Трагическая связь

Глава 18

Нокс

Я не люблю делить свою постель с кем-либо.

Из этого правила никогда не было исключения.

Мысль о том, что рядом с моим телом всю ночь будет лежать другое, вызывает отвращение, обнажает во всех худших смыслах, и я никогда не собирался рисковать тем, что мне приснится кошмар и мои теневые существа разорвут кого-то на части только из-за демонов в моей голове. Единственным человеком, которому я позволял входить в свои комнаты до всего этого дерьма со Связью, был Норт, и то только потому, что какая-то часть меня чувствует себя в долгу перед ним.

Он несет много груза на своих плечах, благодаря мне.

Единственная причина, по которой я позволил Олеандр спать в моей постели, как в особняке Дрейвенов, так и здесь, в Убежище, заключалась в том, что мои узы настаивали на этом. Я боролся с ними на каждом шагу. В конце концов, угрозы, которые они шептали мне, вещи, которые они обещали сделать, как только завладеют моим телом, — всего этого было более чем достаточно, чтобы я уступил в этом вопросе, приоткрыв дверь на самую малость, чтобы позволить ей заглянуть в пространство, которое я занимаю в этой темной адской дыре. Я был так уверен, что останусь тверд в своих убеждениях и не допущу ее в свою голову.

Я ошибался.

Я также рад, что ошибался.

Я просыпаюсь рядом с Олеандр, ее лицо повернуто к моему, даже когда Норт обернулся вокруг нее, как одеяло. Ее губы так близко к моим, настолько близко, что когда она вздыхает во сне, я чувствую ее дыхание, словно ласку на своей коже. Горловина рубашки, в которую она одета, низко натянута на ее теле и демонстрирует плавные линии шеи и плеч.

Я хочу испортить там кожу, пометить ее, убедиться, что, когда она выйдет из этой комнаты, все точно будут знать, кому она принадлежит. Я хочу держать ее здесь весь день, владеть ее временем, ее телом и каждой ее мыслью так, как она стала владеть моими.

Я хочу все это для себя, и мой брат, лежащий с нами в кровати, — единственное, что меня останавливает.

На телефоне меня ждет текстовое сообщение от Грифона — напоминание о том, что сегодня утром нас ждет дебрифинг по поводу встречи с лидерами Неодаренных. Я нашел более чем достаточно упоминаний о пустоглазых богах в новых документах, которые необходимо обсудить, поэтому, как бы я ни ненавидел сидеть и болтать о всякой ерунде, вместо того чтобы что-то делать, мне не терпится приступить к этому обсуждению.

Мы не можем больше игнорировать то, что я обнаружил.

Мы не можем просто сидеть и ждать, пока с нами что-то случится, вместо того, чтобы начать действовать, независимо от того, насколько осторожными хотят быть все остальные. Лучше использовать все, что есть в нашем распоряжении, а с Олеандр это большая огневая мощь.

Я осторожно выбираюсь из кровати и направляюсь в душ, избегая теневых существ, которые все еще счастливо спят. После моей смерти они стали более послушными и сонными, но сила, которую узы Олеандр послали мне в Пустоши, снова взбодрила их. Я знаю, что это временно, что возвращение к владению собственным Даром все исправит, но все равно неприятно видеть их такими.

Тот факт, что они позволили Норту и Августу войти сюда прошлой ночью без боя, говорит о многом.

Когда я выхожу из душа с мокрыми волосами и вижу, что Процел радостно сидит у двери и ждет меня, я слышу это. Я жду жжения отвращения в горле или даже давления ревности в нутре, но там ничего нет. Никакой реакции, кроме, может быть, желания присоединиться.

Чуждая концепция, если таковая когда-либо существовала.

Дверь в ванную все еще открыта там, где я ее оставил, еще одна аномалия, и, сделав один шаг вперед, я вижу их обоих в моей постели, голова Олеандр запрокинута назад, когда она прикусывает губу, чтобы сдержать стон. Она прижимается к руке Норта, которая исчезает в передней части боксеров одного из ее парней. Лицо моего брата скрыто: он прильнул к ее шее, наслаждаясь чистым опытом ублажения своей Привязанной.

Она выглядит великолепно.

На ее щеках появился румянец, а губы покраснели в тех местах, где она их прикусывает. Ее тело движется само по себе, она бесконтрольно извивается, растаявшая и похотливая, поднимаясь все выше и выше. Ее глаза встречаются с моими через всю комнату, ее веки широко распахиваются, когда с ее губ срывается очередной стон. Я удерживаю ее взгляд до тех пор, пока она не кончает, откидывая голову на плечо Норта и сжимая бедрами его руку, словно прижимая ее к своему клитору.

Пальцы Норта трахают ее во время оргазма.

Он не перестает доставлять ей удовольствие, не колеблется, безжалостно доводя ее до предела и лишая рассудка от экстаза. Одна из его теней движется, чтобы стянуть ткань шорт вниз по ее ногам, обнажая нижнюю половину, пока она не оказывается выставленной на всеобщее обозрение. Я заперт в собственном теле, наблюдая, как пальцы Норт погружаются в ее пизду, влажные звуки ее киски эхом разносятся по комнате и притягивают меня к ней.

Она кричит в его объятиях, практически плачет, а он продолжает, пока она не начинает молить его о пощаде, от чрезмерной стимуляции она корчится в беспорядке на моих простынях.

Я ожидаю, что он ее трахнет.

Я бы даже не рассердился на него за это. Когда он наконец останавливается и позволяет своим пальцам выскользнуть из нее, он поворачивается к ней лицом, чтобы прошептать что-то ей на ухо, убирая волосы с ее лица, вымучивая мягкие поцелуи из своей Привязанной. Это кажется более интимным, чем смотреть, как он трахает ее, чем-то более мягким и личным, но ни один из них не выглядит обеспокоенным тем, что я все еще наблюдаю за ними вместе.

Когда Норт встает и уходит, я, наконец, снова обретаю способность двигаться.

Я не могу удержаться от того, чтобы не подойти к ней, не взять ее за лодыжки и не потащить дальше по кровати, чтобы вылизать ее, наслаждаясь болезненным стоном, который она издает в ответ. Вкус ее соков вызывает привыкание, и я не останавливаюсь, пока не доставлю ей столько же оргазмов, сколько и Норт, пока ее ноги не задрожат, руки не вцепятся в простыни, и она не начнет бормотать молитвы о пощаде.

Она — бескостное месиво, но все же, в тот момент, когда я забираюсь обратно на кровать, она перекатывается ко мне, немного застенчиво наклоняясь, чтобы сжать в кулаке мой член. Как только я устраиваюсь поудобнее, более чем довольный тем, что она прикасается ко мне, она облизывает полоску от основания до кончика. Она смелеет и радостно напевает себе под нос, когда моя голова откидывается на плечи, а затем заглатывает меня целиком, вырывая из меня стоны.

Тот, кто научил ее этому, проделал охуительную работу.

Я хочу лечь и дать ей волю, посмотреть, что она хочет со мной сделать, но ничего не могу с собой поделать. Я захватываю в кулак ее волосы, наслаждаясь тем, как серебристые пряди струятся сквозь мои пальцы, и натягиваю ее на свою длину немного быстрее, надавливая и надавливая, пока не чувствую, как моя собственная разрядка стремительно приближается ко мне.

Я веду себя грубо, я уже знаю. Ничего не могу с этим поделать. Но, судя по тому, как она стонет и извивается у моих ног, Олеандр это нравится. Она получает от этого такое же удовольствие, как и я. Когда я приподнимаю бедра и кончаю ей в горло, она рефлекторно сглатывает, выпивая все до последней капли, а я стискиваю зубы, сдерживая крик наслаждения.

Она, черт возьми, была создана для меня, подарок, которого я не заслуживаю.

* * *

Когда мы приходим в конференц-зал в офисе Норта — место, которое я использовал, чтобы разложить все свои исследовательские тексты и собрать как можно больше информации о богах, — Норт выглядит спокойнее и расслабленнее чем когда-либо прежде. Он более спокоен, чем это допустимо, учитывая угрозы, с которыми мы все еще сталкиваемся.

Грифон тоже сразу это замечает, приподнимая брови, когда наливает себе чашку кофе из маленького кофейника, на котором настаивает. У него ужасный вкус в кофе. И Норт, и я отказываемся пить все, что не является эспрессо или капучино, сваренным особым способом. Грифон же предпочитает капельный, который, по сути, является канализационной водой. Ему нравится притворяться, что это связано с нашим воспитанием, а не только с тем, что у нас функционируют вкусовые рецепторы, в то время как у него, похоже, нет.

— Кто бы мог подумать, что для поднятия настроения тебе нужна была всего лишь ночевка в комнате брата? Мы должны отметить в календаре еще несколько подобных мероприятий для тебя, — говорит Грифон с ухмылкой, и Норт даже не утруждает себя притворяться расстроенным из-за этого.

— Я провел месяцы, зная, что она что-то скрывает от всех нас, что из-за этого она не может полностью посвятить себя нашей группе Привязанных. Не собираюсь пытаться отрицать, что я рад, что все наконец-то закончилось, и теперь мы будем вступать в схватки с Сопротивлением, находясь на одной волне.

Таков Норт, всегда притворяющийся, что он думает только о картине в целом. Мы с Грифоном прекрасно понимаем, что на самом деле ему плевать на Сопротивление, когда дело касается его Привязанной. Это сводило бы его с ума, если бы он не знал о ней хоть что-то, хоть что-нибудь. Он бы с радостью разбил лагерь в ее сознании, как это сделал Грифон, лишь бы знать о ней все до мельчайших подробностей, потому что он такой собственнический, одержимый засранец, когда что-то западает ему в душу, и, Боже, Олеандр запала ему в душу.

Я тоже не далеко ушел.

Она и в моей.

— Удивительно, что она не настояла на том, чтобы спуститься сюда, как и двое других, — говорит Грифон, растягиваясь на одном из сидений, его спина трещит от того, что он провел ночь, прислонившись к стене в коридоре, суетясь над ней. Я мог бы пошутить на эту тему, но я обнаружил, что мне больше неинтересно подкалывать кого-либо из них по поводу нее. Я бы предпочел приберечь эту энергию для поиска выхода для нас.

— Гейб и Атлас настояли на том, чтобы Оли осталась с ними. Она хотела сама обсудить с ними несчастный случай с ее родителями, — сообщает Норт, довольный тем, что держит всех в курсе событий, но я не хочу сидеть и говорить об этом без нее.

Такое ощущение, что мы все случайно сплетничаем о ее травме. Я уже пообещал унести это с собой в могилу, так что с моих губ никогда не сорвется ни единого слова об этом.

Даже в адрес моего брата или Грифона.

— Как обстоят дела с сенатором? Кроме того, что она копалась в вещах, в которых не должна была, и пыталась использовать их против тебя. Ты добился от этой женщины чего-нибудь стоящего?

Глаза Норта слегка сужаются, а затем он пожимает плечами. — Она Неодаренная. Мы мало что смогли вытянуть из нее… кроме семей, за которыми охотилось Сопротивление. Среди них есть потенциальные Одаренные, которых забрали в детстве, но промывка мозгов уже произошла, и мы мало что можем для них сделать.

Я киваю и чешу затылок, слегка дергая себя за волосы, пытаясь сосредоточить свой мозг на сборе любой незначительной информации, которая могла бы помочь.

Норт останавливается, чтобы как следует оглядеть разбросанные повсюду книги и бумаги. Доска, на которой я делал заметки, написана на мертвом языке, который понимаю только я, а теперь и Олеандр. В основном это сделано для того, чтобы, если кто-то забредет сюда, он не смог подсмотреть, чем я занимаюсь.

Слишком многое поставлено на карту.

Норт спрашивает: — Тебе удалось что-нибудь найти? Хоть какую-нибудь мелочь, которая могла бы подсказать нам, какого хрена мы должны делать с Гейбом, если он снова обратится?

Я пожимаю плечами и похлопываю по одной из стопок бумаги — это распечатка древнего текста, который был отсканирован и отправлен мне, самого старинного из всех, что я видел, возможно, такого же старинного, как сама письменность, и перевести его было непросто. Он мертвее, чем тот, который я использую для заметок.

— Я нашел упоминание о «Боге-драконе». Я предположил, что это был Перевертыш, превратившийся в какую-то ящерицу. Возможно, это был Одаренный, который был путешественником и мог легко превратиться во что-то, что просто не было естественным для того места, где был написан текст, однако там говорится о его «холодных, мертвых, черных глазах». Думаю, это единственный и неповторимый случай, когда дракон раньше ходил по земле.

Норт выдыхает и кивает. Грифон барабанит пальцами по столу. У него много собственных чувств по поводу изменения Гейба, которые он держит при себе, но я уверен, что он озвучит их, когда будет готов.

Я точно знаю, как его подготовить.

— На данный момент я веду учет того, когда и где появлялись черные глаза… и какие способности могли быть проявлены, потому что теневые существа — не единственный Дар, который я наблюдаю.

Это работает как по волшебству.

— Что ты хочешь этим сказать? — спрашивает Грифон, когда наши взгляды встречаются, и я пожимаю плечами в ответ.

— Есть упоминания о «черноглазом существе», которое могло заставить своих врагов подыгрывать его самым сокровенным фантазиям, о существе, которое могло заставить мужчин занять его собственную позицию по отношению к чему-либо. Есть также существо, которое могло разрубать людей пополам одной лишь силой мысли. Я все еще пытаюсь выяснить, что это мог быть за Дар, но, несмотря ни на что, этот Одаренный был сожжен на костре за свои преступления. Он кричал, что это демон, живущий внутри него, совершал все это, что он не контролировал свой Дар, когда происходили подобные случаи.

Оба они выглядят одинаково потрясенными и расчетливыми при этой новости.

— Как ты думаешь, сколько всего известно Сопротивлению? — Норт поднимается со своего места и подходит к большому окну, чтобы посмотреть на город, который он медленно строит, — последний пережиток добра в роду Дрейвен, который, кажется, никто не признает. Они просто съеживаются в страхе перед нашими теневыми существами.

— Мы можем лишь догадываться, учитывая то, что нам известно, — говорит Грифон, поднося к губам чашку с ужасным кофе. — У нас есть два члена Сопротивления, запертые в камерах под техническим центром. Возможно, сейчас самое время подойти к допросу более творчески.

Норт вздыхает и качает головой. — Еще немного творчества, и мы перейдем черту того, что обещали Атласу. Я не собираюсь привносить нечестность в нашу группу Привязанных. Мы слишком упорно боролись за это, чтобы потерять сейчас.