Сезон любви на Дельфиньем озере

7. НАЧАЛО ИГРЫ В ЛЮБОВЬ

На следующее утро, как я ни надеялась, мне не удалось увидеться с Алексом ни в нашем рабочем ангаре, ни на берегу. Возможно, он и выходил к завтраку, но я-то сама завтрак проспала и прибежала на кухню, где в этот день царила Вика, что-то около десяти, надеясь на кусочек сыра или яичко, и не ошиблась в своих ожиданиях.

В ангаре мрачный и невыспавшийся Витя колдовал над лодочным мотором, и я, как всегда, принялась над ним подтрунивать. У меня было прекрасное настроение, а когда я летаю от радости, мало кто из окружающих меня людей может остаться в мрачном расположении духа — для этого надо быть законченным мизантропом. Поэтому минут через десять на лице Вити появилась привычная блуждающая улыбка, и он снова стал симпатичным и добродушным парнем, каким он, собственно говоря, и был от природы.

Я заставила его бросить мотор и заняться вместе со мной аквалангами — они скоро должны были нам понадобиться. И пока мы их проверяли, я осторожно завела разговор об Алексе:

— Витя, собственно говоря, а почему мы тут с тобой вдвоем? Разве Алекс не должен готовить свою аппаратуру?

— Он пошел в фотолабораторию.

— Неужели он здесь будет проявлять кинопленку? При такой-то сырости, да еще и соленой к тому же… Я думала, что отснятый материал отвезут в Москву.

— Он не только кинооператор, но и фотограф тоже. В принципе, насколько я знаю, он тут представляет какую-то закрытую фирму, разработавшую новую модель камеры для подводных съемок.

Но больше я от него ничего не смогла добиться, даже фамилии Алекса он не знал, потому что сам с ним познакомился совсем недавно. Придется расспросить Ванду, решила я про себя. И не успела я обратиться мыслями к тетушке, как она собственной персоной распахнула дверь ангара со словами:

— Сони, бросайте все, пошли на берег — объявляется аврал!

Как ошпаренные мы с Витюшей вскочили и побежали на берег… Собственно говоря, бежать нам было некуда — ангар был на самом берегу возле ворот, и мы вслед за Вандой побрели по гальке к кромке моря.

Никакой чрезвычайной ситуацией там и не пахло, просто на имя Кричевской пришла телеграмма от заведующего лабораторией, что он прибудет завтра, и надо было наводить марафет, чем мы немедленно и занялись.

Сетчатые стенки коридора и самой каракатицы все время обрастали водорослями, и периодически мы должны были их чистить, иначе сети сорвало бы первым же штормом. Когда на море поднимались волны, они обязательно приносили с собой пучки красновато-бурых, похожих на растрепанную мочалку водорослей, и казалось, все они обязательно должны были осесть на нейлоновых стенках, забивая ячейки. Очищать стенки в холодной воде — занятие малоприятное, но сегодня погода была просто сказочная; природа, похоже, хотела компенсировать нам вчерашний град. Не задумываясь, я скинула с себя юбку, надетую поверх купальника, и полезла в воду, которая показалась мне необыкновенно теплой — когда она только успела прогреться? Обернувшись, я крикнула:

— Витя, иди сюда! Сегодня ты не замерзнешь! — Но Витя уже успел раздеться и плыл ко мне, совершенно забыв про свою ушанку; мы оба повисли на сетке, зацепившись за нее ногами, и принялись за работу.

Ванда, одетая по сравнению с нами просто чопорно — на ней был открытый ситцевый сарафанчик — забралась в «мыльницу» и, ловко перебирая руками, поплыла к каракатице.

Ася вертелась возле нее. Ее с утра сегодня не кормили — Ванда собиралась с ней отрабатывать задание. Но Ася кружилась вокруг, высовывая свою улыбающуюся мордочку, и призывно щелкала, требуя, чтобы на нее обратили внимание. В конце концов мягкосердечная Ванда не выдержала и угостила ее рыбкой. В общем, в том ведре, что она поставила на помост, ставридки значительно поубавилось… Естественно, Ася сегодня снова будет издеваться над нами во время тренировки.

Я только вздохнула, наблюдая за этим. Моя тетушка была человеком слишком добрым для этой жизни. И кто только этим не пользовался! Пользовались ее дети, мои двоюродные брат и сестра — Леня и Ева. Собственно говоря, Ванда не имела никакого влияния на них — они могли вить из нее веревки, и тем не менее это была счастливая семья, где все любили друг друга, хоть и ходили на голове. Пользовался ее добротой и Тошка, которому в Ашуко позволялось гораздо больше, чем в Москве. Собственно говоря, его хозяйкой была не Ванда, а Ева, а у Евы, современной девушки с твердыми понятиями, не очень-то разбалуешься. Иногда мне просто не верилось, что Ванда и моя мама — родные сестры, настолько они при внешнем сходстве различны по характеру. Мою мать можно назвать женщиной чуть ли не суровой, во всяком случае, чересчур организованной — и неукоснительного исполнения своих обязанностей она так же непреклонно требует от других, как и от себя.

Частичка этой самой дисциплины сидит и во мне, и именно она позволила мне выдержать жизнь в профессиональном спорте, которая могла бы сломить не только девчонку, но и здорового мужика. Увы, обе мы: и я, и моя мама — начисто лишены обаяния несобранной и чересчур добросердечной Ванды. Тетушка передала своим детям этот дар, и я иногда обижаюсь на судьбу, которая сделала нашу ветвь семьи такой серьезной и приземленной.

Ванда показала нам с Витей место, где под водой во время эксперимента будет располагаться оператор с кинокамерой, и попросила очистить сеть тут особенно тщательно, а также не слишком тревожить Асю, чтобы она могла потом сосредоточиться на тренировке, и со словами:

— Ребята, умоляю, будьте сегодня потише! — отправилась на берег.

К нам на помощь пришло подкрепление — Вадик с Гошей, и дело у нас пошло веселее. Намного веселее: ведь если скатать снятую с сети мочалку в клубок, то им так удобно бросаться в цель — совсем как мячиком! Прошло совсем немного времени — и мы все дружно перекидывались скользкими увесистыми клубочками, стараясь попасть точно в голову противнику и при этом увернуться от летящего в тебя снаряда.

Вода рядом с коридором кипела ключом, а вдоль стенки металась ошалевшая от буйного общества Ася, которая, по-видимому, мечтала к нам присоединиться, но не в состоянии была перепрыгнуть через сетку.

Вдруг на берегу снова появилась Ванда, и ее громкий крик заставил нас замереть на месте. Если бы это был другой человек, а не моя тетушка, я бы сказала, что она была в бешенстве; во всяком случае, я никогда не видела ее в состоянии, более близком к ярости. Правда, ее хватило ненадолго — она окинула нас укоряющим взором, уже молча, и нам стало очень стыдно.

Притихшие, мы стали собирать плававшие повсюду на поверхности зеркально-прозрачной воды ошметки и лохмотья, но тут дело осложнилось тем, что на берег выскочил Тошка. Очевидно, Ванда забыла закрыть за собой дверь на ключ, и Тошка воспользовался этим, стремясь присоединиться к веселой компании. Как всегда, заметив в воде «утопающих», пес вошел в профессиональный раж и немедленно отправился нам на помощь. На этот раз, к счастью для меня, на его пути первым оказался Витюша, который безропотно повернулся и поплыл на Тошкином хвосте к берегу — его темные волосы были подстрижены слишком коротко, и рисковать ухом ему вовсе не улыбалось.

Ванда захотела тотчас же увести нашего славного спасателя домой, но мы ее отговорили: все равно мы уже просидели в воде около часа и покрылись гусиной кожей.

Поэтому мы расположились на обжигающей тело гальке и принялись отогреваться, а Тошка бегал между нами, притаскивая обратно ласту, которую мы лениво зашвыривали в море. И тут вдруг меня что-то как будто ударило, я выпрямилась и приняла самую соблазнительную позу: я почувствовала на себе мужской взгляд, прямо-таки затылком почувствовала.

Подозвав к себе Тошку, якобы чтобы его приласкать, я обернулась вполоборота и убедилась, что не ошиблась: в двадцати метрах стоял Алекс и, не мигая, смотрел на меня своими распахнутыми голубыми глазищами. Он был в плавках и явно собирался присоединиться к нашей небольшой компании, но тут его перехватила Ванда и увела с собой в лабораторию. Я не сожалела об этом, потому что мне удалось подсмотреть из-под опущенных ресниц, что вид у него, когда он покорно поплелся за ней вслед, был достаточно расстроенный. Он несколько раз по дороге оборачивался и бросал на меня выразительные взгляды, но я притворилась, что его не замечаю. Это меня вполне удовлетворило — только на данный момент, конечно.

Я радовалась, что в этот день как по наитию надела самый лучший свой купальник — из голубой тонкой блестящей синтетической материи с глубокими вырезами на бедрах, от которых ноги казались намного длиннее.

Мне вообще идет голубой цвет, но в этом югославском купальнике, сшитом согласно последнему писку моды, который я искала по всей Москве всю зиму и весну, я чувствовала себя чуть ли не королевой. В бикини хорошо загорать, но неудобно ни плавать, ни прыгать в воду: то бретельки врезаются в плечи и мешают движению рук, то, еще хуже, трусики соскальзывают… Обычно я плаваю в спортивных купальниках, оставшихся мне от прежней жизни, — они прочные и удобные, но, увы, не подчеркивают ни фигуру, ни индивидуальность.

В дельфинарии основная форма одежды, можно сказать, униформа — это купальник для женщин и плавки для мужчин, так что среди женщин все время идет негласное соревнование — у кого туалет красивее? Несколько дней назад Эмилия появилась на берегу в новом наряде, и мы с девочками чуть не упали: темно-красный, с пурпурным отливом купальник, почти по-пуритански закрытый спереди, зато обнажавший всю спину, несмотря на эфемерную шнуровку, вплоть до ложбинки меж ягодиц, царственно обтягивал ее и без того прекрасную фигуру. Тут же пошли слухи, что она в кого-то влюбилась, назывались даже кандидаты на ее благосклонность… Впрочем, зачем я здесь буду повторять всякие сплетни!

Счастливая, что Алекс первый раз увидел меня на берегу именно в этом идеально подчеркивавшем мои достоинства купальнике, я поднялась на ноги, потянулась… и тут же все, в том числе и подошедший к нам в эту минуту Дима, дружно расхохотались.

Надо сказать, что Димин смех звучал очень злорадно, а Тошка, решив, что все включились в какую-то новую игру, метался между нами с громким лаем и улыбкой на добродушной физиономии. Уклонившись от его слюнявых ласк, я начала оглядываться вокруг и долго не могла понять, что именно вызвало у моих товарищей такое веселье, пока Витя, сжалившись надо мной, не объяснил, что я сидела на запачканной мазутом гальке, и теперь весь этот мазут перешел на соответствующее место моего купальника. Чертыхаясь, я отправилась домой, чтобы спасать свой наряд.

Увы, ни мыло, ни позаимствованный у Вики-Ники стиральный порошок ничего не дали — здоровенное черное пятно ничем не смывалось. Я уже думала, что купальник придется выкинуть, но тут надо мной смилостивился Витя и принес мне солярки. Солярка действительно растворила мазут, зато и купальник, и я сама приобрели стойкий бензиновый запах, который упорно не желал выветриваться.

Поэтому вовсе не удивительно, что на обед я пришла благоухающая и мрачная, к тому же оказалось, что Алекс уже поел и ушел. Даже Миша Гнеденко меня на этот раз не развлек: я с большим трудом с ним пикировалась и не поспешила на подмогу Вике, которую Миша, уплетая вторую тарелку второго, обвинил в том, что макароны она готовила на маргарине.

Алекс встретился мне на узкой тропинке между пятихатками; его тоже поселили в одной из этих хибарок. Мы столкнулись с ним нос к носу; он улыбнулся мне и пока придумывал, с чего бы начать разговор, я нашлась первая:

— Хочешь кофе?

Разумеется, он хотел кофе, и мы отправились ко мне. Кофе мы пили долго и упорно; Ника сунулась было к нам, я предложила ей чашечку (то есть жестяную кружку), но она внимательно посмотрела сначала на Алекса, потом на меня — и отказалась.

О чем мы разговаривали? Убей меня Бог, не могу вспомнить, но тем не менее нам было вдвоем так интересно! Казалось бы, между нами не было ничего общего: он не имел никакого отношения ни к спорту, ни к биологии, ни к медицине, то есть ко всему тому, что составляло мою жизнь. По-видимому, он мало интересовался и тем, в чем по большей части заключалось существование московской интеллигенции в данный период времени: Таганкой и Цветаевой, выставками и литературными сборищами. По образованию Алекс был технарь, по интересам, как мне показалось, тоже, что-то придумывать и изобретать явно доставляло ему удовольствие гораздо большее, чем чтение самой-самой модной диссидентской книжки. К тому же он был намного младше меня — двадцать три года против моих тридцати, и его поколение уже предпочитало совсем другую музыку и другие песни.

Он говорил мне о рок-музыкантах, о которых я никогда не слышала, а я ему — о моих любимых импрессионистах в живописи и об импрессионизме в музыке, но имя Дебюсси его никак не вдохновило. Пройдясь таким образом по всем возможным предметам, мы выяснили, что ни по одному пункту у нас нет ничего общего, ну просто ни одной точки соприкосновения! Но это открытие нас, как ни странно, не разочаровало, а дико рассмешило. Мы оба понимали, насколько нравимся друг другу, и изо всех сил старались найти хоть какую-нибудь иную сферу общих интересов, кроме сильнейшего обоюдного влечения, а нас неудержимо тянуло друг к другу, как два каких-нибудь небесных тела, попавших в зону взаимного притяжения.

Увы, пить кофе до бесконечности невозможно. Когда Ванда прислала за мной Витю, я очень удивилась: мне показалось, что прошло всего лишь минут тридцать. Мы с Алексом одновременно посмотрели на часы и переглянулись: было уже пять, мы провели вдвоем целых два часа — и не заметили. Витя понимающе хмыкнул и пошел, не оглядываясь, но мог бы и оглянуться. Алекс, что-то бормоча о непроявленных пленках, вскочил и побежал к себе в хатку, не разбирая дороги, что немедленно сказалось на целостности его кожного покрова.

Впрочем, расстались мы с Алексом ненадолго.

Этот день наши студенты объявили «пивным». Правда, мимо пива мы чуть не пролетели: «газик» уехал с раннего утра в Геленджик за рыбой, а «уазик» так никуда и не поехал, хотя должен был встречать кого-то в аэропорту: он просто-напросто сломался. Но Вадик с Гошей не растерялись и, отпросившись у Максима под предлогом мифической переработки, пешком отправились в направлении Новороссийска. К вечеру наши ходоки вернулись, нагруженные бутылками с жигулевским. Лукавая круглая рожица Вадима светилась улыбкой, а долговязый Гоша, согнувшийся под тяжестью рюкзака со спиртным, мурлыкал себе под нос любимую песенку физфаковцев (во всяком случае, любимую мелодию этого года):

Как ни странно, студенты действительно были сыты-пьяны, что меня слегка удивило: трудно было сохранить хорошее настроение и состояние должного кайфа, прошагав столько километров под палящими лучами солнца по горным дорогам, да к тому же с такой тяжестью… Впрочем, как выяснилось, они и не шагали. Утром по дороге в Абрау им повезло: на полпути их догнал лихой мотоциклист из Ашуко и довез до Дюрсо, а там до Абрау уже было рукой подать. На обратном же пути, как казалось, им ничего не светило: в поселок Ашуко, практически отрезанный от мира, никто не ездил, надеяться на попутку было просто глупо. Тем не менее чудо свершилось. Вадик с Гошей только-только преодолели первый крутой подъем и оказались в горах над озером Абрау, как возле них остановился «козлик», покрашенный в защитный цвет, и из него высыпали пограничники с автоматами в руках.

— Ваши документы. — Голос офицера звучал сурово, физиономия у него была просто каменной, так что, как признался мне потом Гоша, поджилки у него задрожали и рука непроизвольно полезла в карман за паспортом. Но тут Вадик толкнул его под локоть, и Гоша замер.

— А у нас нет документов, — бодро заявил его друг.

Право же, погранцы давно не встречали таких наглых нарушителей!

В мгновение ока их скрутили, посадили в машину и повезли на заставу для выяснения личности; Вадим проследил за тем, чтобы их сумки тоже не остались на дороге.

Весь секрет был в том, что Вадим узнал номера на обшарпанном «козлике»: это была машина с той самой заставы, чьи свиньи наносили такой существенный урон хозяйству биостанции. Когда после тряской и пыльной дороги они прибыли наконец в пункт назначения и ребята, пошарив в карманах, вытащили документы, то у лейтенанта, захватившего ребят, сильно вытянулось лицо. Придирчиво изучая их паспорта и командировочные удостоверения, он довольно-таки беспомощно спросил их, почему они не предъявили их раньше.

Играя под дурачка, Вадик объяснил:

— А мы забыли, что они при нас. — И, пятясь задом и не забыв прихватить свои вещички, мальчики быстро-быстро ретировались из расположения части, пока разочарованные погранцы их не помяли. Конечно, если бы на их пути встретились девушки, они бы их без всяких разговоров подвезли — не было еще случая, чтобы машина с заставы не остановилась, встретив нас на дороге, но студентов они бы оставили топать своими ногами.

Таким образом, пивной день состоялся. На Красной площади ребята разложили костер еще при дневном свете, но я добралась до нее уже в кромешной тьме. Все с кружками в руках сидели вокруг огня, и в темноте ярким светлым пятном выделялась голова Алекса.

Свободных мест не было, но я направилась прямо к нему. Алекс подвинулся и усадил меня рядом с собой на узенькую дощечку; я бы свалилась с нее, если бы он не придержал меня, притянув к себе. Так мне и пришлось сидеть весь вечер — крепко прижавшись к Алексу; впрочем, ему вполне было достаточно одной руки, чтобы управляться с пивом и рыбой, судя по тому, что он не торопился снимать другую, мягкое тепло которой я чувствовала сквозь шелк моего платья — моего единственного «вечернего» платья, немало лоскутков из юбки которого уже висело на окрестных колючках, с моей талии.

Слева от нас стояла коптильная бочка, и возле нее суетились ребята, доставая готовую рыбу. Саша Ивановский подкладывал полешки в костер, бросая на меня мрачные взгляды. Прямо напротив меня, через костер, потряхивала светлыми кудряшками Ляля; она слушала что-то шептавшего ей на ухо Геру Котина, и по лицу ее бродила улыбка, приоткрывавшая остренькие зубы. Рядом с ними в кругу сидел Тошка, он тоже улыбался и был, судя по всему, в прекрасном настроении; сэр Энтони очень любил светское общество, он вовсе не был нелюдимым и сдержанным, как этого можно было бы ожидать от английского джентльмена. Мне казалось даже, что он с нетерпением ожидал, когда кто-нибудь возьмет в руки гитару.

Обернувшись, я успела перехватить злобный взгляд Любы; она зыркнула на меня откуда-то из второго ряда и, отвернувшись, исчезла, как провалилась во мрак. Видимо, она нацеливалась на мое место, подумала я, и мне стало смешно: некрасивая толстая Люба рядом с голубоглазым блондином Алексом! Заметив, что она в конце концов уселась рядом с Нарциссом, который расположился дальше всех от костра в гордом одиночестве, я чуть не расхохоталась вслух. Кто-то из ребят подбросил в это время в огонь сухой валежник, и в отсвете ярко вспыхнувшего пламени я увидела, как тот, скорчив гримасу, от нее отшатнулся.

Но внезапно в кругу света появился Дима и отвлек меня от этих наблюдений. Он нагнулся, схватил здоровенного лабрадора на руки и с обращенными ко мне укоризненными словами:

— Ванда уже полчаса ищет Тошку по всему лагерю! — понес его обратно к хозяйке; раздосадованный Тошка ворчал, но не вырывался.

Вика провожала глазами стройную фигуру красавца зоолога, зачарованно следя за его движениями; через несколько минут он вернулся и уселся рядом с ней прямо на землю. Я облегченно вздохнула. Когда ты сама счастлива, хочется, чтобы всем вокруг было так же хорошо.

Дима взял в руки гитару, и над притихшей Красной площадью поплыли звуки старой пиратской песни:

Песня с довольно сложной мелодией, но кое-кто ее подхватил, и я тоже, несмотря на почти полное отсутствие слуха. Но эту песню я знала, и знала про нее то, что было неизвестно, пожалуй, никому из присутствовавших, считавших ее плодом народного творчества. На самом деле ее когда-то, в давно прошедшие времена, написали на Белом море Рахманов и Лапин — тогда еще студенты-биологи; мне об этом рассказала Ванда.

Звуки гитары, слегка охрипшие голоса, легкое потрескивание горящего хвороста, языки пламени, выбрасывавшие высоко вверх внезапно вспыхивающие и тут же гаснущие искры, — все это так гармонировало с моим настроением. Я, откинув голову, смотрела в бесконечное звездное пространство, пусть не тропическое («Южный Крест там сияет вдали», — негромко пел стройный хор следующую песню), но все равно южное…

Звездочка упала, и я не успела бы загадать желание, если бы оно не было у меня уже наготове, — заветная мысль промелькнула у меня в голове в то же самое мгновение, за которое яркая вспышка чиркнула по небосклону и исчезла.

После этого я уже не следила больше за небом, не обращала внимания ни на кого вокруг. Мы с Алексом пили пиво из одной кружки и тихо переговаривались; он спросил меня, долго ли я пробуду в Ашуко. Я ответила, что мне надо уезжать в самом конце июля. Но, как выяснилось, его командировка кончалась еще раньше; мы оба посерьезнели, когда осознали, что в запасе у нас всего недели две; он крепко сжал мне руку. Я поняла, что мы оба думаем об одном и том же. У нас так мало времени! Но торопиться мы оба не хотели.

В тот вечер, провожая меня до моего домика, Алекс в первый раз меня поцеловал, прежде чем пожелать доброй ночи.

Наутро я встала против обыкновения рано и пошла на море, чтобы поплавать всласть до завтрака. На пляже, как всегда в это время, никого не было — биологи в большинстве своем поздние пташки. Никого, кроме Алекса. Он стоял у кромки воды и глядел куда-то вдаль; его силуэт четко вырисовывался на фоне серебристо-голубой глади — ни рябинки сегодня не было на ее поверхности.

«Писаный красавец?» — подумала я. Нет, конечно. Он высок и плечист, но для мистера Вселенной его широкие плечи чересчур покаты, а бедра, пожалуй, широковаты. Давно нестриженные светлые волосы, еще больше выгоревшие на солнце, и голубые глаза составляли особенный его шарм, но круглое лицо с курносым, типично русским носом не было красиво в общепринятом смысле слова. Впрочем, таков, как он есть, он меня более чем устраивает.

Алекс спиной почувствовал мое присутствие и обернулся; на лице его появилась радостная улыбка, так гармонировавшая с его большим ртом и широкими скулами. Я подошла к нему; мы молча взялись за руки и вошли в море.

Теплая вода гладила кожу, ласкала тело, и мы медленно заходили все дальше и дальше, но очарование этого постепенного погружения было вдруг нарушено: когда вода дошла мне до пояса, я оступилась и упала, увлекая за собой Алекса и подняв тучу брызг. Захохотав, мы поплыли; мы плыли лениво, высоко задрав головы, чтобы случайная волна нас не захлестнула и ничто не мешало нам разговаривать.

О чем мы говорили? У меня прекрасная память, но я не могу вспомнить слов. Я помню только ощущения — мое невесомое тело скользит по самой поверхности воды, лучи солнца гладят кожу прямо через теплую прозрачную воду, и рядом — его белая голова, причем светлые волосы, намокнув, кажутся не темнее, а еще светлее.

Мы плывем и разговариваем, и мне кажется, что нет ничего, кроме этого момента, нет ни прошлого, ни будущего, есть только море, ощущение радости — и Алекс.

Но, очевидно, этот момент здорово растянулся, потому что когда Алекс осторожно спросил меня, не пора ли возвращаться, и я остановилась и поглядела на берег, то с удивлением увидела, что его почти не видно. Пропал из вида не только пляж, но и весь лагерь; недокрашенный Любой забор исчез, и только здание ангара в поле зрения выглядело как крошечный игрушечный домик с двускатной крышей, но без окон. Только по этому временному Витиному пристанищу можно было заподозрить, что на берегу что-то есть, — вся территория лагеря смотрелась с этой точки зеленой полосой, над которой возвышались горы, чьи поросшие темной зеленью склоны контрастно выделялись на фоне глубокого голубого цвета неба.

— Посмотри, как великолепно выглядит отсюда старушка Лысая гора, — сказала я Алексу.

Он отреагировал на это мое заявление как-то странно, отделавшись неопределенным междометием. Всмотревшись в его лицо, я поняла, в чем дело, — он просто устал! Я совершенно забыла, что плаваю чересчур быстро.

Внешне я не слишком похожа на здоровенную пловчиху, которая запросто обгоняет мужчин на любом расстоянии, но тем не менее даже с высоко задранной головой — а любой, кто учился плавать по-настоящему, знает, что это абсолютно неправильное положение тела, — я передвигаюсь в воде достаточно быстро. То есть если на первых ста — двухстах метрах обогнать меня ничего не стоит — и действительно обгоняют, — то на протяжении длительной дистанции мало кто может выдержать мой темп. Я по природе своей стайер, а так как плавать для меня столь же естественно, как и ходить, то я могу плыть часами с одной и той же скоростью, не уставая.

Незаметно мы отплыли от берега километра на полтора, и Алекс здорово выдохся, но его мужское самолюбие не позволило ему предложить вернуться раньше. Ничего себе, чуть мужика не утопила! Со мной такое и раньше бывало, но тех мужчин, которые пытались со мной соревноваться, мне если и было жалко, то только по-человечески, они для меня ничего не значили. С другой стороны, как это, наверное, стыдно для мужчины, когда его буксирует к берегу баба, которой он еще четверть часа назад хотел показать, какой он супермен!

Я подплыла к Алексу поближе и услышала, что он тяжело дышит; но вслух он сказал только:

— Пора возвращаться, а то опоздаем к завтраку.

Я согласилась, и мы медленно поплыли назад, ориентируясь на голую верхушку Лысой горы. Я старалась передвигаться еле-еле, поддерживая при этом светскую беседу. Когда мы наконец выбрались из воды, он был бледен под загаром, но делал вид, что все в порядке, а я притворилась, что ничего не заметила.

На завтрак мы, естественно, опоздали.