Вести приходят издалека

34

В купе за столиком уже сидели две довольно молодые дамы. Они разом замолчали, когда Рокотова вошла. Маша поздоровалась, повесила на крючок у двери куртку.

— Я сейчас пересяду, — начала одна из пассажирок, освобождая место на нижней полке.

Маша ее остановила.

— Нет, спасибо. Если вы не возражаете, я займу верхнюю. В Ярославле я сойду, а пока лучше подремлю.

Дама успокоилась и вновь устроилась у окна, а Маша сходила к проводнице за бельем (не ложиться же на голый матрац), привычно забралась на верхнюю полку и отвернулась к стене. Колеса мерно постукивали, день был несолнечный, и Маша стала засыпать, радуясь, что ей так повезло с попутчицами.

Вот попадутся иногда мужики, те сразу все перезнакомятся, вытащат пиво, водку, закуску. А как-то раз в купе два азербайджанца прямо при Маше кололи себе в вену наркотики, так она чуть не скончалась от ужаса: и выйти из купе невозможно, не выпустят, и сидеть страшно, вдруг вколют что-нибудь ей да и ограбят. Долго она потом в шумном плацкарте ездила. Или какая-нибудь бабуся разговорчивая попадется, или с ребенком маленьким… А сегодня такие интеллигентные женщины, разговаривают вполголоса, чтобы спящей не мешать. Невольно Маша стала прислушиваться.

— Я ведь и частного детектива наняла, — говорила женщина, которая сидела прямо под Машиной полкой. — Ничего. Ну, никакой зацепки! Хотя, вру, мобильник его обнаружили, представляешь, в Воронеже.

— Как он там оказался?

— Я думаю, украли у него, а там продали как подержанный, это же сплошь и рядом бывает. Я уж вот весны ждала, думала, вытает где-нибудь из-под снега. Столько раз на опознание ходила! Насмотрелась до ужаса. Господи, за что же мне наказание-то такое!

— Лен, ну, может, еще и найдется. Может, хорошо, что его мертвым не нашли? Вдруг он жив, лежит где-нибудь в больнице без памяти.

— Да по мне уж один бы конец! — отозвалась та, которую звали Лена. — Самое страшное — неизвестность. Иногда как подумаю, что вот он вдруг найдется. Без памяти, инвалид, так жутко становится. Не готова я к этому, понимаешь? Не вынесу я этот крест. Мне сына надо на ноги ставить, да и сама я пожить еще хочу! Вот понимаю, что тварь я последняя, но что теперь поделать, ведь я ж ему говорила: не ходи, а он…

— Лена, ну что ты себя-то коришь? Уж твоей-то вины тут точно нет. А приятель этот что говорит-то?

— Говорит, еще с работы вместе с Юрой шел. Они там что-то отмечали, выпили. Но ты ведь знаешь, Юрка много не пьет, так, навеселе. Когда домой к нам зашли, я предлагала им остаться. Хотят пообщаться, так пусть лучше дома посидят, и коньяк хороший был, и стол бы я им собрала. Этот приятель вроде бы и остался, а Юрик все: нет, нет. А ноябрь, холод собачий, он курточку легонькую накинул, пойду, говорит, до остановки провожу. Приятель рассказал, что Юра его в маршрутку посадил, а сам на остановке стоял, закуривал. Все, больше его не видели…

— Слушай, но у вас ведь там большая площадь. Неужели никто из соседей домой не шел, никто его не видел? Во сколько это было-то?

— В восемь. В ноябре ночь почти. Мы по телевидению объявление давали и фотографии. Никто не откликнулся. Никто не видел.

— Ты сама, может, что предполагаешь? Ведь странно. Я понимаю, ребенок бы. Или ханурик какой. Но ведь Юра твой рослый, видный, сразу видно, обеспеченный, серьезный человек. Со случайными приятелями в подворотню не пойдет. А от вашей остановки до дома вообще деться некуда, ни одного темного угла нет.

— Знаешь, Дашута, вот это меня и настораживает. Никуда он идти не собирался. И футбол должен был начаться, он обязательно посмотреть хотел. И вообще, у нас было не принято, чтобы он задерживался без предупреждения или ехал куда-нибудь.

— Но ты же сама говорила, что у него любовница была. Он что, и к ней уходил, тебя предупреждал?

— Да. То есть не прямо, конечно. Но уж всегда что-нибудь соврет: совещание там, или в баню с друзьями. И обязательно скажет, когда вернется. Я, конечно, все понимала.

— И как ты терпела?

— Даша, а что мне было делать? Ну, изменял. Но ведь потихоньку. Ни я, ни ребенок от этого не страдали. Во всем остальном идеальный же мужик был.

— Да, в каждой избушке свои игрушки.

— Я вот что думаю. Никуда Он, конечно, не пошел. А ведь был выпивши, вот к нему и прицепилась милиция. У нас ведь как? Пьяный бомж валяется посреди дороги, никто его не тронет. Кому он нужен, нищий, вонючий? Что с него взять? А к приличному человеку точно прицепятся. Запихнут в вытрезвитель, оберут до нитки. Что они, о человеке, что ли, заботятся? Или о порядке? Да если уж так, то довезите его до дома, вот и вся проблема! Сдали на руки жене, и дело с концом, и дешевле, и забот меньше. Так ведь они о своем кармане пекутся. Иди докажи потом, что у тебя деньги отобрали или часы сняли. Пьяный был, не помнишь, вот и весь разговор. А Юрка, он сам грамотный, его просто так не оберешь, стал, наверное, сопротивляться, права качать. Отходили, поди, дубинками, да не рассчитали.

— Господи, какие ужасы ты говоришь!

— А что, думаешь, так не бывает? Да сплошь, сплошь… Он умер, а уж милиция знает, как труп спрятать, чтоб не нашли. И искать-то ведь сама милиция и будет. Уж будь спокойна, никогда не найдут.

— Может, ты и права. А ты не пробовала, может, к экстрасенсам сходить, к бабкам… Многие, говорят, ходят. Узнать хоть, жив ли.

— Даша, я сама психолог. Представь, приходит человек с таким вопросом, деньги платит. Я пять минут с ним поговорю и пойму, что он хочет услышать. Что хочет, то и скажу. Гарантий-то никто никаких не спрашивает. Просто хотят услышать: да, жив. Или умер. И вообще, свекровь ходила.

— И что ей сказали?

— Сказали, что живой, лежит без памяти в каменном подвале. Рядом трубы, а он на железе. Ерунда.

— Почему же ерунда, может, и правда?

— Даш! Какая, к черту, правда! Другой экстрасенс ей сказал, что его на земле нет.

Женщины помолчали.

— Ленуся, а ты сама-то еще надеешься?

— Нет, уже не надеюсь. К батюшке вот ходила. Он говорит, что надо нести свой крест. Но до каких же пор его нести, а? Я помню, я думаю, я страдаю. Но должна же быть какая-то мера этим страданиям? Даша, вот ты скажи, я теперь должна всю жизнь с этим грузом на душе жить? Но почему? За что?

— Да ты успокойся. Пройдет время, полегче будет, все забудется…

— Ничего не забудется! Пока точно не узнаю, что нет его в живых, ни за что не успокоюсь. Так и жизнь пройдет. И замуж мне не выйти, мы ведь венчаны. Ты меня осуждаешь, наверное, ведь всего полгода прошло? Всего полгода, а я так уже извелась! Как дальше-то жить?

— Что ты! Как я могу тебя осуждать, ты молодая еще, вся жизнь впереди. Тебе-то с чего себя хоронить?

— Ох, только б вот точно знать. Ничего больше у Бога не прошу, знать бы точно!

В полдень, когда поезд прибыл в Ярославль, Маша Рокотова сошла на перрон, пожелав проводнице счастливого пути. Мысли, навеянные всем услышанным, еще долго занимали ее.

В самом деле, почему судьба посылает человеку испытания? За что-то? Или это просто случайность? Почему эта молодая женщина получила на свою долю этот крест? Как там говорится? Каждому дается такой крест, который ему по силам? А по силам ли?

Безусловно, она любила мужа. Вот ведь страдает, убивается. Хотя, если любила, почему терпела любовницу? Может, ей просто удобно было с ним? И страдает она не потому, что его больше нет, а потому, что не знает, как ей жить дальше. Может, этот крест дан ей именно за готовность к предательству? Ведь она вовсе не хочет, чтоб он нашелся больным, она не собирается принять его любым. Он нужен ей только здоровый, способный обеспечить ее и ребенка, идеальный практически мужик. А ведь на венчании обещала она «в болезни и в здравии, в богатстве и бедности». Так что же, по заслугам крест? Не по силам, а по заслугам?

Если б действовал тот самый прибор, который поможет заглянуть в мир мертвых, можно было бы не ходить к колдунам и экстрасенсам. Можно было бы найти там этого пропавшего Юру. Или не найти. Если не найти, то все ясно, он жив, и искать его надо на земле. Только вот в чем подвох: за всю историю существования жизни на Земле умерло такое количество людей, что перебор кодов их душ займет столько времени, что нечего и надеяться на то, чтобы отыскать отдельную личность. И тем не менее, Аня нашла Леночку, а этот сын Густовой — своего брата. Может, дело как раз в том, что они были родственниками?