Вести приходят издалека

41

Тимур, проводив мать и чуть устыдившись своего внезапного порыва, умылся холодной водой и понял: спать он действительно больше не хочет.

Из окна кухни, выходившего на восток, было видно, что солнце еще только собирается зябко выглянуть из-под одеяла дальнего леса. Ну, что можно делать в такое время в воскресный день? Только одно: ловить рыбу.

Он вытащил старую Кузькину куртку и свою фуфайку, резиновые сапоги и удочки в брезентовом длинном чехле. Бросил в пакет хлеб, круг краковской колбасы, насыпал в термос заварки, сахару и кураги, залил все кипятком. И, только собрав и приготовив все, пошел будить Кузьку.

Кузя совершенно ничего не соображал, но Тимке он верил: раз тот велит вставать, значит, надо вставать. Он послушно влез в старые спортивные штаны, позволил надеть на себя свитер. Но, как только Тимка отвернулся, снова завалился на подушку.

Наконец, сонный Кузя был полностью одет и сидел на банкетке в прихожей. Нежно обняв удочки, он пытался уснуть, пристроившись к чехлу щекой.

Тимур критически оглядел брата и понял, что велосипед с пятого этажа тот не стащит, рухнет на лестнице и перебудит весь подъезд. Пришлось нести свой, а потом возвращаться еще и за Кузькиным великом.

Уже во дворе, тупо глядя на стального коня, Кузя потряс головой и недоуменно уставился на Тимура.

— Это мы куда?

— На рыбалку, — ответил брат, закрепляя рюкзак на багажнике.

— А в школу?

— Сегодня воскресенье.

Недоумение на Кузином лице сменилось возмущением.

— У, ты изверг! — протянул он. — Я спать же хочу!

— Там доспишь.

— Там холодно и мокро… — канючил Кузя, но Тимур, не слушая его, уже поехал вперед. Пришлось садиться в седло и тащиться следом.

Через двадцать минут они уже были на дальнем карьере, носившем в народе неоригинальное название — Большой. Еще не тронутая занимающимся рассветом густая торфяная бездонь масляно блестела. Лишь иногда почти беззвучно прокатывались по глянцевой глади круглые карасиные всплески. Дышалось легко, и сырой воздух весенним холодом гнал прочь остатки сна.

Кузя сладко потянулся и улыбнулся, так, без причины, торфяной воде и просыпавшемуся солнцу.

Глухая ватная тишина нарушалась только ранними птицами, а где-то, очень далеко, шумела ферма.

Ребята собрали удочки, выправили грузилами нужную для этой заводи глубину спуска. Тимур встал на упавший в воду ствол березы, а Кузя выстрогал ножиком из ветки рогатину и полез пристраивать свою снасть в болотную топь берега. Он не очень любил стоять с удочкой в руках и терпеливо смотреть на неподвижный поплавок. Ставил ее на берегу, а сам бегал за хворостом, жег костер и изредка поглядывал на красную шапочку поплавка. Иногда ему везло, и оказывалось, что глупая рыба давно уже неистово макает поплавок в воду. Но чаще рыбья мелочь объедала червя, и на пустой крючок, естественно, ничего не ловилось. На рыбалке Кузю Ярочкина увлекало все, кроме рыбы.

Тимур стоял на своем бревне неподвижно, как статуя. Лишь изредка он перебрасывал удочку: проверял наживку и гибким сильным движением снова отправлял крючок в воду.

— Смотри, опять в болото не свались, — предостерег он Кузю.

— И хорошо, простужусь и на контрольные заболею, — захихикал тот. — Помнишь, дедушка рассказывал, как он в октябре купался в этих карьерах, чтобы на контрольную заболеть. И не заболел.

— Не заболел, — согласился Тимур, — только всю жизнь слышит плохо.

— Ну, нет, это у него наследственное, бабушка Шура, его мама, тоже плохо слышала.

Удивительно, подумалось Тимуру, как сложилась жизнь, вот Кузя говорит про дедушку, а ведь это его, Тимкин, дед. А его родной дед до Кузиного рождения не дожил, умер на зоне от туберкулеза, кто-то когда-то рассказывал.

А говорят еще, что яблочко от яблоньки недалеко падает! Вот оно, яблочко. Нормальное, наливное, еще зеленое, но без единой червоточинки. А где эта паршивая гнилая яблонька? Давно в труху превратилась да уж поди и с лица земли сгинула. А Кузька — нормальный пацан вырос. Далеко откатилось яблочко.

Над лесом в узких полосках облаков вставало огромное рыжее солнце. Оно едва показалось над темными соснами, а медовое тепло его уже переливалось через их вершины, грозя к полудню переполнить чашу Большого карьера.

— Смотри, Тимка, какой необыкновенный цвет, даже назвать никак нельзя, — изумленно сказал Кузя. — Никакой художник так не нарисует. Небо так перетекает от темно-красного в розовый, а потом в фиолетовый, голубой и до густого синего. Я читал, что аура у человека так светится.

— Аура?

— Ну, да. А если умирает человек, то весь этот свет собирается в энергетический сгусток и улетает на небо, а человек уже не светится.

— Кто это видел? — скептически спросил Тимур.

— Экстрасенсы, говорят, видят. А еще можно специальными приборами рассмотреть.

Они помолчали. Не клевало.

— Вот бы умереть, — вдруг сказал Кузя.

Тимур повернулся к нему всем телом и чуть было не свалился с бревна.

— Нет-нет, не на совсем, — поспешил успокоить его Кузя. — Ненадолго, посмотреть, что там и как. Интересно же. Вот говорят, что наркоманы иногда подходят к такой черте, когда видят то, что бывает после смерти.

Тимур выждал, когда поплавок еще раз дернулся и ушел под воду, подсек, и вот уже над водой затрепыхался некрупный серебристый карасик. Тимур подхватил его в широкую ладонь и, сняв с крючка, выпустил в ведро с водой.

— Ничего подобного наркоманы не видят. И ты, уж поверь мне, если только попробуешь наркотики, тоже ничего не увидишь, только мой большой кулак прямо тебе в глаз. Усек?

— Усек, усек! — засмеялся Кузя. — Не волнуйся, я же теоретически, а вообще мне повезло, что ты у меня есть. Ты меня все время от всяких идиотских поступков спасаешь. Помнишь, мы с пацанами на сеновале прыгали, а тетя Маша не разрешала? Ты тогда сказал, что там мыши живут, и мы от них все лептоспирозом заразимся. Слово-то какое выдумал!

— Я не выдумал. Так оно и есть. Но ведь на тебя же подействовало, ты больше не прыгал.

— Да я не этого «спироза» боялся, а того, что ты мне в глаз дашь. А то, что ты прав был, я потом понял, когда Женька в этом сене своим задом забытые колхозные вилы нашел. Ему столько швов наложили, ужас! Он нам показывал. Вот это «спироз»!

Мальчишки расхохотались.

Тимур перебросил удочку правее, а Кузя снова принялся за свое.

— Тим, но ведь ради чего-то люди принимают наркотики? А? Я так, теоретически. Вот ведь писатели-фантасты откуда-то берут свои невероятные сюжеты, и режиссеры тоже… Мне кажется, что большинство из них наверняка наркоманы. Ради искусства…

— Не ради, а с жиру бесятся. Искурятся, изольются, изошляются… А потом все эти ложные гуманисты считают наркоманов больными людьми.

— А ты не считаешь?

— Нет, — спокойно ответил Тимур, — я считаю, что им надо ампутировать пальцы рук, чтобы они колоться не могли и таблетки жрать.

— Это не выход, — пожал плечами Кузя. — Некоторые инвалиды и ногами картины вышивают. И наркоманы колоться научатся.

— Тогда и ноги ампутировать, — буркнул Тимур.

— Кошмар, какой ты жестокий! Тебе бы все всем отрезать!

— Не все и не всем. Просто я считаю, что это не нормально, когда люди вечером на улицу выйти не могут, потому что, если какому-нибудь уроду на дозу не хватит, то он любого за рубль грохнет. Что, не так?

— Так, вообще-то, — вздохнул Кузя. — Но они ведь тоже люди.

— Они не люди. А если и так, то мне дороже мама, бабушка, дед, ты… И своих близких я готов защищать любыми способами. Так что, Кузь, ты даже из теоретического интереса этот вопрос не поднимай. Учти, начнешь пить или колоться — и ты для меня будешь не человек.

— Ты мне пальцы отрежешь?

— Язык я тебе отрежу! Смотри же, клюет у тебя!

Кузя поспешно дернул удочку. Ни рыбки, ни даже червя на крючке не было.

— Растяпа, — фыркнул Тимка, подавая ему банку с наживкой.

— А все-таки спросить бы у того, кого этот академик оперировал, как оно там, после смерти. И сравнить, из научных соображений, конечно, с рассказами наркоманов, научных фантастов и тех, кто клиническую смерть перенес. И сразу будет понятно, кто правду говорит, а кто врет. Хотел бы я увидеть и рассказать…

— Умрешь — расскажешь, — усмехнулся Тимур и аккуратно проткнул крючком розовое тело отчаянно извивавшегося червяка.