Всего два его слова.
Он слушает.
Ни давления, ни угрозы, но эти слова звучат как окончательный приговор, не оставляющий выбора.
Я медлю. Сложно. Но все же начинаю говорить, запинаясь, с самого начала.
Начинаю с мастерской отца. Как отец учил меня не просто слышать, а чувствовать музыку механизмов.
Почему-то никак не получается дойти до сути. Я планировала сказать лишь общее, про наш семейный дар… Но его молчание, его полная, сосредоточенная поглощенность моими словами, заставляет меня говорить и говорить.
Слова текут сами, вытаскивая наружу воспоминания, о которых я не думала годами. О том, как открылся мой дар. Как отец учил меня. Мои первые проекты.
Как к отцу пришли корпораты…
Поступление, резонатор…
Про мастерскую я договариваю тихо, опустив взгляд, глядя на свои стиснутые пальцы. Предельно коротко и четко.
Ректор Ирд не перебивает. Слушает.
Лишь когда я замолкаю, он задает первый вопрос.
— Как ты обошла охрану и големов? — спрашивает он.
В тоне его голоса читается лишь холодный интерес.
А я боюсь поднимать на него глаза.
— Я не обходила. Я месяц наблюдала за патрулями и узнала временные промежутки. У големов есть слепая зона в цикле обзора, если идти от западного входа. Я использовала его. В мастерской тоже есть пауза в смене заклятий с дневного режима на ночной. Он каждый раз меняется, но я вычислила интервал.
Ректор медленно перекладывает ногу на ногу. Скрип кожаного кресла звучит оглушительно громко.
— Что именно ты рассчитывала получить? Опиши целевой продукт.
— Прозрачный, электролитно-стабильный коллоидный раствор на основе эмориума. Он должен проникать в металл контракта и кристаллизоваться, показывая истинные эмоции подписавшего в виде узоров, которые невозможно подделать.
Мой голос дрожит на последних словах, и я откашливаюсь.
— На какие ресурсы ты опиралась, создавая рецепт? Учебники, запрещенные гримуары?
Услышав слово «запрещенные», я вскидываю на него возмущенный взгляд, но он лишь приподнимает брови, ожидая ответ.
— В основном, на работы отца, — сдерживая вспыхнувшую злость от несправедливого обвинения, отвечаю я. — Еще использовала «Продвинутую алхимию катализаторов» Лериэля. Метод синтеза… мой. Я использовала открытые источники. Все законно. И никого не впутывала. Только показала родителям. Они помогли с формулой.
Вопросы ректора следуют один за другим.
Проводила предварительные испытания? Где? Знала ли я, что масштабирование опасно?
Да, конечно, но я провела семнадцать успешных микросинтезов. Проблем не было. Мой отец и лорд Руфус проверили все мои расчеты. Их одобрения мне было достаточно. Ошибка вышла в практике. Я была так уверена…
Новые вопросы. Как проверяла чистоту компонентов до начала синтеза? Как рассчитывала необходимую мощность системы охлаждения?
Я отвечаю, комкая ткань платья. Голос самой себе кажется чужим, слабым.
— Кьяра, твоя успеваемость безупречна. Почему не обратилась за официальным допуском?
— Потому что вы бы спросили, зачем он мне. А я не могла рисковать. Веритек… корпораты ведь везде имеют уши. Да и потом. Официальный допуск для проекта студентки, да еще и направленный против главного спонсора половины исследований академии? Вы бы мне его не дали.
Я отпускаю многострадальное платье и сжимаю руки в кулаки на коленях. Взгляд ректора скользит по моим рукам, а затем возвращается к моему лицу. Мои щеки тут же вспыхивают.
— Считаешь, что твоих знаний третьекурсницы было достаточно?
— Моих знаний хватило, чтобы создать устройство, которое чуть не взорвало пол-академии, — усмехаюсь я горько и опускаю голову. — Мой ответ: нет, не достаточно. Особенно, чтобы предвидеть все последствия. Теперь я это знаю.
— Значит, ты и последствия контакта с дымом осознаешь?
Я сжимаю руки так сильно, что пальцы белеют.
— Да. Нервные расстройства. Разрушение магических каналов. Я чуть не уничтожила нас обоих. — Я говорю это почти шепотом, не в силах выдержать его взгляд. — Спасибо, что вы… что ты действовал быстро.
— Я пытаюсь понять, Кьяра, — он расцепляет руки и барабанит пальцами по подлокотникам. — Что двигало тобой? Отчаяние или слепая уверенность в себе?
В горле встает ком. Я резко вдыхаю и выдыхаю. Голос срывается, становится тихим и сиплым.
— Сначала отчаяние. Потом уверенность. А сейчас… — Я обвожу взглядом кабинет. — Снова отчаяние. Я не…
Горло сдавливает, я дышу глубоко, чтобы не заплакать. Ректор встает, подходит к полке, поправляет корешок завалившейся книги. Наливает воды из графина в два стакана, протягивает один мне.
Я пытаюсь благодарно ему улыбнуться, но получается натянуто, да и уголки моих губ нервно подрагивают. Беру протянутый стакан и жадно выпиваю половину.
Ректор возвращается в кресло. Свой стакан он даже не пригубливает.
— Ты считаешь, что твои причины оправдывают нарушение? — новый вопрос заставляет меня вздрогнуть.
— Я не знаю. Спасение семьи... казалось, что да. Но теперь я вижу цену, которую чуть не заплатила, — дергая плечом, я добавляю: — мои причины оправдывают это для меня. Но я понимаю, что для вас, как для ректора, они не могут быть оправданием.
Еще вопросы.
Много.
Я держусь.
Но следующий вопрос…
— И все же, Кьяра. Почему?
Я вскидываю на него взгляд. Он смотрит пристально, его взгляд, кажется, пытается проникнуть в самую мою суть.
— Ты одна из лучших моих студенток. В отдельных дисциплинах самая лучшая. Как бы то ни было, ты не могла не осознавать последствия. Осознавала же? — давит он голосом.
Закусив губу, я киваю.
Он прав. Полностью. Конечно, я все понимала.
Даже вероятность взрыва видела, но там была мизерная статистическая погрешность. Я решила, что нужно как следует подготовиться. Поэтому просчитывала все досконально, прежде чем решиться.
— Ты не могла не осознавать риски, — продолжает допытываться он. — Почему, Кьяра? Почему решилась?