Сезон любви на Дельфиньем озере

18. ШТОРМ

Я всегда ощущаю какое-то особое возбуждение, когда на море разыгрывается шторм. Кажется, когда стихия бушует, то и у меня в душе рождается какое-то буйство страстей; меня неудержимо тянет если не плыть навстречу волнам куда-то в глубь моря-океана, то хотя бы глядеть, не отрываясь, на гигантские валы, с грохотом набегающие на берег и рассыпающиеся на мириады брызг у моих ног.

И теперь я как зачарованная шла по самой кромке прибоя, не сводя глаз с темной, колыхавшейся массы воды. Изредка, когда я, зазевавшись, оказывалась на пути очередной волны, Алекс оттаскивал меня в сторону; тем не менее ноги у меня уже промокли, а юбка и волосы покрыты были мельчайшими солеными капельками.

Мы с Алексом просто сбежали — сбежали от слишком настойчиво меня опекавших друзей и коллег, сбежали и от того, кто не менее настойчиво пытался свести со мной счеты.

Пусть предполагаемый убийца поищет меня в этом огромном черном просторе! Луна несколько суток назад превратилась в еле заметный серпик, и теперь только призрачный свет звезд слегка разбавлял царственный мрак южной ночи. Я запретила Алексу зажигать фонарик, и мы бесшумно, как индейцы на тропе войны, выбрались из лагеря — я уже прекрасно ориентировалась в россыпи тропинок и могла найти путь чуть ли не на ощупь. По берегу в темноте было идти легче, чем по заросшей колючими кустарниками территории биостанции, хоть иной раз Алекс и чертыхался, спотыкаясь о камень. У меня же вдруг развилось какое-то то ли седьмое, то ли десятое чувство — не задумываясь, я совершенно точно знала, куда и как поставить ногу; мое «штормовое» настроение сказалось в том, что я как бы летела над землей, почти не касаясь прибрежной гальки. Радость жизни в такие мгновения я ощущаю особенно остро.

Мое приподнятое настроение передалось и Алексу, и когда мы дошли до Ласточкина обрыва и я позвала его поплавать, он не отказался. Входить в воду было тяжело — волны так и норовили сбить нас с ног и ударить изо всей силы о мощные валуны, обкатанные неисчислимой чередой бурь и штормов. Но нам этот фокус удался; по счастью, уже в нескольких метрах от берега дно круто уходило из-под ног, и дальше плыть было вполне безопасно.

То есть я-то ощущала себя как рыба в воде — почти как летучая рыбка, перепрыгивающая с волны на волну, а вот насчет Алекса я сначала не была уверена. Но он — его светлая голова четко выделялась на фоне чернильно-черной воды, поверхность которой оживляли только несколько тусклых искорок, не чета тем, что еще несколько ночей назад вспыхивали и пылали в глубине, да еще бледная пена на гребнях, — быстро догнал меня, и мы поплыли рядом. Иногда нам удавалось даже взяться за руки — когда с вершины особо высокого вала мы плавно скользили вниз, во впадину между волнами. Так мы и передвигались, покачиваясь, переходя с одного гребня на другой, и мне казалось, что время остановилось. Я всегда, в любой другой жизни, буду вспоминать эти минуты, когда я была так счастлива — когда я делила то, что больше всего на свете мне дорого, с человеком, которого в этот миг любила, думала я.

Как ни странно, именно эти мысли вернули меня на грешную землю — вернее, они заставили задуматься о том, как на эту грешную землю вернуться. Каждый, кто купался в шторм, знает, что самое трудное в этом предприятии — не уплыть от берега, а выбраться обратно. Более того, наверняка каждый из моих читателей может припомнить случай, когда почти на его глазах (или на глазах его знакомых) кто-то утонул, не сумев перебороть течение и вернуться назад.

Обычно в подобных ситуациях тонут либо пьяные, которым море по колено, либо хорошие спортсмены, переоценившие свои силы. Я об этом всегда помню, но на этот раз течение было не столь уж сильным, к тому же оно шло не перпендикулярно линии пляжа, а чуть ли не параллельно ей — волны приближались к берегу под острым углом. И тем не менее пора было возвращаться; обратный путь занял немало времени — все-таки нас немного тянуло в сторону Турции. Но суть даже не в том, чтобы доплыть, а в том, чтобы выйти на берег, не разбившись о прибрежные камни. Это само по себе искусство, даже при свете дня, когда ты эти камни видишь, но в темноте наша задача усложнилась в десятки раз. К тому же меня — весьма запоздало — начали мучить угрызения совести: Алекс мне признался, что никогда раньше не купался в шторм. Но держался он хорошо. В конце концов мы договорились, что он постарается делать все, как я: по моей команде скользить по поверхности и нырять под гребень вала, прежде чем он рассыплется, цепляться за камни на дне и грести назад в тот момент, когда вода отступает от пляжа, и, главное, одновременно со мной в самый последний миг вскочить и бежать на берег с приличной скоростью, чтобы волна нас не догнала, не опрокинула и не утащила обратно в море. В общем, эту программу мы выполнили вполне успешно; как ни странно, Алекс вышел из испытания без единого синяка или царапины, зато я ободрала себе колено о какой-то острый камень.

И вот тут, когда все вроде было позади, мои нервы испытали сильнейшее потрясение. Мы выбрались из моря совсем не в том месте, где входили, нас здорово снесло в сторону Дельфиньего озера. Если учесть, что мы вышли из пены морской в том самом виде, в котором когда-то явилась миру Венера пеннорожденная, то понятно, что все мои мысли сконцентрировались только на одном: где же, черт побери, наша одежда? Мы пошли по берегу обратно, осторожно ступая босыми ногами на колкие камешки. Как мне показалось, брели мы бесконечно долго, но наших вещичек и след простыл. Не могу сказать, что я ханжа и пуританка, но при мысли о том, что придется голой возвращаться в лагерь, да еще вдвоем с таким же голым мужчиной, мне стало очень нехорошо, даже физически. Больше всего меня разозлило то, что Алекс развеселился, как будто его это не касалось. Как я жалела, что мы не оставили на берегу зажженный фонарик! Но мы ведь специально старались обойтись без света…

Мы прошли по берегу чуть ли не до погранзаставы, но так и не нашли своих вещей, потом повернули и стали прочесывать прибрежную полосу по второму разу. Дикие мысли лезли мне в голову: а что, если их снесло в море? А если кто-то шел за нами и украл их? А может, это шуточки убийцы? Надо сказать, что в тот момент меня гораздо больше волновал факт пропажи одежды, чем то, что кто-то хочет меня убить…

Наконец наши поиски увенчались успехом. Я присела на краешек одеяла в изнеможении, как будто только что проплыла марафонскую дистанцию… Бегая по пляжу взад-вперед, мы успели обсохнуть и согреться, так что одеваться не было никакого смысла. Но, как только мы остановились, снова появились комары и стали кусаться как звери, так что нам оставалось только забраться под одеяла. Собственно говоря, Алекс захватил с собой не только одеяло, но и спальник — так что мы могли с максимально возможным комфортом расположиться на ночлег. Нельзя сказать, что мне очень понравилась эта жесткая постель — тем более что подо мной оказалось несколько очень противных острых камешков, а один здоровенный булыжник так и впился мне в правую лопатку. Но в нашем коконе было тем не менее тепло и уютно; ко мне снова вернулось чувство юмора, и мы весело смеялись над нашей пробежкой в нагом виде. Теперь мне уже было наплевать, кто на нас наткнется, — погранцы ли, которые вряд ли слишком бдительно осматривают побережье в такую погоду, или какие-нибудь полусумасшедшие путешественники. Мне жаль было только, что при таком строении дна невозможно было прямо в море заниматься тем, чем мы собирались заниматься сейчас на этом жестком ложе — а как хорошо было бы, покачиваясь на волнах, ощущать телом не только ритм страсти, но и ритм штормового моря…

Мы проснулись, когда солнце было уже довольно высоко. Двое — парень и девушка в тренировочных костюмах, навьюченные многоступенчатыми рюкзаками, — протащились мимо нас, еле поднимая ноги; шорох сыпавшейся из-под их кроссовок гальки и был тем шумом, что нас разбудил. Хотя это показалось мне странным — ровный мощный рокот разбивающихся о берег волн, который накануне не помешал нам заснуть, а скорее сыграл роль колыбельной, за ночь усилился, и на его фоне звук шагов казался ничтожным. Хорошо, что это были всего лишь туристы, а не злоумышленник, праздно подумала я — мы вчера так глубоко провалились в сон, что нас можно было брать голыми руками. Но это были очень-очень ленивые мысли.

Шторм продолжался всю ночь и не собирался униматься. Погода портилась; если ночь была относительно ясной и утро солнечным, то уже в полдень все небо затянуло тучами, предвещавшими дождь. Было не жарко, но душно; в воздухе, казалось, пахло электричеством. Шла гроза, это было ясно всем; но когда же она наконец разразится? События в небесной вышине сменялись с головокружительной быстротой; ветры там, где обычно собираются облака, явно носились со скоростью урагана: то становилось темно, как будто на землю спускались сумерки, то через пятнадцать минут снова выглядывало солнце.

Гера Котин, как всегда невыспавшийся, выбрался на берег, потягиваясь, и, глядя на буйство стихии, промолвил со значением:

— Да, все смешалось в Цемесской бухте! — и в ответ на мой недоумевающий взгляд добавил: — Классику надо знать! Это цитата из «Малой земли» нашего глубокоуважаемого и любимого Леонида Ильича Брежнева!

Цемесская бухта действительно находилась от нас недалеко — в каких-нибудь километрах тридцати.

Из-за разыгравшихся волн нам пришлось в спешном порядке эвакуировать с каракатицы Асю. Ни на «мыльнице», ни на гребной лодке мы не смогли добраться до дельфина, и если бы шторм продлился несколько дней, то возникли бы серьезные трудности с его кормлением. Но больше всего мы боялись того, что мощные волны разорвут сеть каракатицы — или особо высокие валы подхватят Асю и перенесут ее через верхний барьер, выплеснут ее в открытое море.

Для этой спасательной операции спустили катер — старый, более тяжелый, потому что новый, с плоским дном и реактивным принципом движения, при таком волнении был абсолютно бесполезен.

Это был трюк на грани фантастики — просто подплыть при таком шторме к каракатице, но описать я его не могу: он не удался. В конце концов я, надев на себя планшетку с рыбой, проплыла по коридору, открыла дверцу каракатицы и выманила Асю сначала в коридор, а потом подвела ее и к самому берегу. Ася охотно следовала за мной; вообще мне казалось, что она воспылала ко мне особой нежностью — после того как спасла мне жизнь. Я где-то читала, что тот, кто спасает, всегда проникается к потенциальной жертве более глубокими чувствами, чем спасенный к своему спасителю. Возможно, это верно не только для людей. Ну а возле берега мужчины под чутким руководством Володи Ромашова без особого труда подвели под афалину носилки и перенесли ее в центральный бассейн, к Фифе. Надо сказать, что чуткое руководство — это не красное словцо; Володя действительно не просто умело, но и как-то по-особенному ласково обращался с дельфинами — и, ей-богу, они это ценили!

Мы думали-гадали, как нам при таком волнении разбирать то, что осталось от аппаратуры, но — опоздали. Волны постарались за нас, и почти все, что было закреплено стационарно, они оторвали и разметали; на берегу возле коридора Витя подобрал штатив от камеры — самое ценное из того, что мы не успели снять.

Со многим другим нам пришлось проститься, но мы не жалели: сезон прошел успешно. Ванду и ее сотрудников в Москве ждали долгие кропотливые занятия — зимой биологи расшифровывают, обсчитывают и осмысливают результаты летних экспериментов. Увы, чтобы в этой науке сделать какое-нибудь стоящее открытие, нужно обладать в первую очередь не талантом (хотя это никогда не помешает), не блестящим интеллектом и эрудицией, а адским терпением и способностью выполнять самую нудную и кропотливую работу — и находить в этом кайф.

Да, очень скоро все закончится… Алекс пропадал в фотолаборатории, Витя сидел в ангаре и приводил в порядок технику, а я была у Ванды на подхвате. С Витюшей у нас отношения до сих пор были натянутые, хотя я понимала, что в происшествии с аквалангом он не виноват ни сном ни духом. Ну никак я не могла ему простить его похождения — если у тебя больное сердце, то не пей и не гуляй! Впрочем, я судила со своей колокольни…

По правде сказать, Витя и его здоровье меня волновали мало. Я все время думала о другом — о том, что через три дня мы с Алексом расстанемся — он уезжает в Москву, а через неделю закончится и мой отпуск… Да, все хорошее слишком быстро кончается.

Я полностью пришла в себя, к тому же получила небольшую передышку. На озере представления отменили из-за штормовой погоды; на биостанцию пришел в гости Коля Антонов и рассказал, что один из тренеров и Лиза, отправившиеся в Новороссийск после первого утреннего представления, там и застряли — с тех пор катера не ходили.

Это значило, что девушки с прозрачными глазами, по крайней мере, сегодня мне можно было не опасаться. С другой стороны, в ответ на мои осторожные вопросы о Лизе Коля подтвердил то, о чем я догадывалась: к ней на озере все так привыкли, что перестали ее замечать. Коля сообщил только, что уже несколько дней она отказывается готовить для тренеров завтрак, чем они все очень недовольны. Естественно, никто не обратил внимания на то, где она находилась до отплытия катера. В любом случае сейчас меня и последнюю Сережину возлюбленную разделяло километров сорок.

Алеши-Нарцисса тоже не было на территории лагеря: он вместе еще с двумя рабочими уехал на «газике» в Геленджик, где они должны были нагрузить машину пиломатериалами. С ними поехала и Вика, встревоженная новостями из дома, она во что бы то ни стало хотела еще раз поговорить с мамой, и Ника отпустила ее, без звука согласившись снова дежурить на кухне. До Геленджика путь неблизкий, особенно на Кузьмиче, и их не ожидали до наступления темноты. Так что Нарцисса я тоже могла не опасаться.

Именно поэтому я расслабилась и потеряла бдительность. После ужина наша маленькая группа собралась в ангаре; под руководством Ванды мы упаковывали оборудование, стараясь ничего не перепутать.

Когда мы с Витей пытались затолкнуть в ящик какую-то особо неудобную железяку — мне показалось, что она по размерам раза в два больше, чем предназначенная для нее тара, — я зацепилась за ее острый край и порвала на себе рубашку сверху донизу (стало прохладнее, и я была в джинсах и синей мужской рубашке с длинными рукавами).

Господи, никогда в жизни мне не приходилось столько шить, вернее, зашивать, как в это лето! Все, что могло у меня порваться, порвалось, начиная от моего древнего костюма «Калипсо» (Витя попытался наклеить на него заплатки из старой камеры, но я понимала, что его уже не спасти) до моего единственного нарядного платья, юбок и сарафана, не говоря уже о купальниках. Одну юбку я уже выбросила; если дело так пойдет и дальше, придется мне ехать в Москву голой! Кошмар!

Я побежала к себе в пятихатки, придерживая у груди рубашку — под ней на мне ничего не было. Ванда хотела было пойти со мной, но я ее отговорила, заявив, что вряд ли мне грозит опасность посреди лагеря при ярком свете дня — дождя мы так и не дождались, и хотя над головой у нас и зависли темные тучи, тем не менее склонившееся над морем солнце вдруг ослепило нас последними лучами.

Так что меня провожал один только Тошка, который честно выполнял свои обязанности охранника, другой вопрос — какой от него будет толк, если дойдет до дела?

Моя жестянка со швейными принадлежностями находилась обычно на тумбочке, убирать ее не было никакого смысла — так часто приходилось мне брать в руки иголку с ниткой. Но сейчас ее там не было, и тут я вспомнила, что утром ее у меня брала Люба. Конечно, это вполне в ее духе — взять вещь и не отдать! Накинув майку и ругая про себя неряху Любу последними словами, я пошла в самую дальнюю пятихатку, в которой генеральская дочка жила вместе с Лялей.

Вход в их домик прятался в полумраке — дневной свет с трудом пробивался сквозь крышу из ветвей и листьев айленда. Внутри все было разбросано в диком беспорядке; я сама не Бог знает какая аккуратистка, но то, что я увидела, вызвало во мне отвращение — не могут девушки, женщины, вообще существа женского рода жить в такой обстановке! Пахло затхлостью, а может быть, и просто грязью. Впрочем, это, наверное, Любиных рук дело, подумала я и пожалела ее соседку — все знали, что Эмилия просто не нахвалится на свою лаборантку, которая точно и четко работала с микропрепаратами.

Но где же моя жестяная шкатулка без крышки, украденной Сорокой? На столе-тумбочке ее не было — там валялись смятые купальные трусы и лифчики.

Может быть, в углу, на деревянном кухонном ящике, где стояли закопченный чайник и стеклянная банка с чаем? Протискиваясь в дальний угол, я опрокинула по дороге полураскрытый чемодан, стоявший на одной из кроватей; из него посыпались вещи, и на пол упало что-то блестящее. Я наклонилась, чтобы поднять этот предмет, и, выпрямившись, застыла как вкопанная: на моей ладони лежал маникюрный набор с миниатюрным водолазным ножичком на брелке — подарок Сергея! Так, значит, зря я грешила на Славикову Сороку — вор оказался хоть и на двух ногах, но бескрылым. Впрочем, почему вор? Просто одна из девушек взяла мой маникюрный набор без спроса, а потом забыла отдать…

В хатке было сумрачно, но вдруг стало совсем темно: кто-то загородил вход. Я обернулась: на пороге стояла Ляля. Лучи солнца, падавшие уже почти параллельно земле, особым образом высветили ее лицо, тени придавали ее мелким чертам какую-то значительность.

— Привет, Ляля! — сказала я. — А я вот пришла к вам за своими нитками-иголками и обнаружила кое-что другое, тоже принадлежащее мне…

Ляля не отвечала; выражение ее лица показалось мне каким-то странным не только из-за теней, но и потому, что мышцы его были абсолютно неподвижны, а глаза, наоборот, слишком быстро ощупывали меня и при этом блестели.

Я почувствовала себя неуютно, но еще хуже мне стало, когда она резким движением подняла руку, и в ее кулаке оказался нож с инкрустированной перламутром ручкой. Этот нож был мне хорошо знаком — он принадлежал Сергею; мой бывший муж сделал его собственноручно, как и его точную мини-копию, которую я сжимала в ладони.

Когда она занесла руку с ножом для удара, до меня наконец дошло, кто передо мной. Я сделала шаг назад, споткнулась о валявшееся на полу барахло и чуть не упала. Это меня если и не спасло, то здорово мне помогло: она промахнулась, и я, схватившись одной рукой за раму кровати и удержав себя в вертикальном положении, другой перехватила ее руку. Ляля была намного миниатюрнее меня, и вид у нее был отнюдь не спортивный, но долго сдерживать ее я не смогла — она вырвалась если с нечеловеческой, то, во всяком случае, с неженской силой.

Все это происходило очень быстро, гораздо быстрее, чем я об этом рассказываю; мысли в моей голове бежали еще быстрее: она сумасшедшая, и мне с ней не справиться, если никто не придет мне на помощь!

— На помощь! — воззвала я. — Тошка, ко мне!

Я не рассчитывала, что на мой призыв кто-то откликнется, кроме лабрадора моей тетушки: почти все обитатели пятихаток, несмотря на поздний час, были заняты делом на территории лагеря, и вряд ли кто-нибудь мог услышать мой отчаянный вопль.

Тем не менее, прежде чем Ляля успела нанести еще один удар, снаружи послышались торопливые шаги и женский крик.

— Сюда, сюда! — Это был голос Вики.

Ляля обернулась, и лезвие ее ножа скользнуло по моему предплечью, не поранив кожу; я изо всех сил ударила ее по руке с ножом, который она выронила, и в то же самое время ее схватили сзади за локти и вытащили из хатки.

Пошатываясь, вслед за ней и я выбралась на свежий воздух; Ляля, как сдувшаяся надувная игрушка, висела на руках Тахира и Славика, рядом стояли побледневшие Вика и Ника, которые в один голос — вот что значит задушевные подружки! — спросили:

— Ты жива?

— Я жива и даже цела. А теперь объясните, что все это значит.

На это мне ответила Вика:

— Познакомься: Ляля Блинова — убийца Сергея Чернецова. Та, которой не удалось убить тебя.

Но при этих ее словах с Лялей произошло внезапное превращение: губы ее раздвинулись, обнажив зубы в оскале, тело изогнулось и вдруг распрямилось как пружина, и она легко, одним резким движением, вырвалась из рук державших ее мужчин, которые явно не были готовы к преображению тряпичной куклы в тигрицу.

Действительно в тигрицу — она помчалась от нас прочь по тропинке между хатками, передвигаясь эластичными прыжками, и даже из горла ее вырывались какие-то отрывистые звуки, напоминавшие рычание.

Наша маленькая группа на мгновение оцепенела; потом сначала мужчины, а за ними и я с девочками побежали вслед за ней. Ляля неслась в сторону погранзаставы, туда, где в проволочной ограде была дыра; когда наша кавалькада проскользнула в нее, сумасшедшая уже бежала к морю.

Солнце уже касалось краем диска линии горизонта; красный шар готовился утонуть в море, и кроваво-красные полосы по краю небосклона резко контрастировали с мрачными темно-синими тучами, спускавшимися все ниже и ниже, и с густым свинцовым цветом самого моря. Последние солнечные лучи осветили фигурку Ляли и на какое-то мгновение сделали ее похожей на точеную статуэтку; в следующую же секунду она вошла в море, и первая же набежавшая волна ее накрыла. Еще какое-то время ее силуэт можно было видеть между огромными валами — она казалась крошечной на их фоне. Но долго противостоять разбушевавшейся стихии она была не в силах — и вот очередная волна разбилась с диким грохотом о прибрежную гальку, а за ней… за ней никого не оказалось.

Все это произошло на наших глазах так быстро, что мне показалось — это происходит в кино, а не на самом деле.

Тем более что в тот момент, когда Ляля исчезла, произошел эффект чисто кинематографический: та часть солнечного диска, которая еще не успела скрыться за линией горизонта, была поглощена тучами, и все померкло; стало темно, как самой настоящей ночью. Только ревели разбивающиеся о берег волны — уже в темноте. Мы подошли к самой кромке воды, и брызги обдавали нас с ног до головы — так что мы даже не заметили, как пошел дождь.

Первым моим побуждением, исключительно инстинктивным, когда я увидела входящую в море Лялю, было — последовать за ней и вытащить. Но мой порыв перехватил Тахир, крепко взявший меня за руку.

— Не сходи с ума, Татьяна! — взревел он, пытаясь перекричать прибой. — Хватит нам одной маньячки.

— И что ее ждало бы, если бы ее вытащили? — тихо, нормальным голосом произнесла Вика рядом с моим ухом так, что только я ее услышала.

Между тем берег ожил, на пляж выскочил Максим с большим фонарем; кто-то растворил ворота эллинга, и второй раз за сутки вниз по рельсам пополз катер. Отдельные возгласы прорывались сквозь шум прибоя; по пляжу заметались туда-сюда светлячки фонариков.

Тахир отошел от меня и отдавал распоряжения где-то наверху; иногда до нас доносились отдельные обрывки фраз.

А мы все трое: я, Вика и Ника — неподвижно стояли у самой линии прибоя, не обращая внимания на брызги, оседавшие на наших лицах как соленые слезы, и на усиливающийся дождь, и смотрели вдаль, как будто пытались пронизать взором морскую пучину, увидеть то, что скрывается за ночным мраком и ревущим прибоем, и разглядеть в глубине маленькую фигурку безумной лаборантки.