Тайная помощница для ректора-орка (СИ)

Глава 21. Признание

Дорхар ни слова не говоря, просто подходит сзади и обнимает меня.

Его большие, сильные руки скрещиваются у меня на груди, прижимая мою спину к его твердому торсу.

Я замираю, изо всех сил стараясь сдержать постыдные рыдания.

Вся лаборатория вокруг — сияющие приборы, сложные механизмы, драгоценные реактивы — плывет перед глазами из-за слёз, которые мне никак не удержать.

— Тихо, — его голос звучит прямо у уха, низкий и спокойный. — Все в порядке.

Я прерывисто вздыхаю, и ректор легко поднимает меня на руки, как тогда в купальне.

Его ладони обхватывают меня так уверенно, так бережно, что мое тело на мгновение расслабляется, забыв о дрожи.

Он садится в массивное кожаное кресло в углу лаборатории, усаживая меня к себе на колени. Его объятия большие, надежные, окутывающие меня, укрывающие от всего мира.

В его руках я чувствую себя такой защищенной… Именно это становится последней каплей.

Рыдания вырываются наружу, сотрясая все мое тело. Я цепляюсь пальцами в ткань его камзола, пряча лицо у него на груди, и плачу…

Плачу громко, навзрыд, от унижения, от усталости, от этой невыносимой смеси стыда и желания. Пытаюсь сдержаться, но это просто невозможно, слезы текут рекой, горячие и соленые, оставляя влажные пятна на его одежде.

Он не пытается меня останавливать. Просто держит, одной рукой прижимая к себе, а другой гладя мои волосы, спутанные после долгого дня.

И ещё… что-то неразборчиво шепчет. Не могу распознать слова, воспринимаю как просто утешающие звуки, глубокий рокот в его груди, который я чувствую щекой.

С лабораторного стола вдруг раздаётся громкое шипение.

Вздрагиваю и оглядываюсь.

Пена из перегретой колбы валит через край, капая на идеально чистый пол и оставляя едкие пятна. Драгоценный состав, над которым мы работали, булькая, стекает вниз.

Эксперимент безнадежно испорчен, хотя, если прямо сейчас…

— Ингредиенты... — всхлипываю я, пытаясь вырваться, — Портятся... Я сейчас...

— Нам плевать, — твердо произносит ректор, не ослабляя хватку. — Сделаем новый. Сотню новых, если понадобится.

Эти слова, сказанные так просто и уверенно, ломают последние преграды.

Сотню новых?..

На меня накатывает осознание его слов: ему плевать на драгоценные компоненты, на потраченное время. Ему важно то, что происходит со мной.

И я сдаюсь. Полностью. Рыдания становятся глубже, отчаяннее. Это уже не слезы сегодняшнего унижения, а что-то старое, накопленное за годы.

— Папа... — вырывается у меня сквозь рыдания, голос срывается на шепот. — Он тогда пришел... и просто сел... а мама плакала... а я ничего не могла сделать... Этот контракт... я так боялась... все эти годы... работала, старалась... чтобы нас не раздавили...

Я говорю бессвязно, выплескивая наружу годы страха, отчаяния, работы наизнос.

Все, что копилось во мне с того самого вечера, когда отец вернулся из главного офиса Веритека с пустым взглядом. Я плачу о его усталом лице, о молчаливых слезах матери, о своем собственном страхе, что мы никогда не выберемся из этой долговой ямы.

Он не перебивает. Просто слушает, удерживая меня в своих больших, невыразимо бережных объятиях, пока буря не начинает стихать. Пока рыдания не сменяются тихими всхлипываниями, а потом и вовсе не затихают, оставляя после себя лишь дрожь и чувство полнейшей опустошенности.

Я лежу у него на груди, прижавшись щекой к ткани его камзола, слушая ровный, уверенный стук его сердца.

И в этой тишине, пахнущей гарью и испорченными реактивами, больше покоя, чем я чувствовала за последние три года.

Когда я наконец затихаю, истощенная, Дорхар не торопит события.

Сначала его пальцы осторожно разжимают мои, все еще вцепившиеся в его камзол. Затем он мягко, осторожно, поднимает мой подбородок, заставляя посмотреть на него.

Мои глаза наверняка красные и опухшие, да и лицо испачкано слезами.

Но его золотистый взгляд, серьезный и глубокий, — без тени раздражения или осуждения.

В его глазах я читаю понимание. И что-то еще, чего я не могу определить.

— Прости, — тихо говорит он, и его голос, обычно такой властный, теперь звучит приглушенно и... искренне. — Я недооценил, как тебе тяжело. Ты кажешься такой... несгибаемой. Держишь удар за ударом, будто тебе все нипочем. Я видел только твою силу. Но не видел цены, которую ты за нее платишь. Прости.

Я смотрю на него в полном, абсолютном шоке, не в силах вымолвить ни слова.

Ректор Ирд. Грозный, могущественный, непреклонный Дорхар Ирд, перед которым трепещет вся академия… извиняется?!

Он в самом деле просит прощения у меня…

Не просто констатирует факт, он признает свою ошибку. Он видит не просто студентку, допустившую оплошность, а человека. Не стал отчитывать за мои слёзы, за испорченные явно очень дорогие ингредиенты. Он заглянул за мою защитную стену и увидел ту боль, что я так тщательно скрывала.

И тогда, пока мой разум все еще пытается осознать произошедшее, он наклоняется и целует меня.

Его губы касаются моих с невероятной нежностью, легко-легко, словно опасаясь причинить новую боль.