Вечерняя Академия погружена в зыбкую тишину, нарушаемую лишь мерным гулом в стенах — будто древнее здание дышит во сне. Светящиеся шары фонарей отбрасывают на каменные плиты дрожащие тени. Охранные големы замерли на постах, их полированные поверхности тускло отсвечивают в ночи.
В главном зале библиотеки царит почтительное молчание, нарушаемое лишь шелестом страниц. Несколько студентов поднимают на меня взгляды, когда я прохожу к дальнему углу, где находится вход в закрытый отдел.
Достаю из кармана ключ-табличку с рунами — специальный пропуск от Дорхара. Металл тёплый от прикосновения к телу. Прикладываю его к матовой пластине у массивной дубовой двери. Раздаётся тихий щелчок. Дверь бесшумно отъезжает в сторону, и внутри вспыхивают магические светильники, заливая помещение холодным светом.
Воздух бьёт в нос — густая смесь запахов старого пергамента, выцветшей кожи и воска. Стеллажи уходят ввысь, теряясь в тенях. Полки ломятся от фолиантов и тугих тубусков с чертежами.
Подхожу к главному каталожному аппарату — громоздкой машине из латуни и тёмного дерева. Набираю код темы: «Синтез гормональных блокаторов на основе эмориума». Аппарат щёлкает, гудит, и на латунной ленте выбиваются номера стеллажей.
Иду вдоль бесконечных полок, сверяясь с лентой. Приходится использовать переносной левитатор, чтобы добраться до нужного фолианта. Пыль столбом стоит в воздухе, когда я снимаю с полки тяжёлый том.
Наконец, в руках у меня всё необходимое: «Практикум по нейтрализации эфирных катализаторов», «Современные методы гормональной стабилизации» и ещё несколько специальных трудов.
Сложив стопку книг, тащу её к своему столу в углу и погружаюсь в работу. Достаю чертёжные инструменты — циркули, линейки, рейсфедеры — и разворачиваю чистые листы пергамента.
Мысли постепенно упорядочиваются, тревога за Розу отступает. Остаются только формулы, схемы реакторов и точные расчёты.
В этой тишине я нахожу то, что искала, — не покой, но сосредоточенность.
— Приятно видеть такое рвение, — раздаётся за моей спиной низкий голос.
Вздрагиваю и оборачиваюсь.
Ректор Ирд неспешно идёт ко мне между стеллажами, его мощная фигура кажется ещё больше в полумраке.
Плечи непроизвольно напрягаются, спина выпрямляется. Поднимаю на него упрямый взгляд, готовясь к замечанию.
— Я приказывал отдыхать, — говорит он, останавливаясь по другую сторону стола. — И составлять схемы завтра.
Медленно поворачиваюсь к нему.
— Вы же сами говорили, что я должна стать выносливее, — парирую я, слегка наклоняясь вперёд. — Разве не это вы имели в виду? Работать, когда другие спят? Доводить дело до конца?
Мой голос звучит чуть громче, чем нужно, нарушая библиотечную тишину.
— Или вы имели в виду какую-то другую, удобную выносливость?
Не отвожу взгляда, чувствуя, как учащённо бьётся сердце.
Возможно, это усталость и обида говорят во мне, но мне кажется несправедливым, что он упрекает меня именно за за желание работать. А как я могу иначе, если в голове крутятся мысли о Розе, о Веритек, о родителях.
Уголок его губ подрагивает, и Дорхар тихо усмехается — низкий звук, от которого по коже пробегают мурашки.
Прежде чем он успевает что-то сказать, задаю вопрос, в котором слышны и вызов, и любопытство:
— А вы что здесь делаете в такой час? Разве ректорам не положено спать?
Его взгляд скользит по моим чертежам, цепко, считывая формулы за секунду.
— Сон бывает разным, — отвечает он, и голос теряет оттенок упрёка. — Иногда лучший отдых... закончить то, что не даёт покоя.
Дорхар делает паузу, золотистые глаза снова поднимаются на меня.
— Работай. Но если увижу, что начнёшь засыпать, лично отправлю тебя в постель.
Чувствуя, что играю с огнём, поднимаю бровь.
— Мою? — вырывается шёпот, полный намёка.
Глаза Дорхара вспыхивают в полумраке, в них мелькает что-то тёмное и одобряющее.
Он не отвечает, лишь разворачивается и уходит вглубь библиотеки, оставляя меня с бешено колотящимся сердцем и с полным осознанием, что эта ночь будет длиннее и сложнее, чем я предполагала.