Вернуть мужа. Стратегия и Тактика.

Глава 36. Настоящее. Четверг. Мама (продолжение).

В жизни каждого человека бывают минуты,

когда для него как будто бы рушится мир.

Это называется отчаянием.

Душа в этот час полна падающих звезд.

Виктор Гюго «Человек, который смеется»

В отношениях есть два греха:

рвать живые отношения и

удерживать мертвые.

Мудрость из Интернета

Вы когда-нибудь испытывали ощущение пугающего полета? Может, когда опускались на скоростном лифте или качались на качелях с большой амплитудой? И страшно, и захватывающе одновременно. Согласны?

Через полчаса я увижу маму, которую не видела с пяти лет. Я так этого хотела и так давно перестала ее ждать, что сейчас мучилась от переизбытка противоречивых эмоций. Я ее увижу. Она все объяснит. Или попытается объяснить. И я должна буду как-то это принять. Или не принять.

Мама живет в старом районе города. Когда-то это был двухэтажный дом с двенадцатью коммунальными комнатами. Теперь это капитально отремонтированный частный дом с четырьмя квартирами и ухоженным палисадником.

Долго не выхожу из такси. Не могу себя заставить. Таксист участливо спрашивает, обернувшись ко мне:

- Адрес правильный, девушка? Или мы не туда приехали?

- Правильный, - вздохнув, отвечаю я и выхожу из машины.

Павел Дмитриевич оказывается интересным мужчиной лет шестидесяти-шестидесяти пяти. Красиво седеющий брюнет с элегантной бородой и усами. Он широко распахивает дверь, словно все это время стоял и ждал за ней моего появления.

- Добрый день, Варя! Я могу вас так называть? - радушно спрашивает он, моргнув подозрительно влажными глазами.

- Здравствуйте! - выдавливаю из себя и переступаю порог.

В дверном проеме между прихожей и комнатой стоит женщина. Я смотрю на нее и сглатываю слюну, которая начинает быстро скапливаться во рту, словно я голодна, и мне показали что-то вкусное. У меня в сумочке с собой та старая фотография, которую я нашла год назад в день смерти бабы Лизы. Лето. Берег реки. Стройная блондинка в полосатом сарафане, босая, держит в руках босоножки. Подол платья мокрый. Она его выжимает, смеется и влюбленными глазами смотрит на моего отца, тоже босого и протягивающего к ней руки. Изображение чуть смазанное, словно кто-то делал снимок набегу. Мама.

Я совсем не знаю, что мне делать. Обнять ее? Вряд ли. Мама протягивает мне руку, но не для рукопожатия. Она просто ее протягивает в мою сторону и, не дождавшись ответного жеста, безвольно опускает.

Кроме тоскливых мыслей о детстве без мамы, о том, почему ее не было в моей жизни так долго, я всегда ловила себя на желании узнать, похожи ли мы. И вот сейчас я вижу свои болотно-зеленые глаза на чужом лице, не похожем на мое. И еще светлые кудри до плеч, словно я перекрасилась в блондинку. И все.

- Варя, - тихо говорит женщина (Варя, это мама! - напоминаю себе), заметно расстроившись от того, что я не протянула руки, и сглатывает так же, как я. - Спасибо, что приехала. Проходи.

В большой комнате уютно и необычно светло. Мышильда назвала бы этот стиль скандинавским. Выбор цветов для интерьера напоминает северный пейзаж: утро бледное, туманное, песок белый и холодный, небо хмурое, свинцово-серое. Но такая палитра не угнетает и не печалит. Мятный, горчичный, бежевый, пшеничный цвета с легкими вкраплениями глубокого синего.

- Как у вас красиво! - против воли вырывается у меня, когда я смотрю на серебристо-серую стену с огромной черно-белой фотографией в синей рамке. Это годовалая малышка в белом платьице, босиком стоящая на песке и поднявшая вверх, на фотографа, довольную мордашку, испачканную шоколадом, растаявшую плитку которого она держит в протянутых руках. Я никогда не видела эту фотографию. И это я.

Снова сглатываю, нервно оглядываясь на хозяев. Они стоят рядом. Павел Дмитриевич обнял маму за плечи, нежно поддерживая.

- Давайте-ка я угощу вас моим фирменным чаем! - узнаю бодрый приятный голос, который слышала во время телефонного разговора. - Уверен, он вам понравится.

Пока мамин муж накрывает чайный столик, мы сидим на креслах, затянутых белыми холщовыми чехлами, напротив друг друга, и молчим. Мама смотрит на меня, зябко кутаясь в синий плед крупной вязки. Кажется, ее тоже знобит от волнения.

- Индийский чай! - торжественно объявляет Павел Дмитриевич, расставляя чашки. - С молоком, кардамоном, черным перцем и имбирем. Не побоитесь попробовать? Пока вас... тебя ждали, сварил, соблюдая исходный рецепт.

Мои рецепторы тут же запускают программу удовольствия, предвкушая горячее и острое блаженство. Первый ж глоток вышибает из груди стон удовольствия: действительно, крепко, острее острого и сладко.

- Я знал! - восхищенно говорит Павел Дмитриевич, напоминая мне средневекового алхимика, наконец получившего из свинца вожделенное золото. - Я говорил, правда, Валя, говорил, что Варенька любит острое, как и ты. И в этом вы похожи!

Мама поднимает глаза на мужа и слегка хмурится, словно испытывает неловкость за его слова. Мужчина смущается и торопливо говорит:

- Я оставлю вас. Вам надо поговорить, спросить друг друга о многом. Не буду мешать.

Когда мы остаемся одни, я задаю самый главный вопрос. И это уже не претензия, что она когда-то ушла, не крик души, почему ушла, и не обвинение, почему вернулась. Это самый важный для меня вопрос на этот момент моей жизни, потому что на все остальные у меня есть хотя бы варианты ответов. А на этот нет ни одного. Совсем.

- Максим? - говорю я, обжигая горло острой молочной субстанцией.

Мама наклоняет голову и внимательно смотрит на меня. В этом ее движении что-то вызывает беспокойство и кажется смутно знакомым.

- Он не рассказал тебе? - не удивляется мама и сама отвечает на свой вопрос. - Естественно, нет.

- Откуда вы... ты знаешь моего мужа? - спрашиваю я, согревая ладони об горячую чашку. Насмешливые солнечные лучи теплого, почти жаркого августовского дня рассеиваются, дробятся на солнечных зайчиков колышущейся на легком сквозняке бежевой занавеской, издевательски подлетающей время от времени. А мы обе мерзнем в этом райском красивом уголке домашнего уюта. Я спасаюсь чаем, а она пледом.

- Он нашел меня. Год назад, когда умерла... Елизавета Васильевна. Нашел и потребовал вернуться в твою жизнь. Чтобы, как он мне заявил, хотя бы объясниться.

- Зачем? - поражаюсь я. - И почему не раньше?

- Год назад наше с Пашей возвращение в Россию совпало с тем, что он... Максим узнал то, что мы с Михаилом скрывали больше двадцати лет.

- Что? - выдавливаю я, ничего не понимая. - Что вы скрывали? Зачем скрывали? И почему не сделали этого раньше? Ведь хотели?

Я достаю из сумочки старую новогоднюю открытку.

- Сначала я хочу знать, что здесь зачеркнуто.

Мама берет открытку и с удивлением ее рассматривает.

- Елизавета Васильевна сохранила? - горько усмехается она. - Больше некому. Миша бы не стал. Он бы просто выбросил.

- Не знаю, - честно говорю я. - Нашла у бабы Лизы. Так что там зачеркнуто?

- Папа просил тебя не ездить ко мне и не разговаривать со мной? - ласково спрашивает мама.

- Нет, - я снова честна. - Этого он не просил. Он со мной о тебе и о вас с ним вообще никогда не разговаривал. И я хочу знать почему.

- Почему не разговаривал? - мама приглаживает выбившийся локон и заправляет его за ухо. Догадка ошпаривает меня кипятком. Этого просто не может быть! Я неловко ставлю чашку с недопитым индийским чаем на стол, и она опрокидывается, оставляя маленькую белую лужицу на темно-синей поверхности.

- Простите! - бормочу я, начав молиться. Все мои молитвы поэтические. Настоящих наизусть я не знаю. Никогда не учила. А Вяземского учила.

Научи меня молиться,

Добрый ангел, научи!

Уст твоих благоуханьем

Чувства черствые смягчи!

- Ничего страшного, Паша! - негромко зовет мама.

Павел Дмитриевич появляется в комнате, начинает хлопотать возле чайного столика. Предлагает мне еще одну чашечку чая.

- Нет-нет, спасибо, достаточно, - искренне благодарю я его, и он опять уходит.

- Я, конечно, могу объяснить Мишины мотивы и причины многих его поступков. Но, думаю, ты и сама это сделаешь, когда все узнаешь.

- Вы готовы со мной поговорить? - спрашиваю я, снова переходя на "вы", давая ей возможность отступить, отказаться разговаривать дальше. Потому что я испугалась. Потому что разворошила то, что, папа прав, надо было скрывать дальше. Просто не знать и жить дальше. Не все тайны надо вытаскивать на свет и людской суд. Но теперь надо знать. Как и почему. Иначе все равно не будет покоя. Прости, баба Лиза, как ты была права, когда предупреждала меня об ответственности за открытие и хранение подобных тайн.

Мама странно на меня посмотрела, словно решала сейчас, в эту минуту, рассказывать или нет. Но что-то в моем взгляде убедило ее. Она побледнела и начала говорить, сначала негромко и неспешно, словно рассказывала сказку на ночь любимой дочери:

- Мы с Пашей в России чуть больше года. Сначала десять лет в Швеции. Потом около восьми в Норвегии. Павел Дмитриевич - профессор, специалист по скандинавской мифологии. Преподает в нескольких европейских университетах.

Я ее не перебиваю. По большому счету несколько минут назад стало понятно, что я могу не унести на сердце такой тяжелый камень. Сейчас почти не важно, каковы будут детали истории. Но они мне тоже нужны. Я буду за них цепляться. Потому что и ее, мою маму, мне хочется оправдать.

Мама кутается в плед и продолжает:

- Я очень виновата перед тобой, Мишей, Елизаветой Васильевной. Эта вина съедала меня, нет, разъедала, когда я только решилась на то, чтобы уйти. Но то, что произошло потом, было в сотни раз тяжелее. Я не прошу меня понять. Я прошу просто выслушать. Я знаю, что наша встреча - только начало больших потрясений. Я их заслужила. Вы - нет.

Мама морщит нос, стараясь не заплакать, и эта гримаса действует на меня хуже удушья. Теперь мне становится жарко.

- Мы долго расставились с Мишей. Он человек большого сердца, как и его мать. Но он не мой человек. Я почувствовала это тогда, когда встретила Павла. Тебе было годика четыре. Миша отправил нас с тобой в Прагу на Рождественские каникулы, пообещав прилететь следом, и не прилетел. Тогда очередной раз что-то случилось на одном из российских объектов в Азии, - мама стала задумчиво размешивать в своей чашке остывший чай. - Да. Я выходила замуж за военного строителя по сумасшедшей любви. И я не могу объяснить, куда она пропала, когда я встретила Павла. Он прилетел читать лекции, вечером пошел в ресторан нашей гостиницы на ужин. Мы с тобой ехали в лифте, и он тоже зашел в лифт.

Мама сцепила руки в замок, словно приготовилась защищаться:

- Он зашел в мою жизнь, Варя. И я ничего не могла с собой поделать. Вообще ничего. Я долго сопротивлялась не Пашиному напору, а своим чувствам. Миша все понял, сразу, когда приехал в аэропорт встречать нас. И сказал, что тебя я не получу никогда.

Мама делает большой глоток холодного чая и продолжает быстро, торопливо, словно на рассказ ей выделено определенное количество времени:

- Год! Я мучила всех целый год. Мишу, себя, Елизавету Васильевну, наверное, и тебя, маленькую, хотя тогда мне казалось, что ты ничего не понимаешь. Ведь мы все пока были рядом. Потом я ушла. Оставила всех вас и ушла. К Павлу. Он на тот момент тоже оставил жену и сына, жил отдельно и ждал. Ждал меня.

Мама смотрит на меня, не опуская мокрых, печальных, таких "моих" глаз:

- Павел ждал нас обеих. И Миша почти сдался, почти согласился оставить тебя со мной и Павлом. Но... Не согласилась Елизавета Васильевна.

- Баба Лиза? - шмыгнув носом, спросила я. - Почему?

- Павлу надо было в течение трех-четырех лет почти каждый месяц переезжать с места на место, причем из страны в страну. Бабушка справедливо рассудила, что для пятилетней девочки это тяжело и не полезно. И мы с Мишей согласились.

Мама встала, сбросила плед на диванчик у окна и встала ко мне спиной, продолжая говорить и смотреть в окно на цветущий дворик, добивая меня поднятыми в горе и печали узкими плечами:

- А потом случилось это сумасшествие. Миша уже жил с Ритой. Тебе исполнилось шесть лет. Миша присылал мне твои рисунки. Иногда отвечал на открытки. Не на каждую, но отвечал. Мы с Пашей на полгода вернулись сюда.

Мама говорила все тише и тише, перейдя почти на шепот:

- Сначала мы встретились с Мишей пару раз в кафе. Потом выяснилось, что он скрывает эти встречи и от матери, и от Риты. С Пашей начался сложный период. Мы ссорились, даже хотели расстаться. Он ревновал меня, я его. А у Миши была ты, и меня тянуло к нему, как магнитом. Это были странные и нелепые полгода.

Мама закашлялась и обернулась ко мне. Уже не бледная, а с лихорадочно красными щеками:

- Мы улетели в Осло. Там я с ужасом обнаружила... Хотела вернуться к Мише. К тебе. Это было несколько часов счастья: я имею в виду ту пару часов, когда я мысленно покупала билет на самолет и летела обратно. Я сочинила нелепую историю для Паши. Он бросил все дела, разорвал договоренности, и мы вернулись.

Я напряглась. Потому что не хотела слушать дальше. Не хотела ничего знать. Я и так все знала. С того, первого наклона маминой головы.

- Я знала, что когда-нибудь придет время, и я буду тебе и ей это рассказывать. Но я так и не смогла за двадцать два года подобрать такие слова, чтобы вы меня простили.

- Не надо ей! - в панике шепчу я. - Прошу тебя, не надо!

- Что ты! - мама бросается ко мне, но не решается обнять. - Конечно, я не скажу. И дело даже не в том, что я пообещала Мише и поклялась Рите. Дело в ней. Она такого не заслуживает. Я несколько раз срывалась, писала, звонила. Но Миша был тверд и сказал, что все и навсегда останется так, как мы... я решила тогда.

- Почему? - спросила я, все-таки заплакав.

- Через столько лет я могу объяснить, но не могу оправдаться, - мама тоже заплакала, как-то тоненько всхлипнув. - Ты можешь представить себе невероятное?

- Невероятное? - переспрашиваю я.

- То, что Максим тебя разлюбил? Что ты не единственная женщина в его жизни?

От неожиданности я перестаю плакать и смотрю на нее потрясенно. Она по-своему понимает мой взгляд:

- Вот и я не могу объяснить тебе, как я любила Павла. Это наваждение, болезнь, главное чувство в жизни. Сама жизнь.

- Папа оставил себе нас обеих? - спрашиваю я обреченно.

- Нет, - отвечает мама, вытирая салфеткой заплаканные глаза. - Это я оставила ему вас обеих. Тебя ему и бабе Лизе. А ее ему и Рите. И тогда казалось, что я смогу с этим жить. Я ошибалась. Там, в открытке зачеркнуто...

- Не надо! - перебиваю я. - Я знаю, там зачеркнуто... за Машу.

"Миша! С Новым годом тебя! Передай (знаю, не передашь) привет и пожелания здоровья Елизавете Васильевне и Варе. Я готова к разговору, к встрече в любое время и на любых условиях, которые ты предложишь. Поблагодари Риту за Машу. Валентина."