Утонуть в тебе

Глава 12

Люк

У Сиенны отвисает челюсть, когда я веду ее в дом, пока Бад не лает и не подбегает к нам, виляя хвостом так сильно, что вся его задница трясется.

— Ты такой милый! — Она опускается на колени, смеясь, потому что Бад облизывает ее лицо, пока она гладит его.

Он уже любит ее. Мы оба любим.

— Ма приготовила для тебя спальню.

— Так мило, что ты говоришь «Ма». — Слова слетают с ее губ прежде, чем она успевает передумать.

— Да? — Я ухмыляюсь ей сверху вниз.

— Просто в этом слове проскальзывает легкий намек на южный акцент. Не забивай себе этим голову. — Она, наконец, выпрямляется, продолжая чесать Бада между ушами. — У тебя огромный дом.

— Мама судья. Она хорошо зарабатывает.

Не говоря уже о том, что мой отец оставил ей полис страхования жизни на миллион долларов. Она плакала, когда узнала об этом. Не от облегчения или счастья, а потому что никакие деньги не могли его заменить. Ничто и никогда не сможет.

Внимание Сиенны переключается на фотографию в рамке, висящую на стене среди обширной коллекции Ма. На стене, посвященной воспоминаниям. Призракам. Она проводит пальцем по рамке.

— Это твой отец?

Я проглатываю комок в горле. Фотография папы и меня, девятилетнего, покрытых грязью, которой мы швырялись друг в друга. Мама сделала фотографию, пока мы смеялись. Это до сих пор одна из моих любимых фотографий.

— Это он.

— Ты очень похож на него. — Она улыбается.

— Да. — Я прочищаю горло. — Хочешь посмотреть свою комнату?

Сиенна понимает намек и закрывает тему, кивая. Я веду ее наверх по лестнице, а Бад стучит лапами за нами.

Когда я открываю дверь в ее новую комнату, лицо Сиенны озаряется. Нет ничего лучше в мире, чем видеть ее счастливой.

— Вау. Твоя мама действительно превзошла себя.

Она скользит взглядом по белому покрывалу из мягчайшего египетского хлопка и шелковой наволочке в тон, прежде чем прижаться к плотным занавескам, как к своему давно потерянному лучшему другу. Теперь я завидую чертовым занавескам. Она распахивает двойные двери, ведущие в гардеробную, прежде чем дернуть дверь ванной и ахнуть.

— У меня своя ванная?

— У тебя своя ванная, своя комната, свой телевизор. — Я подмигиваю ей. — Но мы делим постель.

Она резко поворачивается ко мне, хмурясь, хотя ее глаза широко раскрыты.

— Люк, не…

— Пойдем со мной в джакузи.

Она поджимает губы и складывает руки на груди.

— На улице тридцать градусов. (Прим.: Здесь имеется ввиду тридцать градусов по Фаренгейту, это минус один градус по Цельсию)

Я пожимаю плечами.

— Лучшее время для джакузи.

Она качает головой, хватается за дверь и уже собирается захлопнуть ее у меня перед носом.

— Нет. Я иду спать…

Я хлопаю ладонью по двери, с легкостью распахивая ее.

— Я буду держать свои руки при себе. Обещаю. По крайней мере, до тех пор, пока ты не будешь умолять о том, чтобы они были на тебе.

— Не буду. — У нее перехватывает горло, когда она пытается придумать другой предлог, чтобы избегать меня. — У меня нет купальника.

Я ухмыляюсь.

— У тебя есть лифчик и трусики.

Она закатывает глаза.

— Я не собираюсь раздеваться до нижнего белья с тобой в джакузи.

— В чем разница между бельем и бикини? — У нее нет быстрого ответа на это. — Вот именно. Так что давай — тащи свою задницу вниз. Горячая вода поможет тебе расслабиться перед сном.

Не дожидаясь, пока она снова начнет протестовать, я выхожу из ее комнаты, чтобы взять полотенца.

К тому времени, как я пробыл в джакузи десять минут, Сиенна все еще не появилась. Я уже собираюсь подняться наверх и вытащить ее оттуда, когда она наконец появляется.

У меня замирает сердце. Она сменила свое платье на мое джерси, и подол доходит почти до колен.

— Надеюсь, ты не возражаешь, что я позаимствовала одну из твоих футболок. — Она спешит к джакузи по замерзшей террасе.

Иисус. Она понятия не имеет, какой эффект производит на меня вид ее в моей джерси. Под бурлящей водой мой член напрягается. Когда она погружается в воду, становятся видны очертания ее лифчика, и я жалею, что она не обнажена под моей футболкой.

Между нами повисает тишина, потому что я не могу проглотить камень, застрявший у меня в горле при виде нее. Она ненадолго встречается со мной взглядом, пока снова не отводит свои застенчивые зеленые глаза, и начинает пальцами нервно теребить кончики волос.

Мне нравится, как она нервничает из-за меня. Как сильно она беспокоится о том, что я с ней сделаю. О том, что она хочет, чтобы я с ней сделал.

— Какая у тебя специальность? — выпаливает она.

Мне следовало подготовиться к вопросам. Она уже знает специальность Десятого, но, если я солгу ей, она легко узнает правду. Тогда она задастся вопросом, почему я вообще солгал, и сложит кусочки головоломки воедино. Я уже оступился в машине ранее. Я почти запаниковал, когда она спросила, откуда я знал, что ее отец годами присылал ей открытки и звонил только в день рождения. Я должен быть осторожнее.

— Кинезиология. Буду помогать спортсменам восстанавливаться после травм, когда мне придется уйти из НХЛ.

Хоккей тяжел для организма. Большинство игроков не остаются в игре после сорока. Я знал свой запасной план еще с первого класса средней школы.

— О, правда? Это специальность Десятого. — Легкая улыбка мелькает на ее губах, когда она думает о нем. Обо мне. — Почему ты хочешь этим заниматься?

Я не могу сказать, действительно ли она хочет знать, или она просто поддерживает разговор, чтобы избежать неловкого молчания. Восхитительно, как она болтает, когда нервничает. Вот уж чего я не ожидал от девушки, с которой познакомился онлайн. Несмотря на то, что я знаю ее много лет, мне еще так много предстоит узнать.

Так много секретов она все еще скрывает от меня.

Я напрягаю мозги, пытаясь вспомнить, что я сказал ей в качестве Десятого. Если я выдам слишком много, у нее возникнут подозрения. Пока она все еще в неведении. И мне нужно, чтобы она оставалась такой и впредь.

— Мой папа играл в НХЛ. Потом он получил травму и больше не мог играть. Даже для развлечения. Его всегда беспокоило, что мы не могли играть вместе.

Но это никогда не мешало ему водить меня на каждую тренировку и игру. Это не мешало ему громче всех поддерживать меня с трибун. Это никогда не мешало ему стать добровольным тренером или вставать ни свет ни заря, когда мне хотелось выйти на лед ради развлечения. Даже если он больше не мог выходить на лед, он никогда не переставал улыбаться, когда я выходил.

Именно такого отца заслуживает Сиенна.

— Это… на самом деле очень мило с твоей стороны. — Слова слетают с губ Сиенны с горькой ноткой. Как будто ей неприятно признаваться в этом вслух.

— Говорит медсестра по специальности.

Она приподнимает бровь.

— Откуда ты знаешь? Раздобыл эту информацию, пока преследовал меня?

На секунду я впадаю в панику. Отслеживание того, что она рассказала мне как анониму в маске, и того, что она рассказала мне после нашей личной встречи, может быстро превратиться в большую гребаную путаницу.

— Майк спросил тебя о твоей специальности по дороге в аэропорт.

Она кивает.

— Точно. В ужасно неловкой поездке на машине.

— Почему уход за больными? — Это то, что спросил бы тот, кто ее едва знает. Тот, кто еще не обсуждал с ней подробно различные специальности, которые она рассматривала в выпускном классе средней школы. Медсестра, врач, ветеринар, учитель. В отличие от меня, она не планировала свою жизнь с шести лет. Но мне было приятно чувствовать себя человеком, чье мнение было для нее самым важным. Она доверяла моим суждениям, и верила, что я подскажу ей правильный путь.

— Я всегда заботилась о людях, — небрежно говорит она. — Это то, в чем я хороша.

Она будет отличной медсестрой. Заботливая, добрая, чуткая. Не говоря уже о том, что каждый парень фантазирует о том, как проснется в больнице с такой медсестрой, как она.

Сиенна прикусывает губу, прежде чем спросить:

— Что случилось с твоим отцом?

Блядь. Я действительно, действительно не хочу думать об этом. Я потратил годы, пытаясь изгнать воспоминания о последних минутах жизни моего отца, пытаясь сохранить только счастливые моменты. Те, где он улыбается, смеется, подбадривает меня.

Я никогда ни с кем не делился подробностями смерти Папы. Ни с моими друзьями, ни с Хлоей, ни даже с Сиенной. Все, что она знает, — это то, что Десятый был рядом, когда умер его отец.

Но по какой-то причине я хочу рассказать ей об этом сейчас. Она хочет знать, и, может быть, если я расскажу ей об этом, она наконец скажет мне, зачем она на самом деле здесь.

Я ерзаю на скользкой скамейке, упираясь локтями в прохладный сухой бетон. — Он вез меня на хоккейную тренировку. У него начались боли в груди, и он потерял управление, виляя машиной по дороге. — Мой желудок сжимается, когда воспоминания снова окутывают меня. — Я схватил руль и рывком вывел пикап на обочину. Мне удалось остановить машину и позвонить в 911. Он потерял сознание, пока диспетчер говорил мне, что парамедики уже едут. Но они не успели приехать вовремя.

Папа?

Папа. Папа!

Я тряс его. Ждал, что он придет в себя, что его глаза откроются в любую секунду.

Но они так и не открылись.

Я рада, что ты был последним, кого он видел. Так сказала мне мама на его похоронах. Как будто я должен был быть благодарен за то, что стал свидетелем смерти отца. Что я был рядом, держал его за руку и все равно не спас его.

— Когда парамедики наконец приехали, он уже умер.

Сиенна придвигается ближе, в ее зеленых глазах читается беспокойство и, возможно, даже боль. Как будто она чувствует мою боль, как свою собственную. Она протягивает руку, как девушка, привыкшая утешать, но опускает ее. У нее всегда так хорошо получалось утешать меня. Лучше всех.

Она никогда не узнает, сколько раз спасала меня.

— Мне очень жаль, Люк, — бормочет она. Я едва слышу ее из-за журчания воды. — Это ужасно.

Я киваю.

— Это отстой.

— Держу пари, ты действительно скучаешь по нему.

Я вынужден отвести от нее взгляд и поднять его на одинокую полную луну в темном небе, прежде чем она заметит слезы, щиплющие мои глаза.

— Каждый день.

Она снова наклоняется на дюйм. Если она пододвинется еще ближе, ее голая нога коснется моей, и я не уверен, что смогу сдержаться от того, чтобы не вогнать в нее свой член и не прогнать все болезненные воспоминания прочь.

— Десятый тоже потерял отца. Так что я знаю, как это больно.

Я прочищаю горло, и наконец-то снова могу встретиться с ней взглядом.

— Что между вами двумя происходит?

— Между мной и Десятым? Мы просто друзья.

— Ты уверена?

Она закатывает глаза, но на ее щеках появляется румянец.

— Я даже не знаю, как он выглядит. И он живет в Калифорнии.

— А что, если бы он переехал сюда ради тебя? Ты бы встречалась с ним? — Я не уверен, каким должен быть ее ответ. Мы — один и тот же человек, но она этого не знает. Какую версию меня она бы выбрала?

— Я не знаю. — Она прикусывает губу. — Наверное, я была бы слишком напугана, чтобы разрушить нашу дружбу.

Разочарование сжимает мне грудь. Даже если бы я сейчас признался, она все равно не захотела бы меня.

— Люк. — Сиенна снова нерешительно придвигается ближе. — Что случилось с Хлоей?

Мой позвоночник напрягается.

Хлоя. Откуда, черт возьми, она знает о Хлое? Вайолет, должно быть, рассказала ей. Я никогда не упоминал Хлою при Сиенне. Я вообще не могу вспомнить, когда в последний раз произносил ее имя вслух. Конечно, с тех пор, как появилась Сиенна.

Она не узнает о Хлое, если все еще так много от меня скрывает. Я во многом признался Сиенне сегодня вечером. Теперь ее очередь.

— Почему ты на самом деле здесь? Почему ты уехала из Уэйкфилда?

Ее рот приоткрывается, пока она раздумывает, сказать ли мне наконец правду.

Мелодия звонка пронзает безмолвную тьму вокруг нас.

Сиенна выпрыгивает из джакузи, и вода плещется вокруг нее. Моя промокшая футболка прилипает к каждому восхитительному изгибу ее тела. Она вытирает руки одним из полотенец, прежде чем обернуть им плечи и ответить на звонок.

— Привет, мам! Нет, я вообще-то не в общежитии. Люк привез меня в папин дом.

Она лишь мельком оглядывается на меня, прежде чем направиться внутрь.

Оставляя меня наедине ни с чем, кроме тишины, воды и луны. Ни с чем, кроме меня и воспоминания о тонущей девушке, которую я не смог спасти.

После того, как Сиенна поговорила с мамой по телефону, она делает снимок Бада и отправляет его Десятому.

Сиенна

Я знаю, что ты собачник. И сегодня я встретила милейшего щенка. Правда он милый?

Когда же она расскажет Десятому обо мне? Она никогда не признается в том, что мы сделали, когда встретились, или о своих фантазиях обо мне, но она даже не упомянула о моем существовании. Десятый знает обо всех остальных. Неужели я так мало для нее значу?

Я даю ей час побыть одной, прежде чем прокрадываюсь в ее комнату, закрыв лицо маской, и смотрю, как она спит.

В мягком свете ночника Сиенна не шевелится в постели. Ее глаза не открываются, чтобы обнаружить, что мужчина в маске наблюдает за ней. Часть меня надеялась, что она проснется в ту же секунду, как я проберусь сюда. Откроет свой милый ротик, чтобы закричать, и я смогу засунуть в него свой член.

Но она ничего не замечает. Грудь мягко вздымается с каждым глубоким, сонным вздохом. Может быть, сон — единственное время, когда она находит хоть какой-то покой.

Она могла бы найти его со мной, если бы позволила себе.

Мои яйца напрягаются, и каждый дюйм меня жаждет сократить расстояние между нами, сдвинуть маску и зарыться ртом между ее ног. Усердно поглощать ее, пока она медленно пробуждается ото сна, довести ее до оргазма, пока она все еще гадает, чья голова у нее между ног, и заставить ее кричать, прыгая на моем члене, когда она, наконец, поймет, что это я. Нет ничего на свете, чего я хочу больше, чем быть тем, кто заставляет ее стонать, улыбаться, смеяться и кричать.

Если Десятый разочаровал ее, то я должен сделать все возможное, чтобы компенсировать это. Стать таким парнем, каким она хотела бы видеть Десятого.

Я просовываю руку за пояс спортивных штанов и вытаскиваю член, а вена на его нижней стороне уже пульсирует.

Поглаживая его до самого основания, я представляю, как Сиенна моргает, просыпаясь. Глаза привыкают к темноте и обнаруживают, что ее сводный брат в маске дрочит на ее спящую фигуру.

Она бы запротестовала, приказала бы мне убраться. Но я бы этого не сделал. Я бы подошел ближе к ее кровати и с ухмылкой наблюдал бы за тем, как дергается ее горло. Ее глаза бы широко распахнулись, когда я запустил руку в ее волосы, чтобы удержать ее голову на месте, и ввел бы свой член между ее губ. Протест зародился бы в ее горле, но она не смогла бы его высказать, поскольку мой член заполнил ее рот.

Мой ствол прошелся бы по ее скользкому, мягкому языку, прежде чем ударился бы о заднюю стенку ее горла. Ее рвотный рефлекс вибрировал бы по моему члену до самых яиц. Мне приходилось бы бороться с быстро нарастающим оргазмом, отодвигая бедра назад, чтобы снова вогнать член в ее горло. Снова, и снова, и снова.

Затем я сорвал бы с нее трусики, положил бы ее на себя и принялся бы пожирать ее мокрую киску, пока она жадно сосала бы мой член, и мы оба отчаянно жаждали бы освобождения.

Ее бульканье заполняло бы мои уши, а затем ее крики, когда ее киска запульсировала бы, и я выливал бы каждую каплю горячей спермы в горло Сиенны.

Мои вздохи отдаются эхом под маской, пока я надрачиваю свой член. Я хватаю ближайший предмет одежды, который могу найти.

Шелковистое черное платье Сиенны.

Я обматываю ткань вокруг головки за мгновение до того, как сперма вырывается наружу. Сдерживая стон, я запрокидываю голову, поглаживая свой член во время каждой волны оргазма.

Сперма покрывает платье Сиенны. Доказательство того, что именно она делает со мной.

Сердце колотится, и я бросаю ее испорченное платье на пол. Она все еще крепко спит. В блаженном неведении о том, что ее сводный брат только что делал в ее комнате, пока она спала.

Сиенна понятия не имеет, какой эффект она производит на меня. Но она поймет.

Я подкрадываюсь ближе, испытывая искушение откинуть волосы с ее щеки. Содержимое ее сумочки высыпано на прикроватный столик. Ее телефон, бумажник, тампон, бальзам для губ… и одноразовый фотоаппарат.

Она могла бы уже выбросить его. Избавиться от всех воспоминаний о той ночи. Но я значу для нее больше, чем она показывает.

И скоро она поймет, что значит для меня все.