Сезон любви на Дельфиньем озере

4. АСЯ, ДАША И ДРУГИЕ ЗВЕРИ

Через два дня погода улучшилась. Дождь прекратился, очень быстро настала настоящая жара, теплый ветер дул уже с моря, но к берегу подошло холодное течение, и долго находиться в воде было невозможно. Это было довольно-таки неудобно, потому что начиналась подготовительная стадия эксперимента, которая требовала длительного пребывания в воде рядом с дельфином. Я надевала костюм для подводного плавания, но это был не выход — он все равно сковывал движения, а я люблю чувствовать себя в воде свободно.

Наверное, в прошлой своей жизни я была дельфином, настолько я люблю плавать, и особенно плавать в море, в соленой воде, а не в реках и не в бассейнах (после моей спортивной карьеры у меня к ним отвращение, я просто не выношу запах хлорки).

Я люблю море в любую погоду — и гладкое во время штиля, когда поверхность его похожа на голубоватое зеркало; и тогда, когда ветерок поднимает легкое волнение и все оно до самого горизонта кажется подернутым легкой рябью; и тогда, когда волны в белой пене с шумом разбиваются о берег и ты покачиваешься на них, заплыв подальше от кромки прибоя, и, конечно, во время шторма. Во время шторма я люблю море больше всего. Мне доставляет огромное удовольствие и бороться с могучими валами, и подстраиваться под них — так, чтобы они сами несли меня к берегу, когда мне кажется, что настало время вылезать. Как мне нравится оседлать такую волну и, часто-часто взмахивая руками, мчаться на ней верхом, а соскользнув с нее, расслабиться — до следующей волны! Я не боюсь штормового моря, как не боюсь моря вообще — на глубине я ощущаю себя в полной безопасности, и мне кажется, что со мной здесь никогда ничего не случится. Хотя несколько раз я попадала в сильные течения, которые направлялись куда-то к берегам Турции, и мне потребовалось напряжение всех сил, чтобы выгрести назад, я всегда была уверена, что все окончится благополучно. Но море — это моя стихия, и мне, очевидно, суждено быть повешенной, но никак не найти свой конец в воде.

На этот раз море было гладким как стеклышко, только вот температура воды несколько дней не поднималась выше шестнадцати градусов. Асино состояние сильно нас беспокоило, и нам постоянно приходилось с ней возиться.

В последнее время она стала какая-то скучная, часто опускалась на дно каракатицы или стояла без движения на глубине, отказываясь от еды, — у дельфинов это верные признаки болезни. Поэтому мы с Инной Вертоградовой вплотную занялись ее лечением: то готовили ей специальную рыбку, начиненную таблетками витаминов, то делали ей уколы антибиотиков. И то и другое было очень непросто.

Во-первых, наша жеманница проглатывала только ту рыбу, которую ей клали в рот, причем к бортику каракатицы за едой она подплывать не желала, поэтому приходилось плавать вместе с ней и кормить ее с рук. При этом Ася широко разевала свой зубастый рот и требовала, чтобы рыбку клали ей прямо в пасть. У меня было такое впечатление, что она при этом давала задний ход и внимательно следила за мной: успею или не успею? Естественно, я часто не успевала — и почти никогда не успевала сунуть ей в рот рыбку с начинкой. Потом она с удовольствием наблюдала, как я ныряю на глубину шести метров и ползаю по ложному дну, собирая эту несчастную ставриду, чтобы она, не дай Бог, не загнила.

С уколами было еще сложнее. Уколы дельфинам делать даже труднее, чем детям, — они точно так же не любят эту неприятную процедуру.

Есть несколько способов ее произвести: во-первых, можно вытащить животное из воды, что весьма непросто — они весят в среднем под два центнера, и в такой операции обычно участвует вся мужская часть населения биостанции — и сделать инъекцию лежащему на носилках дельфину. Гораздо проще спустить воду в бассейне и делать все что угодно с неуклюже ползающим по дну животным. Но что делать, если вольер находится в открытом море? Тогда дельфина либо зажимают в угол на мелководье и удерживают его там, пока ветеринар не вколет ему нужное лекарство, либо подплывают к нему со шприцем и стараются вонзить в него иголку прямо на плаву.

Увы, Ася была для нас трудным объектом (таким кодовым именем давным-давно, когда еще надеялись выдрессировать дельфинов для боевых целей, называли их военные). В обычное время она с удовольствием плавала по сетчатому коридору, когда ее туда выпускали, взад-вперед и подходила к берегу. Но когда она видела огромную фигуру стажера Бори в черном водолазном костюме, она страшно пугалась и начинала метаться. Если ей удавалось уйти на глубину, то все можно было начинать сначала только через несколько часов — настолько бдительно она после этого за нами следила. При такой методе лечение превращалось в кутерьму, когда среди брызг и мелькающих конечностей трудно было различить, где тренер, где его ассистенты, в чьей руке шприц (и в кого он вонзается) и где наконец сам дельфин.

Тем более что у меня создалось впечатление, что не только Ася боялась Борю, но и сам Боря, в свою очередь, побаивался ее острых зубок. Дельфины — животные очень дружелюбные и мирные, но ведь и самый домашний-раздомашний пес может укусить, если его до этого довести, особенно если неприятель выказывает кое-какие признаки страха. В любом случае это было очень смешно: здоровенный Боря, который шарахается от перепуганной Аси!

Но чаще всего я или Инна подплывали к Асе со шприцем в высоко поднятой над поверхностью воды руке и старались вонзить иголку в ее лоснящуюся спину возле спинного плавника и быстро нажать на поршень. Иногда все происходило так быстро, что она если что-то и чувствовала, то не успевала отреагировать, и мы облегченно вздыхали. Но бывало, что она уплывала от нас с торчавшей в спине иголкой, и приходилось прилагать множество усилий, чтобы если не сделать укол, то хотя бы избавить ее от, как говорят медики, «чужеродного предмета».

Еще нас сильно беспокоило то, что Ася мало двигалась. Дельфины должны все время двигаться, иначе у них в легких могут возникнуть застойные явления, что приводит к пневмонии. Поэтому нам приходилось заставлять Асю плавать, то есть, попросту говоря, гонять ее, а для этого кому-то все время надо было находиться с ней в воде.

Между тем Никита почти все время свое проводил на озере и все чаще забирал туда и Борю (против этого мы не особенно возражали). Инна простудилась, что было совершенно неудивительно, а Ванда не могла плавать в холодном море — у нее были больные суставы. К тому же, учитывая ее возраст и статус, никто и подумать не мог о том, чтобы запихнуть ее в воду.

А что касается нашего ассистента Вити, то он просто забастовал. То есть он заявил, что у него заболело ухо, и в доказательство стал носить старенькую зимнюю шапку на меху, раздобытую у кого-то из местных ашукинских рабочих. Это было то еще зрелище — стройный, загорелый, как мулат, молодой человек в плавках и ушанке с опущенными ушами! Но мне не очень-то верилось в его болезнь. Дело в том, что Витя каждый вечер пропадал то на Красной площади, то на озере, то где-нибудь в лесу, видели его даже распивающим местную несозревшую бурду с рыбаками в самом Ашуко, а наутро его невозможно было поднять не то что к завтраку, но даже чуть ли не к обеду. Он ходил весь день какой-то потерянный, почти не улыбался, а к вечеру снова оживал и исчезал, присоединившись к какой-нибудь веселой компании. У меня было такое чувство, что он намерен взять от жизни полную компенсацию за каждый день тех двух лет, что он провел на армейской службе.

Так что большую часть времени с Асей должна была плавать я.

Я бы не возражала — на мой взгляд, это самое приятное в работе тренера, если бы не температура воды. Женщины, конечно, гораздо морозоустойчивее, чем мужчины, но и у нас есть свой предел выносливости. Но мы с Инной и Вандой нашли выход — привлекли к работе с Асей чуть ли не всех, кто умел держаться на воде.

Во-первых, нам очень помогал сын живших на биостанции научных сотрудников Ромашовых, четырнадцатилетний Илюша. Дети в дельфинарии не только дичали, но и быстро становились водоплавающими, и Илюша мог часами не вылезать из воды — до полного посинения. Во-вторых, мы мобилизовали для этой цели студентов, то и дело отлынивавших от работы (они строили новые бассейны) и приходивших на пляж искупаться и позагорать. Конечно, не все могут плавать в вольере вместе с дельфином — пасть у него очень зубастая, что многих пугает, а суетливые, слишком резкие движения пловца обычно сильно нервируют дельфинов. Мы же предпочитали, чтобы Ася двигалась, но была при этом не в стрессе — ей надо было выздоравливать, и потому мы устраивали в ее вольере игры и чуть ли не танцы.

Я не знаю более симпатичного животного, чем дельфин. Конечно, мне трудно представить свою жизнь без собак, но дельфин — это нечто совсем особенное.

Когда ты к нему прикасаешься, то ощущение такое, как будто дотрагиваешься до мягкой резиновой игрушки, но только живой! Если дельфин на тебя смотрит, то все время кажется, что он тебе подмигивает — на самом деле зрение у афалин не бинокулярное, и просто он на тебя смотрит одним глазом, так как иначе не может. Физиологи говорят, что у дельфинов нет мимических мышц на физиономии, но мне что-то в это не верится. Выражение их мордочки, когда они что-то от тебя хотят, такое хитрющее! И еще они обладают чувством юмора и прекрасно умеют улыбаться — это качество я очень ценю в людях, а в дельфинах — тем более.

И еще каждый дельфин — личность. Они влюбляются в своих тренеров, они ревнуют, они стараются привлечь к себе внимание, они обожают, когда ими восхищаются. У меня дома на стене висит фотография дельфина, стоящего на хвосте. Как-то ко мне зашел приятель, который работал с дельфинами только один сезон, и спросил:

— Это Нимфа?

Да, это была Нимфа! Никто из других дельфинов, и тем более ни один дельфин мужеского пола, не умел так себя представить, как она. Как настоящий артист не может жить без восторженных зрителей, так и наша Нимфа не могла обходиться без внимания восхищенной публики. Это было давно, сейчас бы она, несомненно, блистала как звезда «Дельфиньего озера», но и тогда, на биостанции, преследовавшей сугубо научные цели, она нашла выход. Дельфинарий, закрытый для публики, то и дело посещали различные делегации — и она ждала этих визитов как манны небесной!

Тут уж она себя показывала во всей красе: прыжки, сальто, которым ее никто не учил, плавание на хвосте — все шло в ход. Причем она безошибочно определяла ранг делегации (наверное, чувствовала это по поведению сотрудников, которые служили гидами) — для жен и детей офицеров Черноморского флота она не прилагала почти никаких усилий, зато когда осматривать дельфинарий прибыли высшие флотские командиры, тут уж она превзошла саму себя!

Ася, несмотря на неважное самочувствие, любила общаться и охотно приближалась к людям. Особенно ей нравилось чесаться. Дельфины вообще очень это любят, а Ася подставляла для чесания все части своего тела, так что при осмотре невозможно было найти ни единой чешуйки старой отмирающей кожи; такого гладкого дельфина надо было еще поискать. Ася совершенно не возражала, когда кто-то из нас садился на нее верхом — при условии, что наездник чесал ей при этом пятками брюшко. Впрочем, она позволяла на себе кататься и по-другому: можно было плыть рядом с ней, держась за ее спинной плавник или хвост. Но на такую близость с человеком она шла только под настроение, обычно она больше любила играть в салочки, причем догоняющей стороной был, естественно, кто-то из двуногих.

Тогда она развивала бешеную, на человеческий взгляд, скорость, но, конечно, весьма умеренную по дельфиньим меркам. Кажется, вот-вот ты до нее дотронешься, но она снова от тебя ускользает, и ты ныряешь за ней в глубину, а она уже оказывается на поверхности, и вода в вольере бурлит ключом.

Особенно полюбил возиться с Асей Вадим, девятнадцатилетний студент с физфака, очень умненький мальчик, который ходил хвостом за Викой — так его заинтересовала ее профессия — изучение человеческих душ, как он это формулировал, а скорее всего и она сама. Мы с подругами как-то даже поспорили на эту тему. Ника и я утверждали, что Вадим в нее влюбился, а Вика, смеясь, отмахивалась от нас, уверяя, что Вадик видит в ней не женщину, а скорее гипнотизера (в последние годы Вика работала психотерапевтом и писала диссертацию о гипнозе). Но голова у Вики была занята отнюдь не гипнозом и уж, конечно, не Вадимом. Иногда она застывала на кухне с поварешкой в руках, и глаза ее принимали мечтательное выражение. Я очень быстро поняла, какое направление приняли ее мысли, — достаточно сказать, что зоолога Диму она привела стеклить мое окно совсем не случайно.

Так вот, Вадим проявлял такой энтузиазм, что Ванда даже арендовала его у Максима — временно, конечно, потому что новые бассейны были нужны станции как воздух.

Теперь именно в его обязанности входило размораживание рыбы и доставка ее на каракатицу, и мы вздохнули с облегчением: на Витю надежды не было никакой, а все мы по очереди: и Ванда, и Инна, и я сама — уже перевернулись в «мыльнице» по дороге в каракатицу, и чайки долго пировали, доедая так и не доехавшую до Аси ставриду. Работать с Вадимом было приятно и, главное, весело. Он был остроумным парнем, а иногда забавлял нас совершенно неосознанно: он еще не сбросил с себя детскую пухлость, и когда нырял, погружались только верхняя часть его туловища и ноги, пятая же точка, округлая и, очевидно, очень легкая, оставалась на поверхности как поплавок.

Но иногда мы все замерзали до дрожи, а Ася угрюмо и неподвижно застывала где-нибудь на глубине, и тогда мы призывали на помощь Дашу.

Даша хоть и была совсем небольшой собакой, как и все фокстерьеры, тем не менее выделялась своей яркой личностью и вела себя так, будто она ростом если не с тигра, то с тигренка; в моем восприятии она затмевала незабвенного Монморанси[6].

Она жила у Инны и Никиты в лесу, за оградой базы, и признавала своими хозяевами тех, кто обитал на территории их палаточного лагеря.

Хотя я и не проживала там постоянно, но зато часто бывала у Вертоградовых и даже как-то раз переночевала в палатке Китти, поэтому была для нее своей, тем более что Даша в тот раз устроилась на ночлег под моей раскладушкой и благополучно слопала там целую миску карамелек, да так тихо, что я даже ничего не заподозрила, а наутро мы с Инной нашли миску фантиков. Так что со мной у нее были связаны самые сладкие ассоциации. А вот в связи со стажером Борей с ней как-то случился конфуз. Его армейская палатка, где валялись спальник и рюкзак, тоже стояла рядом с вертоградовскими хоромами, но Боря все чаще оставался ночевать на озере, и как-то раз Даша, после того как он не появлялся на ее территории в течение трех суток, его не узнала. С громким лаем, с каким она всегда встречала чужих, она ринулась ему навстречу — и вдруг оказалось, что это как раз один из тех, кого она должна охранять! Но Даша не растерялась: продолжая лаять, она пробежала мимо стажера и долго гавкала на воображаемого пришельца за его спиной, потом как ни в чем не бывало вернулась и, мило виляя обрубком хвоста, поздоровалась с Борей.

А еще Даша была настоящей кокеткой. В начале сезона Инна повесила ей на шею нить голубых бус, которые очень ей шли, и Даша, что бы она ни делала: плавала, играла, охотилась — никогда не пыталась их снять и не теряла; казалось, она себе в них очень нравится.

У нее был сильный характер — иногда ее можно было назвать просто упрямой, — и она всегда делала то, что хотела. Например, если мне надо было пойти в Ашуко и она желала меня сопровождать, ничто не могло ее остановить; местные псы, понадеявшись вначале, что такая малявка окажется для них легкой добычей, впоследствии разбегались, только ее завидев. Как-то мы с Инной извели последние запасы воды, которую приходилось таскать снизу, чтобы отмыть под умывальником ее запачканную мордочку; не успела я опустить ее на землю, как она тут же нашла сухую пыль — и белоснежная шерсть у нее на физиономии снова стала серо-коричневой.

Но квинтэссенцией Дашиного существования была охота. Она была прирожденным охотником — в фокстерьерах вообще сильны охотничьи гены, и не было ни одного зверька в кустах, ни одной птички, за которыми она бы не охотилась. Даже ежик, проживавший под большим кустом держиморды рядом с умывальником, счел за лучшее переселиться куда-нибудь подальше. Один раз к Вертоградовым забрел одичавший котенок, и это чуть не стало последней ошибкой в его жизни. Мы с Инной тихо-мирно распивали чай, когда до нас донеслось отчаянное мяуканье. Котенок сидел в ветвях бокаута и вопил во всю глотку, а Даша висела на стволе дерева, обхватив его и передними, и задними лапами примерно в метре от земли.

Отрывали мы ее от ствола долго, так крепко эта лазающая собака вцепилась когтями в кору, и все это время она не отводила горящих глаз от несчастного котенка; представляю, какого страха он натерпелся.

Так вот, когда человеческие силы были на исходе, мы использовали Дашины охотничьи инстинкты. Даша прекрасно плавала, и когда кто-то из нас забирался в море, она не колеблясь входила в воду и, быстро-быстро перебирая лапками, плыла вслед и мгновенно нас обгоняла; как только люди поворачивали к берегу, она тоже делала крутой разворот и возвращалась обратно по самому короткому пути, по прямой, причем если на этой прямой ей попадалась чья-то спина, то она, не стесняясь, проходилась по ней всеми четырьмя лапками с острыми коготками и очень скоро оказывалась уже на берегу. Мы брали ее с собой на каракатицу — иногда она добиралась туда с нами вплавь, иногда мы привозили ее на «мыльнице». По трапу она взбиралась на помост и, стоя там, не отрываясь следила горящими глазами за афалиной. Если ей говорили: «Прыгай!» — она мгновенно сигала в воду, несмотря на то, что от помоста до поверхности моря было около полутора метров. И дальше начиналось самое смешное. Дашка гонялась за дельфином по всему вольеру, а Аська, которая была ее больше раз в пять, от нее удирала! Мне кажется, что эта собака охотилась бы и за китом, если бы он у нас был.

Конечно, догнать Асю она не могла, тем более что нырять она не умела. Но, к сожалению, больше чем на пятнадцать минут оставить Дашу в каракатице мы не могли — нам просто становилось плохо от смеха. Кто-нибудь из нас прыгал в вольер и вынимал ее оттуда.

Тошку, лабрадора моей тетушки, мы, напротив, никогда не брали с собой на берег, когда работали. По характеру Тошка был полной противоположностью Даше — чрезвычайно общительный и добродушный пес, он был рад каждому и со всеми готов был поиграть; хоть он и был голубых кровей, но снобом его назвать было невозможно. Аристократическим в нем было имя — сэр Энтони, граф де… впрочем, все звали его просто Тошкой — да и выглядел он, конечно, как настоящий аристократ: стройный, поджарый, с безупречно черной шерстью, очень густой; когда она намокала, то гладко прилегала к его телу без всяких там вихров.

Тошка вел свой род от настоящих собак-спасателей с полуострова Лабрадор; его далеких предков — пиренейских псов — завезли с собой на эту далекую землю поселившиеся там баски, и в течение многих-многих собачьих поколений пращуры Тошки служили на рыбачьих судах. Не знаю, наследуются ли благоприобретенные признаки (я не раз слышала, как коллеги Ванды, биологи, спорили на эту тему), но у Тошки инстинкт спасателя был явно заложен в генах.

Когда он был еще полугодовалым подростком, Ванда первый раз взяла его с собой на море. Плавать он тогда еще не умел, но если он видел в воде людей, то немедленно прыгал в воду, пытаясь до них добраться, и шел ко дну; его, наглотавшегося воды и чуть не захлебнувшегося, приходилось вытаскивать и откачивать.

Теперь Тошке было уже полтора года, это был почти взрослый пес, плавал он отлично и делал все, чтобы не посрамить своих далеких предков. Как только кто-нибудь из людей входил в воду, Тошка немедленно подплывал к купальщику и вытаскивал его на берег. Когда он приближался к тебе в воде, нужно было немедленно поворачиваться к нему лицом и хватать его либо за длинную шерсть на загривке, либо за хвост. Тогда он буксировал тебя к берегу, и было просто удивительно, сколько сил было в его мускулистом теле, с какой скоростью он тащил за собой живой груз в несколько раз тяжелее его самого. Я потом для сравнения несколько раз пыталась кататься в воде на ньюфаундлендах, но это было совсем не то, они еле-еле выгребали, так что было непонятно, кто кого везет: собака ли меня тащит, или я толкаю собаку вперед. Нет, ньюфаундленды в отличие от лабрадоров годятся только в няньки!

Если в воде находилось одновременно несколько человек, то Тошка терялся и начинал метаться. Обычно он подплывал к первому попавшемуся и буксировал его к берегу, потом бросал его на полпути и кидался спасать того, кто был дальше в море.

Такие ситуации очень его нервировали. Уплыть от Тошки было невозможно: лабрадоры плавают гораздо быстрее, чем профессиональные спортсмены.

Потерявших сознание людей лабрадоры вытаскивают из воды за волосы. Поэтому, если спасаемый объект не желал спасаться добровольно, то Тошка хватал его за волосы и тащил к берегу лицом вниз, а если тот пытался сопротивляться, то еще и слегка его притапливал, чтобы не мешал процессу. Один раз мы с Витей и несколькими студентами затеяли в воде веселую игру, и тут как на грех появился Тошка. Мы все бросились врассыпную, каждый надеялся на то, что спасать будут не его, а соседа. Я нырнула — Тошка нырять еще не умел, — а когда вынырнула, то он оказался совсем рядом. Я попыталась снова уйти под воду и таким образом от него удрать, но не тут-то было! Я недостаточно ловко проделала этот маневр, и Тошка успел ухватиться зубами за мои длинные распущенные волосы, а когда я попыталась увернуться, прошелся по моей физиономии передней лапой. Мне очень не понравился такой способ буксировки, при котором действительно трудно не наглотаться воды, поэтому я все-таки сумела зацепиться за его хвост, и дальше Тошка прокатил меня со свистом — к нашему взаимному удовлетворению. Но когда настало время обеда, то мое появление в столовой почему-то вызвало фурор.

Каждый счел своим долгом проехаться насчет моей внешности. Дима — после того достопамятного розыгрыша мы с ним все время пикировались — спросил меня, не слишком ли страстно целуется мой возлюбленный, а Максим сочувственно поинтересовался, в какую драку я умудрилась попасть или я побывала в бассейне у котиков? Ванда, увидев меня, только всплеснула руками, а Ника принесла из кухни зеркало. Я остолбенела. Оказывается, Тошка в процессе спасения слегка поцарапал когтем мне физиономию, но, очевидно, случайно задел какой-то сосудик, и под глазом у меня образовался огромный синяк. Я так и ходила с ним целую неделю — сначала он был густого синего цвета, а потом постепенно желтел, что дало новую пищу для дружеских комментариев.

Но кое-кто пострадал от Тошки и серьезнее. Ванда всегда предупреждала новых людей на биостанции, как надо вести себя с ее собакой в воде. Но один из студентов, делавших на биостанции диплом, решил, что кто-кто, а уж он-то плавает быстрее, чем какой-то несчастный пес. Этого парня, худого настолько, что он мог послужить моделью для памятника узникам концлагерей, мы прозвали Саша-тощий. Очень серьезный юноша в очках, он занимался йогой и восточными единоборствами, что само по себе, как объяснила нам Вика, дурной признак — когда кто-то слишком усиленно занимается подобными вещами, то скорее всего у него слишком много комплексов.

Так вот, что возомнил о себе Саша-тощий, я не знаю, может быть, он решил, что в состоянии, как йог, левитировать над поверхностью воды, но только на берегу в этот момент сидела Ника, а к Нике он был явно неравнодушен. Возможно, он просто хотел обратить на себя ее внимание — и обратил, причем не только ее, но и всего лагеря. Он смело прыгнул в воду с причала, и когда Тошка поплыл за ним, чтобы вернуть заблудшего на твердую землю, то стал удирать от него изо всех сил. Но сил не хватило, и когда Тошка догнал его, то ему пришлось слегка его притопить, чтобы он не сопротивлялся. Дальше лабрадор собирался тащить его к берегу за волосы, но, увы, Саша-тощий был пострижен слишком коротко, и Тошка никак не мог ухватиться за них зубами; тогда псу пришлось буксировать жертву, придерживая ее за ухо. Ухо потом Саше пришили в Новороссийске.

Так на самом берегу Черного моря, а то и в самом море, в июле среди милых моему сердцу зверей и симпатичных мне людей и проводила я свой отпуск, выполняя приятную работу, за которую мне еще и платили. На взгляд бледнолицего жителя средней полосы, это просто райская жизнь! И я окунулась в эту жизнь, как в мое любимое море, и как море всегда смывает с меня не только грязь телесную, но и грязь душевную, все тревоги и печали, так и это эдемское существование избавляло меня от переживаний, исцеляло меня.

Я все реже и реже вспоминала о Сергее, а когда думала о нем, то как о человеке, который когда-то был мне близок, но ушел из моей жизни много-много лет назад, как тот мальчишка из моей школы, с которым у меня был роман в старших классах. Я даже считала, что по этому поводу я должна была бы испытывать угрызения совести, но не испытывала, я просто жила и наслаждалась жизнью.

Мне даже стало казаться, что я сильно поспешила, сменив из-за развода работу. Что может быть прекраснее для советского человека, чем ненормированный рабочий день! И где в Москве можно найти такую работу, до которой не час езды на трех видах транспорта, а пять минут ходьбы самое большее? И пусть мы порой работали с раннего утра и до самой темноты, это была не та работа, от которой устаешь — во всяком случае, я иногда уставала чисто физически, но никак не морально, как, бывает, устаешь от капризных пациентов и придирок невыспавшегося врача.

Тем более что наша суета вокруг Аси начала приносить плоды. Ася явно повеселела, стала больше двигаться и даже начала есть — правда, все равно она скорее играла с рыбкой, чем ее поглощала, так что дрессировать ее было все так же трудно, но, главное, вид у нее уже был здоровый, и ее можно было готовить к эксперименту.

Так что Фифу в центральном бассейне мы со спокойной совестью оставили физиологам (впрочем, они ее нам и не собирались отдавать).

Я была рада, что мы будем работать с Асей, я успела к ней привязаться, да и Ася меня тоже выделяла из остальных. Мне иногда даже казалось, что нас связывают какие-то невидимые нити взаимной симпатии.

Что меня больше всего раздражает в ученых-биологах, это то, что они считают смертельным грехом приписывать животным человеческие чувства. По их мнению, животные не умеют мыслить, они не могут любить или ненавидеть, а тем более ревновать. Я согласна, что животные не думают — они просто понимают. Может быть, даже самые умные из животных, такие, как дельфины и собаки, стоят по своему разуму несравнимо ниже человека, но много ли счастья принесла людям их способность рассуждать? Дельфины не воюют против себе подобных, не нападают на своих ближних, а, наоборот, помогают друг другу. Даже рожать дельфиниха не может в одиночку — ей обязательно должны помогать тетушки-повитухи. Дело в том, что дельфиненок рождается со спавшими легкими, и чтобы сделать первый вдох, ему обязательно надо добраться до воздуха, а сам новорожденный этого сделать не может, его обязательно должны вытолкнуть на поверхность взрослые дельфины.

Если же самка во время родов остается одна, то ее детеныш идет ко дну — его удельный вес в этот момент тяжелее воды.

Так что сама природа похлопотала о том, чтобы дельфины заботились друг о друге. Я убеждена, что они способны испытывать самые разные эмоции. Как-то во время обеда зашел разговор о том, что маленькие дети ревнуют родителей к своим только что появившимся на свет братьям и сестрам — точно так же, как собаки ревнуют, если в доме появляется другое домашнее животное…

Тут вмешался Валерий Панков, преподаватель из университета.

— Животные не ревнуют, нельзя приписывать им человеческие чувства, — назидательным тоном произнес он.

Еще как ревнуют! Я вспоминаю дельфиниху Галку — очень сообразительное, гениальное на дельфиньем уровне существо, красу и гордость Севастопольской биостанции, куда я попала еще студенткой. Галку тренировал Андрей Малютин, который был тогда в меня влюблен. Галка была совершенно ручная, подходила ко всем людям, позволяла на себе кататься, но мне она не позволяла к себе приблизиться и ни разу даже не соизволила принять у меня из рук рыбу. Если это не ревность, то что же?

Но Ася относилась ко мне совсем по-другому; я ей явно нравилась, и она однажды нашла способ это доказать.

Я в тот день с утра отправилась звонить в Абрау; до поселка меня подвез экспедиционный «газик», отправлявшийся на рыбозавод в Темрюк за рыбой для наших зверей, а обратно мне пришлось добираться своими силами. Я отношусь к той категории пешеходов, которых всегда подвозят на попутках, и меня на этот раз тоже подвезли, но не до конца — почти до самой базы меня могли довезти только пограничники, а их в тот день не было. Так что мне пришлось пройти около восьми километров по горным дорогам — не так уж много для тренированного человека, а я на свою форму не жалуюсь. Но стояла страшная жара — тридцать пять градусов в тени, и когда я добралась до нашего пляжа, где сидели Инна с физиком Вадимом, размораживая ставриду для Аси, вид, наверное, у меня был еще тот, во всяком случае они посмотрели на меня с сочувствием, и Инна проговорила:

— Татьяна, у тебя тепловой удар! Сейчас же лезь в воду!

Я до этого ощущала себя совершенно нормально, но как только она мне об этом сказала, то перед глазами у меня тотчас пошли крути, голова закружилась, и я почувствовала, что вот-вот в беспамятстве опущусь на гальку. Скинув с себя шорты и майку и оставшись в купальнике, я тут же полезла в воду, но Инна попросила меня подождать и подозвала Асю, которая ошивалась в коридоре у самого берега, с любопытством за нами наблюдая.

Инна протянула ей рыбку, Ася ее взяла, я вошла в воду и крепко, изо всех сил — я вдруг почувствовала, что их у меня почти не осталось, — взялась за ее спинной плавник. Подбадриваемая словами Инны: «Держись крепче!» — я погрузилась в воду, ощущая каждой клеточкой тела ее божественную прохладу. Главное было — намочить перегретую на солнце голову (я всегда хожу с непокрытой головой). Ася очень медленно и плавно повезла меня по коридору по направлению к каракатице; доплыв до глубокой воды, она начала медленно кружить, держась у самой поверхности. Нет, она не пыталась ни скинуть меня, ни нырнуть — все то время, которое мне было нужно, чтобы прийти в себя, она вела себя чуть ли не как нянька, выхаживающая раненого (то есть в данном случае перегревшегося). Но как только она почувствовала, что я оживаю (каким образом она это узнала — не имею понятия; может, она ощутила разницу в напряжении моих мышц или я усилила свою хватку?), так вот, как только она это почувствовала, то сразу же резко ускорилась и начала со мной играть в нашу обычную игру «а ну-ка догони». Мы снова устроили с ней привычную веселую кутерьму. Ася от меня удирала, иногда поджидая, чтобы я не слишком от нее отставала, и снова ускользала буквально из-под рук; потом ей это надоело, и она позволила мне покататься у нее на хвосте, причем безбожно ныряя так, что удержаться было непросто.

Напоследок я ей скормила две трети ведра рыбы и хорошенько ее почесала: она это заслужила.

Все-таки я чувствую, что у меня с дельфинами — сродство душ.