Тайная помощница для ректора-орка (СИ)

Глава 5. Понимание

— Антидот? — его красивые губы изгибаются в жёсткой усмешке, но в звуке его низкого рокочущего голоса нет ни капли веселья, лишь сухая, безжалостная реальность. — Его создание займёт дни, если не недели. А напряжение...

Взгляд ректора, тяжёлый и обжигающий, медленно скользит по моему лицу, опускается ниже, к вырезу платья, где бешено стучит моё сердце. И снова возвращается к моим глазам, заставляя меня сгорать со стыда и проклятого, предательского желания.

— Оно нарастает, — с безжалостностью сообщает он, — с каждым часом. Пока не начнёт разрушать организм изнутри.

Мои ладони становятся ледяными. Воздух в мастерской, пахнущий озоном и горелой магией, вдруг кажется густым и спёртым.

— Ты помнишь раздел «Эфирно-телесной симбиотики»? — его голос звучит как удар хлыста, заставляя вздрогнуть. — Влияние подобных веществ на физиологию?

В памяти сами собой всплывают чёткие, отточенные строчки из учебника, заученные до автоматизма во время ночных бдений.

Мои губы, будто независимо от воли, беззвучно повторяют их, а потом сипло выдавливают:

— Неудовлетворённое возбуждение, вызванное эфирно-гормональным катализатором, приводит к перенапряжению нервной системы, мышечным спазмам...

Я замолкаю, ощущая, как по спине бегут ледяные мурашки. Осознание, тупое и тяжёлое, начинает пробиваться сквозь туман влечения.

— И к чему? — он мягко, почти шёпотом, подталкивает меня к продолжению, но в этой мягкости сквозит стальная неумолимость.

Я сглатываю комок в горле, заставляя себя договорить, произнести вслух собственный приговор.

— ...а в долгосрочной перспективе — к повреждению каналов проведения магии и... — мой голос снова предательски дрожит.

— И к чему, Кьяра? — настаивает он, и его золотистые глаза, кажется, видят меня насквозь.

— К мучительной деградации организма, — выдыхаю я, и слова повисают в воздухе ледяными осколками. — Превращающей его в оболочку без сознания.

Я смотрю на него, на его сжатые челюсти, на капли воды, всё ещё скатывающиеся с тёмных волос по мощной матово-изумрудной коже широкой шее.

Спускаюсь взглядом по мощной рельефной груди, обтянутой шёлковой рубашкой. На тот самый явственный, пугающий своими размерами бугор на штанах, который кричит о его собственном, сдерживаемом железной волей, возбуждении.

— Вижу, ты всё понимаешь, — его голос звучит тихо, почти интимно, и это звучит страшнее любого его самого громкого обвиняющего рыка.

Я молчу, опустив глаза в пол, и киваю. Понимаю, я конечно. Мы в одной ловушке. Связанные одной цепью, одним ядовитым дымом.

И отчётливо понимаю, что именно придётся сделать, к чему ректор сейчас ведёт разговор. Ужас-то какой… Не может быть, чтобы это была правда…

— Остаётся только один выход, — его слова падают в гулкую тишину мастерской, как тяжёлые, отполированные камни, — единственный способ сбросить это напряжение и дать телу то, чего оно требует. Настоящие гормоны, которые в данный момент мы ничем не сможем заменить. Аналог которых попросту нет времени синтезировать.

Я опускаю голову, чувствуя, как по щекам разливается огненная краска. Жар пышет от кожи, а внутри всё сжимается в тугой, болезненно-сладкий комок.

Знаю я, всё ведь знаю, что он прав. Другого пути нет.

Знания, выстраданные за годы учёбы, безжалостно подтверждает его слова. Подобные побочки экспериментов с эмориумом — далеко не новость. Я-то думала, что я в безопасности, потому что десятки раз всё просчитала.

Я молча киваю, не в силах вымолвить ни слова.

Стыд и отчаяние сдавливают горло, но под ними — тлеющая, готовая вспыхнуть искра облегчения.

Ведь я всё ещё жива. И… как бы это не было страшно и стыдно признавать — он знает, что делать. Я не одна…

Ректор медленно приближает пальцы к моему лицу.

Его движение плавное, почти гипнотическое.

Он не хватает меня, не принуждает. Мягко, но без возможности отказа, поднимает мой подбородок, заставляя посмотреть на него. Его пальцы кажутся обжигающе горячими на моей коже.

— Не бойся, — говорит он, и в его низком, всегда таком твёрдом голосе вдруг слышатся новые, незнакомые нотки. — Я буду нежен с тобой.

Эти слова обрушиваются на меня.

Они звучат как приказ, от которого невозможно ослушаться, и как обещание, от которого перехватывает дыхание.

По моей коже бегут мурашки, а низ живота сжимается судорожно и влажно. Весь мир сужается до его золотистых глаз, до его лица, до густых теней, лежащих на его суровых чертах.

Он не ждёт моего ответа. Возможно, он видит его в моих широких зрачках, в предательской дрожи, что пробегает по моим рукам.

Его руки медленно, почти плавно обнимают меня. Одна ложится на спину, чуть ниже лопаток, вторая — на поясницу. Его ладонь — огромная, тяжёлая и невероятно горячая. Он властно, но без грубости прижимает меня к себе.

Я чувствую всю разницу в наших размерах. Его высокое, могучее тело полностью подчиняет моё.

Твёрдые, рельефные мышцы груди и живота упираются в меня, а тот самый жёсткий, огромный бугор врезается в низ моего живота, заставляя меня непроизвольно выдохнуть и прижаться к нему сильнее.

Он пахнет озоном, дорогим мылом и чистой, животной мужской силой. От этого запаха кружится голова.

Его лицо приближается. Я инстинктивно зажмуриваюсь, ожидая… чего? Грубости? Нетерпения?

Поцелуй оказывается неожиданно медленным. Властным, но изучающим.

Его губы, тёплые и чуть шершавые, прикасаются к моим, и всё моё естество сжимается от внезапной, ослепительной вспышки желания.

Ректор не спешит, словно пробуя меня на вкус, исследуя каждую секунду этого первого соприкосновения. Потом кончик его языка касается линии моих губ, требуя подчинения, и я безропотно, с тихим стоном открываюсь ему, позволяя ему углубить поцелуй.

Мир пропадает. Остаётся только влажный жар его рта, твёрдость его рук, вжимающих меня в него, и оглушительный гул крови в ушах.

Когда он наконец отрывается, у меня перехватывает дыхание. Губы горят, распухшие от его поцелуя.

— Вы… — я с трудом выговариваю, удивляясь как хрипло звучит мой голос, — вы накажете меня? Отчислите?

Его золотистые глаза смотрят на меня безжалостно и прямо. В них нет ни капли снисхождения.

— Да, — отвечает он просто, и это слово бьёт точнее любого удара. — Ты нарушила прямой запрет на пользование этой мастерской. Ты подвергла опасности не только себя, но и всю академию. Не отчисление. Я не отчисляю. Но наказание будет.

Он делает крошечную паузу, и его взгляд становится ещё тяжелее, ещё неумолимее.

— Но сначала мы должны замедлить влияние эмориума. На нас обоих. В мои планы не входит валяться где-нибудь на больничной койке без мозгов. Надеюсь, в твои тоже. Не входит же? — он вопросительно приподнимает бровь.

— Нет, конечно… — выдыхаю я, умирая от желания снова ощутить его властные губы на своих губах.

— Отлично, — хрипло выдыхает он и опускает на мои губы тёмный взгляд.

Моё тело сходит с ума. Нестерпимо хочется обвить его мощную шею руками, потянуться за новым поцелуем.

Ректор прижимает меня к себе чуть крепче, рассматривая мои губы. После чего резко вскидывает глаза и обводит пристальным взглядом мастерскую.

Тёмное помещение залито холодным синим светом приборов, заставлено хрупким и опасным оборудованием.

Его взгляд скользит по заклиненным рычагам, дымящимся трубам, разлитому эмориуму.

— Не здесь, — хрипло говорит он.

.