Вести приходят издалека

83

Жена сегодня ночевала на даче. Он не собирался ей звонить, утром оставит записку, она все поймет. Они давным-давно уже не были семьей, существовали вместе по привычке. Дочери выросли, вышли замуж и приходили только в гости. Они жалели мать и считали, что отец мешает ей жить спокойно. Он не будет больше мешать, пусть жена на старости лет поживет одна в свое удовольствие. Он станет посылать ей деньги.

Завтра он сядет в самолет и через несколько часов будет в Греции. Завтра!

Пару часов Иван Федорович Клинский потратил на то, чтобы тщательно упаковать багаж. Вещей было не так уж много, но Клинский во всем любил порядок, да и спешить было некуда.

Ему в принципе некуда было спешить. Почти все в своей жизни он уже сделал. Остался финальный аккорд. Но этот аккорд будет таким, что всколыхнется весь научный мир! Достойный финал!

Иван Федорович налил себе кружку молока и, стоя уже в одних вылинявших семейных трусах у окна кухни, разглядывал двор. Он прожил здесь немало лет, с самой постройки дома. Сажал вот эти кусты сирени на субботнике с соседями. Теперь кусты затенили окна вплоть до третьего этажа, и соседи грозились их вырубить. Жаль, крупные цветущие гроздья так красивы будут поздней весной. Он всегда был дружен с соседями, даже несмотря на то, что немало соседских машин он поцарапал своей старенькой «шестеркой», паркуясь в тесном дворе.

Как она ему надоела, эта «шестерка»! Там он обязательно купит себе хорошую машину. Ну, вот хоть такую, как эта. Черная. Красивая. Кто-то из соседей, из тех, кто побогаче, опять купил новую. Живут же люди, подумал Клинский просто так, по инерции, без зависти. Допил молоко, помыл чашку, поставил ее в сушилку и, бросив последний взгляд на машину Ильдара Каримова, отправился спать.

Теплое медовое солнце текло по золотистой смоле сосен. Богатые зеленые кроны кипели на морском ветру, в них бирюзовыми языками вспыхивало небо.

Удивительно пахло согретыми соснами и прохладой моря, шумевшего под обрывом.

По самому краю обрыва шел Костя Цацаниди. Он был совсем не стар. Волосы еще не тронула седина, и глаза светились молодостью и силой. Таким он был, позвольте-ка, да, еще в Казани. Он один из всей компании ходил тогда в таких белых брюках. Вот именно в этих и в этой рубашке, которую сейчас рвет с него ветер. Рубашка расстегнута, и широкая смуглая грудь открыта ветру и солнцу.

— Здравствуй, Ваня, — сказал, улыбаясь, Костя и протянул Клинскому руку.

— Это сон, — констатировал Клинский, но голоса своего не услышал. Зато его, похоже, услышал Цацаниди.

— Сон, — согласился он. — Все — сон. И это тоже. И я, и ты…

— Чего ты хочешь, Костя?

Голоса снова не слышно.

— Хочу попенять тебе, Ваня.

— На что?

— Ты обещал, что не будешь больше продолжать работу, что не повредишь никому, что никто не пострадает.

— Мало ли, что я обещал.

— Ты поклялся…

— Ты умер, Костя.

— Я унес с собой твою клятву, а ты ее не сдержал.

— Ну и что?

— Ты ее не сдержал, и она пала на мою душу тяжелым грузом. Она не дает мне покоя.

— Грехи твои не дают тебе покоя. А мое слово здесь ни при чем, только я за него в ответе.

С грустной улыбкой Цацаниди покачал головой.

— Скоро ты будешь в ответе, скоро. Но я верил тебе, я думал, ты друг мне.

— Я друг тебе, Костя. Но тебе там уже все равно, тебе ничего больше не нужно, а я хочу жить. Я хочу пользоваться плодами моей работы. Моей, Костя, работы! Ты обманул меня в начале, я обманул тебя в конце. Мы квиты. Чего же ты хочешь теперь?

— Я хочу, чтобы ты разделил со мной все, что мы заслужили, ибо за то, что мы сделали, нам воздастся сполна.

Константин Цацаниди протянул Ивану Клинскому руку раскрытой ладонью вверх.