои штаны, и они тут же, воспользовавшись случаем, соскользнули с его идеально стройных бедер. Черкасов тут же подхватил их на уровне колен, однако Любину руку ему пришлось выпустить; Люба, и так нетвердо державшаяся на ногах, окончательно потеряла равновесие и стала падать вперед всей массой, и Дима вынужден был бросить непослушные джинсы, чтобы обеими руками удержать ее на весу. В конце концов левой рукой он попытался поднять штаны до пояса, а правой поддержать девушку, но и этот маневр окончился неудачей — джинсы окончательно вышли из подчинения, а Люба просто вывалилась из кузова и грохнулась бы всей своей немалой тяжестью об землю, если бы Дима ее не подхватил, окончательно махнув рукой на штаны, и бережно не опустил бы ее на асфальт. Только после этого он, побагровев, как осенний лист, смог закончить свой туалет.

Наш «газончик» остановился у самого входа в магазин — тот самый знаменитый магазинчик, где иногда продавалось настоящее «Абрау-Дюрсо». Перед Диминым носом по ступенькам поднималась какая-то старушка, в седых буклях и крошечной шляпке, явно из отдыхающих; она так смеялась, держась за перила, что из рук у нее выпала плетеная сумка с продуктами.

Конечно, именно нашему любезному зоологу с его безукоризненными манерами пришлось собирать рассыпавшиеся свертки и вручать плетенку старушенции, которая не менее вежливо, хоть и хихикая, его поблагодарила — чувствовалось еще дореволюционное воспитание. Румянец на щеках Черкасову шел; впрочем, когда он увидел, что хохочут все, даже у обожавшей его Вики текут слезы под стеклами очков, он решил не обижаться, а принять участие во всеобщем веселье. Правда, мне его смех показался натянутым. Бедняга, он так любил подшутить над окружающими, но не терпел, если сам оказывался в дурацком положении!

В магазинчике, как это часто бывало, на полках было хоть шаром покати, но нам повезло: в этот самый момент пришла машина с шампанским, и наши ребята для ускорения процесса отправились грузить ящики. Мы с Викой, с трудом оторвавшись от навязчивой генеральской дочки, которая разочарованно повисла на руке Ляли, совершили променад по торговой площади с ее лавочками и купили несколько заколок — ничего интереснее там не нашлось. Наконец, мы все собрались у дверей Института виноделия; мальчики были уже очень веселые — видно, несколько бутылок разбилось при погрузке. Когда ровно в час двери распахнулись, мы дружною толпою ворвались внутрь, в каменную прохладу дегустационного зала.

Я жалела и не жалела, что рядом со мной не было Алекса.

Он и Витюша вынуждены были остаться на базе, потому что сломалась самая главная камера, без которой эксперимент проводить не имело смысла, и они чинили ее всю ночь, даже не ложились спать, и все утро. Витя был страшно разочарован — я думаю, что дегустационный зал, безусловно, относился к тем самым злачным местам, о которых он страстно мечтал в мрачные годы солдатчины, так что даже Ванде стало его жаль, и она пообещала вместе с ним съездить в Абрау, как только наша работа закончится. Алекс же отреагировал на срыв поездки спокойно — по-моему, он настолько устал от бессонной ночи, от того, что прибор, как они ни бились, все равно не работал, что ему уже было на все наплевать, он хотел только одного — спать. И еще что-то мне подсказывало, что нам следует отдохнуть друг от друга, хотя бы полдня провести не вместе. До конца нашей работы оставалось совсем мало времени, но я страшно боялась, как бы мы не надоели друг другу раньше! Сегодня утром я почувствовала в его обращенном ко мне голосе раздражение и не захотела рисковать, потому и уехала в Абрау — от греха подальше.

В дегустационном зале нам встретились старые знакомые — актеры с озера. За время, прошедшее с праздника Нептуна, они здорово одичали: обросли, пообтрепались, обзавелись живописными прорехами на джинсах.

Загорелые до черноты, они походили теперь на робинзонов; еще большее сходство с робинзонами им придавала белесая пыль, припудрившая их темные патлы, так что они казались поседевшими.

После сеанса у нас оставался час до возвращения домой. Вика пошла звонить в Москву. Дима, как галантный кавалер, ее сопровождал; лаборанты и студенты мгновенно разбежались в разные стороны, будто испарились в жарком мареве. Я осталась одна и почувствовала, что полчаса одиночества — это как раз то, чего мне не хватает. Стараясь держаться в тени домов и деревьев, я направилась к озеру, знаменитому озеру Абрау-Дюрсо. Чем оно так знаменито, я до сих пор не знаю.

И тут, средь бела дня, при ярком солнечном свете — я бы сказала, при слепящем солнечном свете, когда все краски настолько ярки и насыщенны, что кажутся даже неестественными, тут я почувствовала, что волосы у меня на голове встают дыбом. Я затылком ощутила чей-то пристальный взгляд; оглянувшись, никого за собой не увидела, кроме нескольких лениво прогуливавшихся курортников. Да и кто мог преследовать меня в такой ясный день на виду у всех? И все-таки неприятное ощущение, от которого у меня по коже побежали мурашки — от шеи вниз до поясницы, — не проходило. Я шла по аллее вдоль озера и крутила головой, гадая, кто может прятаться в зарослях декоративных кустарников за моей спиной. Уж не залез ли этот «кто-то» на один из пирамидальных тополей, ровно и четко выстроившихся вдоль низкой каменной балюстрады, как солдаты на параде?

Может, это какая-нибудь зловредная любопытная соня на меня так уставилась? Но ведь сони не живут на тополях!

Господи, еще немножко — и я свихнусь! Поверю в Вандиных барабашек, в неуспокоенный дух Сергея, не желающий меня отпускать, вообще в привидения… Очень странные привидения, свободно разгуливающие при свете дня!

На мое счастье, в этот самый момент я наткнулась на актеров, устроивших на тихой, затаившейся в кустах лавочке небольшой пикник. Как я обрадовалась, что мое одиночество так быстро закончилось! Женя и Игорек пригласили меня к ним присоединиться, весело размахивая пивными бутылками.

— Так, значит, после марочного шампанского вы пьете теплое жигулевское? — строгим учительским тоном поинтересовалась я, осторожно усаживаясь на скамейку рядом с Игорем и стараясь не запачкать при этом платье: на газете, заменявшей им скатерть, были разложены не слишком аппетитные бутерброды с вареной колбасой и переспелые персики.

— Ты не права, Танечка, пиво почти холодное! И оно такое вкусное — особенно после этой кислятины! — воскликнул Игорь; его физиономия так и лучилась радостью бытия.

Кажется, в последнем спектакле вы оба играли дворян — белую косточку?

Не представляю себе, как у вас это получалось — с вашими-то плебейскими вкусами!

Игорь посмотрел на меня укоризненно, его личико чуть повзрослевшего херувима отразило на секунду вселенскую скорбь, чтобы еще через мгновение расплыться в лукавой улыбке. Женя же со словами:

— Разрешите, мадам, предложить вам бокал золотого, как солнце, аи! — изящным движением протянул мне открытую бутылку. Наверное, этот жест они отрабатывали еще в театральной школе, подумала я.

Пиво действительно было вкусное. Я вонзила зубы в бутерброд; может, колбаса и была сделана из туалетной бумаги, но я этого не заметила, более того, угощение показалось мне восхитительным. Я вдруг поняла, как я проголодалась.

Пока мы с артистами беззаботно трепались, запивая аристократический брют самым наипролетарским напитком, я и думать забыла о неприятных предчувствиях, только что меня беспокоивших. Я в принципе не приемлю богему и беспорядочный образ жизни, но тем не менее прекрасно отношусь к отдельным ее представителям. С ними так легко и весело; только что познакомившись, уже кажется, что этого человека ты знаешь с детства. Актер привыкает существовать на сцене «сейчас» и «здесь» и точно так же живет и в реальной жизни, а это очень заразительно.

Поэтому через полчаса после того, как я испытала чуть ли не мистический ужас от присутствия чего-то неведомого, все мои помыслы были направлены совсем на другое: я изо всех сил пыталась отговорить Игоря от купания в озере.

— Игорек, смотри, тут никто не купается, говорят, что вода в озере ядовитая, — верещала я, оттаскивая его от края воды. — Видишь эту толстую тетку, что с таким вожделением на нас смотрит? Она, по-моему, только и ждет повода затеять скандал!

Зря я это сказала: у Игоря тут же заблестели глаза, и он, слегка отодвинув меня, чтобы я его не закрывала, демонстративно начал раздеваться. До этого он собирался лезть в воду в чем был.

— Игорь, перестань, — пыталась я его урезонить, но он ответил мне с ослепительной улыбкой:

— Какая ты жестокая, Танечка! Женщина, может, ни разу не видела голого мужчину, а ты хочешь лишить ее последней возможности!

— Игорь, я и сам не прочь подурачиться, общаясь с милицией, — вмешался более тверезый Женька, — но из-за этого мы опоздаем, и машина уйдет без нас! Не знаю, как ты, но я не в состоянии сегодня проделать обратный путь на собственных ногах!

Эта мысль произвела на Игоря должное впечатление, и он отказался от своего намерения, к великому разочарованию жирной дамы — она уже приготовилась открыть рот, чтобы в негодовании позвать на помощь.

Ребята положили мне руки на плечи, я — им, и мы двинулись вперед, как будто плясали сиртаки, а мы и на самом деле сделали несколько танцевальных па на дорожке, чтобы доставить хоть какое-то удовольствие лишенной зрелища публике и еще большее — самим себе. Нам было весело, и голова от совместного воздействия шампанских и пивных паров кружилась не только у одной меня. Зажатая между двумя крепкими мужскими телами, я ощущала себя в полной безопасности. Из любопытства я спросила:

— Кстати, а как вы сюда добрались?

— На машине погранцов. Может, они бы нас и не взяли, но Лиза еще вчера договорилась ехать с ними, и они не нашли предлога, чтобы нам отказать, — ответил Женя.

— Значит, Лиза тоже в Абрау-Дюрсо?

— Ах бедная Лиза! — пропел Игорь. — Уж климакс близится, а Германа все нет! Она была с нами, по-моему, даже на дегустации, а потом куда-то делась.

— Но я не видела ее в зале!

Тут Игорь с Женей с неуверенным видом переглянулись, и Женя, пожав плечами, сказал:

— А кто ее знает? Может быть, была, а может, и нет. Некомпанейская девчонка эта Лиза! Слова с нами не сказала, пока вместе ехали!

— Тоже мне джентльмены, не помнят даже, где потеряли свою даму! Теперь ищите ее!

— Зачем? Она сказала, что уедет обратно вместе с пограничниками, наверное, она уже на озере. — И после этого Женя уже не вспоминал больше о бедной Лизе; Игорь вычеркнул ее из головы еще раньше. Только я одна не могла не думать о том, что девушка, которая так любила моего бывшего мужа, была сегодня в Абрау. Уж не ее ли прозрачные глаза преследовали меня?

Обратный путь занял больше времени, чем дорога в Абрау. В какой-то момент Кузьмич остановился — и дальше двинуться уже не смог. Ворча, он полез в мотор, а мы все высыпали на лоно природы, благо сломались мы в самом подходящем месте — более живописный уголок, чем этот, сыскать было трудно. Мы как раз только что спустились в одно из ущелий между горами — Сырую Щель, по которому протекал ручей. Он не просто вливался в море, а падал в него каскадами, образуя красочный водопад. Впрочем, чтобы им полюбоваться, надо было спуститься от серпантина еще метров двести вниз по склону, но и там, где мы застряли, было неплохо: испарения, поднимавшиеся над потоком, насыщали сухой воздух, и дышалось намного легче.

Студенты расстелили у края дороги найденный в кузове брезент; пассажиры расселись в тени под обрывом и наслаждались шампанским в относительной прохладе.

В общем, устроили такой вот пикник на обочине. Один только Кузьмич, ворча, возился у машины; Вадик, покрутившись возле него, подсел к нам. Вика поманила его пальчиком:

— Вадик, это надолго?

— Не думаю, минут на десять.

— Жаль… Здесь так хорошо. Так бы и сидела тут до позднего вечера.

— Желание прекрасной дамы — для меня закон. — Вадик прищелкнул воображаемыми каблуками и снова вернулся к машине, впрочем, ненадолго. Поговорив о чем-то с Кузьмичом, он опять присоединился к нам.

Время летело быстро, как всегда, когда хорошо и хочется, чтобы оно текло помедленнее. Солнце уже склонилось совсем низко и готово было упасть в море, когда Вадим оставил нас и пошел проведать Кузьмича. Тот колдовал над мотором уже не в одиночестве, вместе с ним возились Дима и двое студентов; кажется, они решили полностью перебрать двигатель. Вадик рьяно принялся им помогать, и очень скоро «газик» под всеми парами повез нас дальше; на почетном месте на этот раз находились уже не мы с Викой, а ящики с шампанским. Зато Вадик был на седьмом небе: он сидел между нами и при каждом толчке падал то на мою подругу, то на меня. Еще ему нравилось, что зоолог Дима то и дело бросал в его сторону злобные взгляды. Еще бы, как в девятнадцать лет, должно быть, приятно сознавать, что ты отбиваешь даму у взрослого, уверенного в себе, опытного мужчины — пусть хотя бы на час!

Шепотом Вика поинтересовалась у Вадима, каким образом ему удалось это устроить.

— Что? — Он скорчил такую невинную рожицу, что трясшиеся у правого борта артисты могли бы ему позавидовать.

— Ты знаешь что! Признавайся, ты украл какую-нибудь деталь?

— Да что вы, девочки! За кого вы меня принимаете? — Но, увидев, что мы с Викой готовы приняться за него всерьез и защекотать до смерти, он вынужден был сдаться: — Это был бензиновый краник. Я его закрыл, а потом открыл.

В лагерь мы приехали уже затемно. Я забрала к себе в домик позабытые Вадимом в машине фотоаппарат и красную рубашечку, чтобы отдать вещички ему утром — я боялась, что в темноте он все равно их посеет где-нибудь по пути к своей палатке.