Спецназ. Притворись моим

Глава 24

Пока родители едут, Светлана Александровна отправляет нас с Никитой в магазин за продуктами. Нужен горошек для салата и так, по мелочи.

Выходя из подъезда в морозный челябинский вечер, Никита, ни капли не раздумывая, берет меня за руку. Так бескомпромиссно и собственнически, что к моим губам приклеивается дурацкая улыбка.

— Это необходимо, да? — решаю уточнить я, хитро прищурившись.

Сотников стреляет глазами на наши сцепленные ладони: его — в черной кожаной перчатке и моя — в белой варежке в розовый цветочек.

— Полное погружение в фиктивные отношения, Агапова. Ты же не хочешь, чтобы наше вранье неожиданно было раскрыто? — беззастенчиво говорит мужчина.

— Тут нет никого, кто мог бы нас спалить.

— Глаза повсюду. Не обманывайся.

— Ой, да просто признай уже, что тебе нравится держать меня за руку! — шлепаю я его свободной ладошкой по плечу, обнимая и прижимаясь всем телом к его руке.

— Раскусила. Нравится.

Никита быстро подается вперед и с улыбкой чмокает меня в губы. А затем еще, и еще пару раз, прошептав так, чтобы не расслышал случайный прохожий:

— И целоваться мне тоже с тобой нравится, Ириска.

— А что еще нравится? Расскажешь?

— Покажу. Когда останемся наедине.

— Договорились! — посмеиваюсь я.

Снег похрустывает под нашими ногами, пока мы довольные топаем в сторону ближайшего супермаркета. Проходя мимо детской площадки советского производства, Сотников делится со мной историями из своего детства, которое прошло в этом самом дворе старенькой «сталинки». Рассказывает, как он любил делать на качеле «солнышко». Как гонял с пацанами «в баскет» на полуразрушенном нынче корте. И как в пятом классе подрался с одноклассником и до позднего вечера не решался вернуться домой, потому что не хотел расстраивать маму.

Я в красках представляю себе резвого, шебутного пацана, каким был Никита, и улыбаюсь во весь рот. Такой Никита Сотников — это взрыв мимимитра. Это в десятки раз милее видео с котиками, какие мне периодически скидывает Аврора.

В магазине Никита подхватывает переносную корзину для продуктов. Первым делом мы заходим в отдел с фруктами. Пока Сотников выбирает мандарины, я беру пару веточек винограда и несколько груш. Взвешиваю и кидаю в корзину Ника.

— Я пойду добуду нам зеленый горошек.

— Найдешь, где он?

— Не настолько я беспомощная!

Клюю его в щеку и пускаюсь по рядам в поисках консервов. Первые пару раз промахиваюсь, зато за третьим поворотом наконец-то оказывается заветный стеллаж.

— Бинго! — смеюсь себе под нос и подхожу к полке с горошком и кукурузой.

Сомневаясь, разглядываю две банки разных фирм. Снимаю с полки одну — известного бренда — и слышу за спиной шуршание колесиков тележки. Бросаю неглядя, будучи уверенной, что это Никита:

— Как думаешь, какой фирмы лучше взять?

Оглядываюсь с улыбкой.

У меня за спиной не Сотников, а его несостоявшаяся женушка.

— Вероника, — не спрашиваю, констатирую. Улыбка сползает с моих губ. Я приземляю банку с горошком обратно на полку и подбираюсь всем телом, скрещивая руки на груди.

— Зря поставила, неплохой выбор, — трогает ядовитая улыбка губы девушки.

— Не уверена, что готова довериться тебе в этом вопросе, — зеркалю я ее оскал.

Вероника улыбается еще шире, явно забавляясь.

Мне же с невероятной силой хочется ей врезать!

— Зря. У меня в этом вопросе, очевидно, будет опыта побольше. Лет на…

— Что ты здесь делаешь? — перебиваю я.

— Живу. Это мой район, дорогуша, — цокая каблуками, приближается Вероника. — А что, Никита не рассказывал? Когда-то в этом супермаркете мы и познакомились.

Меня изнутри опаляет жаром. Мне приходится собрать всю свою выдержку в кулак, чтобы не вздрогнуть. Но эта курица явно что-то замечает, потому что выдает на распев:

— Мы с его мамой живем в соседних подъездах и до сих пор мило здороваемся при встрече, — торжествующе бросая в свою продуктовую тележку ту самую банку горошка, которую я только что вернула на полку.

Меня начинает медленно потряхивать изнутри. Что-то горячее, горькое поднимается из самых глубин моей души, вставая комом поперек горла.

Ревность.

Головой я понимаю, что глупо ревновать его к прошлому. Тем более такому. А сердце сжимается и ноет. Потому что это их район, их магазин и их, черт побери, прошлое! Когда-то он с ней гулял между этих полок, выбирая продукты. С ней возвращался домой, дурачась и целуясь. И это ее он страстно любил после их совместно приготовленного, возможно, при свечах, ужина. Любовь к этой напомаженной сучке жила в сердце Никиты.

Моего Никиты…

Когда мы сидели в ресторане и я не знала всех вводных, мне было проще относится к Веронике как к глупой, зазря сотрясающей воздух женщине. Но сейчас… Ее взгляд меня бесит! Ее улыбка раздражает! Каждой клеточкой своей души я ее ненавижу! Я ее отторгаю! Я желаю ей… много плохого! За то, как она поступила с мужчиной, который ее безоговорочно любил. Ни один человек в мире не заслуживает такой любви и такого друга. Ни один. Тем более Сотников!

Я никогда не была ревнивой. Теперь понимаю, что просто раньше я никогда не привязывалась к мужчине настолько, чтобы испытывать это неприятное, разрушающее, ядовитое чувство. И сейчас оно меня накрывает так ошеломляюще неожиданно, что я впервые в своей жизни теряюсь. Не огрызаюсь, не вцепляюсь в волосы этой курицы, не закатываю скандал. А просто позорно молчу.

— Что такое, у дерзкой малышки закончились слова? — хмыкает Вероника. — Надо же!

Я набираю полные легкие воздуха, вдыхая через нос.

Возьми себя в руки, тряпка!

Натягиваю на лицо улыбку и говорю:

— Почему же закончились? Как раз подбирала, чтобы уточнить, это в этом районе Никита застукал на тебе своего лучшего друга? Или как?

Тут-то маска бывшей Сотникова дает слабину, и ее лицо искажает гримаса.

— Это была глупая ошибка.

— Полюбить тебя для него было глупой ошибкой, а застукать вас — благословением, — произношу я, четко проговаривая каждое слово. Удостоверившись, что смысл моей фразы дошел до крохотного мозга этой неприятной женщины, я, крутанувшись на пятках, хватаю с полки банку зеленого горошка и собираюсь уйти. Но в спину мне летит нервное:

— Что ты можешь ему дать, Ира?

Я торможу.

Она что, серьезно?

Медленно-медленно оборачиваюсь, удивленно переспрашивая:

— Что ты сказала?

— Ты слышала меня! — дергано толкая свою дребезжащую тележку, подкатывает ко мне Вероника. — Ну что ты в свои двадцать лет можешь ему дать, а?

— А что ты дала ему в свои… сколько? Двадцать пять? Что ты дала ему, кроме психологической травмы? Он семь лет живет, думая, что никогда и никого больше не сможет полюбить. Он не ищет серьезных отношений. Он не пытается построить семью. Он разочарован в женщинах. Боже! Что ты ему дала? — срывается мой голос.

— Это все потому, что он все еще любит меня.

С моих губ срывается смешок. Один. Второй. Пока я не начинаю истерически хохотать.

— Поразительная самоуверенность, — качаю головой. — Или тупость.

— Даже если он сам это забыл… но нам было хорошо вдвоем!

— Да, полагаю, было. Пока ты не запрыгнула на член его друга. Как долго, кстати, это продолжалось? Ни за что не поверю, что эта история была одноразовой.

— Тебя это не касается! — шипит мне в лицо Вероника.

— Держи свои руки подальше от моего Никиты! — вторю я ей.

Снова делаю попытку уйти, но эта стерлядь снова цепляет меня «на крючок», заявляя:

— Я могу родить ему ребенка!

— Да правда что ли? А ты, часом, не забыла, что у тебя, вообще-то, есть муж? Или ты и тут и там можешь? Так ты сначала у мужчин спроси, согласны ли они одну жену на двоих делить.

— Ну зачем он тебе, а⁈ — звучит с отчаянием. — Ты молодая! У тебя еще вся жизнь впереди! Романы, свидания, учеба, эксперименты, поиски себя в этой жизни… Тебе не нужна сейчас семья. Тебе не нужны обязательства. Не нужны серьезные отношения и клятвы в вечной любви. А Никите нужны! Он не твой зеленый одногруппник, понимаешь? Ему тридцать пять лет. Еще пять, и он уйдет на пенсию. И что ты будешь делать с ним потом? Ира, он взрослый мужчина, которому пора остепениться и построить что-то основательное!

— Хочешь, раскрою тебе страшную тайну? Вероника, ты херовый фундамент, чтобы строить на тебе что-то основательное.

— А ты тупая малолетка, которая просто не понимает, во что ввязывается!

Я сжимаю челюсти, поскрипывая зубами. Банка в моей руке становится невыносимо тяжелой! Так и хочется взять и запустить ее в голову этой беспринципной стерве. Раскроить ее тупой череп и посмотреть: а есть ли там вообще мозги? По ощущениям — нет.

Я сдерживаюсь. Из последних своих сил. И даже умудряюсь улыбнуться, говоря:

— Пусть я буду лучше тупая малолетка, чем беспринципная шлюха.

Больше не говоря ни слова и не обращая внимания на истошные поросячьи визги у меня за спиной, ухожу. Иду между стеллажей с хлебобулочными изделиями и растираю большим и указательным пальцем переносицу. К глазам неожиданно слезы подступают.

Я раздражена. И от этого раздражения у меня все чешется. Злюсь, и мне хочется орать и бить кулаком в стену. А еще расстроена так, что в глотке плещется горечь.

Я не хочу думать о том, что эта идиотка мне наговорила! Не хочу анализировать ее слова! Не хочу к ним прислушиваться и воспринимать всерьез!

Но…

Ему нужно остепениться… Ему нужна семья…

Сука Ника! Надо было все-таки ей врезать! Так обидно от понимания, что она права!

Сотников слишком хороший мужчина. Он стал бы чудесным мужем и потрясающим отцом. Его возраст к этому располагает. Ему бы только женщину хорошую, основательную, милую, нежную, заботливую, готовую быть с ним рядом вопреки всему.

А что я?

Я втянула его в идиотские фальшивые отношения. Тупая малолетка! Заставила врать и изощряться. Пользуюсь его добротой. И подсела на его тело, как на самые сильные антидепрессанты. Я испытываю в нем почти физическую необходимость! Мне требуется постоянная доза его объятий, улыбок и поцелуев. Пропустив хоть один «прием», меня начинает ломать. Я влюблена. Безумно и без памяти. Да! И я понимаю это!

Но не понимаю: насколько я готова к семье? К детям? Готова ли я остановиться на одном мужчине на всю свою жизнь? Готова ли растворить свое «я» в этих отношениях, чтобы появилось крепкое «мы»? И что, если нет? Тогда получается, что… Господи, возможно, я просто использую Сотникова! Использую его так же нагло и эгоистично, как это когда-то делала Вероника!

От последней мысли мне физически становится плохо. Меня начинает мутить. Я ставлю злосчастный горошек на ближайшую полку и растираю ладонью шею. Подкатывает. Оглядываюсь в поисках касс и выхода на улицу. Мне нужно отдышаться. Но тут моей талии касается крепкая рука, обнимая.

— Меня ищешь, Ириска?

— Никит? — выдыхаю я, встречаясь с ним взглядом.

— Ну да, а ты ожидала увидеть кого-то другого, Агапова? — хмыкает он весело. — Что ж, прости, если разочаровал.

Внимательно вглядевшись в мое лицо, Сотников перестает улыбаться.

— Ир, ты побледнела. Как ты себя чувствуешь? Все хорошо?

— По правде говоря, мне бы не помешало выйти на свежий воздух, — нервно улыбаюсь. — Здесь немного душно, — дергаю ворот кофты.

— Идем, — ставит корзинку на гору упаковок туалетной бумаги Сотников. — Выйдем.

— Подожди, а продукты?

— Посажу тебя на улице на лавочку и вернусь, рассчитаюсь.

Мы выходим на морозный воздух. Сотников, поддерживая меня за талию, подводит меня к скамейке на аллеи у магазина. Стягивает с головы свою шапку и усаживает на нее. Хочется разрыдаться. Черт! Ну почему он такой? Такой внимательный? Зачем?

Присев рядом на корточки, мужчина застегивает молнию на моей куртке до самого подбородка и натягивает на мою голову капюшон. Внимательно в глаза заглядывает, своими шершавыми ладонями обхватывая мои щеки.

— Где болит? Давай как на духу, детка.

— Тошнит немного и голова кружится. Не страшно.

— Воды?

— Нет. Не хочу.

— И часто тебя так кроет? — спрашивает обеспокоенно.

— Нет. Это… Наверное, переутомление. Мы почти всю ночь не спали и день провели на ногах, — нахожусь я. — Сейчас я немного посижу, и все будет нормально. Не боись, Сотников, тебе не придется тащить в дом своей мамы мое бездыханное тело, — пытаюсь пошутить.

Мужчина только больше хмурит брови.

— Точно? Может, прокатимся в больницу?

— Никаких больниц.

— Ириска…

— Не занудствуй! — закатываю я глаза.

— Ладно, — поджимает губы Никита. — Пять минут. И я вернусь.

— Окей. Не торопись. Дальше лавочки я никуда не уползу.

Удостоверившись, что я вполне комфортно устроилась, Никита чмокает меня в лоб и возвращается в магазин.

Я запрокидываю взгляд в ночное небо и выпускаю струйку пара изо рта. Надо же было этой селедке испортить нам такой классный день!