Влюбленные женщины

Глава восемнадцатая Кролик

Гудрун знала, что посещение Шортлендза — решающее событие для нее. Оно подразумевало, что Джеральд Крич станет ее любовником. И хотя она упиралась, не желая принимать такое условие, но в душе знала, что пойдет. Гудрун тянула время. Вспоминая с болью в душе пощечину и поцелуй, она говорила себе: «В конце концов, что в этом такого? Пусть поцелуй. Пусть даже пощечина. Что за дело? Все это мгновения — промелькнули, и нет их. Я могу перед отъездом посетить Шортлендз, хотя бы для того, чтобы увидеть дом собственными глазами». В ней жило ненасытное любопытство — ей хотелось все знать и видеть самой.

Хотелось также взглянуть на Уинифред. Услышав в ту ночь голос девочки с парохода, она почувствовала мистическую связь с ней.

Гудрун беседовала с отцом девочки в библиотеке. Потом он послал за дочерью. Она пришла в сопровождении гувернантки.

— Уинни, это мисс Брэнгуэн, она любезно согласилась давать тебе уроки рисования и лепки — будешь лепить своих любимых животных, — сказал отец.

Девочка взглянула с интересом на Гудрун, потом сделала шаг вперед и, не глядя в лицо, протянула руку. Под детской сдержанностью скрывалось абсолютное sang froid[71] и равнодушие, даже некоторая безотчетная грубость.

— Здравствуйте! — сказала девочка, не поднимая глаз.

— Здравствуй! — сказала Гудрун.

Уинифред отступила, и Гудрун представили гувернантку-француженку.

— Прекрасный день для прогулки, — весело сказала гувернантка.

— Просто замечательный, — отозвалась Гудрун.

Уинифред наблюдала за ними со стороны. Новое знакомство ее забавляло, но пока оставалось неясным, что представляет собой гостья. Девочка знала многих людей, но мало кто что-то значил для нее. К гувернантке Уинифред относилась как к пустому месту, она просто мирилась с ее пребыванием в доме и с легким презрением, с равнодушием высокомерного ребенка соглашалась терпеть ее минимальную власть над собой.

— Что скажешь, Уинифред? — спросил отец. — Разве ты не рада мисс Брэнгуэн? Она делает деревянные и глиняные фигурки животных и птиц. Они так хороши, что о них пишут в газетах и превозносят до небес.

Уинифред слабо улыбнулась.

— Кто тебе это сказал, папочка? — спросила она.

— Кто сказал? Гермиона сказала и Руперт Беркин.

— Вы их знаете? — спросила Уинифред, не без вызова поворачиваясь к Гудрун.

— Знаю, — ответила та.

Уинифред немного перестроилась. Она была готова относиться к Гудрун как к одной из прислужниц. Теперь ей стало ясно, что их отношения будут скорее дружественными. Это ее обрадовало. Слишком много было вокруг людей, занимавших по отношению к ней более низкое положение. С ними девочка держалась снисходительно, с добродушным юмором.

Гудрун была совершенно спокойна. Она не придавала большого значения этому визиту и относилась к нему скорее как к театральному зрелищу. Однако Уинифред была независимым, ироничным ребенком, и Гудрун понимала, что той в жизни придется трудно. Девочка понравилась ей и заинтересовала. При первой встрече обе чувствовали себя неловко. Ни Уинифред, ни ее будущая учительница не обладали светским тактом.

Однако вскоре они встретились в мире игры и фантазии. Уинифред признавала только похожих на себя людей — веселых и насмешливых. К любимым животным она относилась серьезно, все же остальное вызывало у нее веселую иронию. Что до питомцев, то на них она выплескивала всю нежность и дружеское участие, — прочие отношения принимала как скучную неизбежность.

У нее была собака — пекинес по кличке Лулу, девочка его очень любила.

— Давай нарисуем Лулу, — предложила Гудрун, — и постараемся показать, что есть в нем такого, чего нет в других собаках.

— Лапочка! — воскликнула Уинифред и, бросившись к собаке, сидевшей с задумчивым видом на каминной плите, покрыла поцелуями ее пучеглазую мордочку. — Милый, хочешь, тебя нарисуют? Хочешь, мамочка нарисует твой портрет? — Она радостно засмеялась, повернулась к Гудрун и сказала: — Давайте!

Они взяли карандаши, бумагу и приготовились рисовать.

— Красавец мой! — воскликнула Уинифред, тиская собаку. — Сиди смирно, а мамочка нарисует тебя. — Пучеглазая собака смотрела на девчушку с печальным смирением. Уинифред горячо расцеловала Лулу и сказала: — Интересно, что у меня получится? Уверена, ничего хорошего.

Рисуя, она тихо хихикала, иногда у нее вырывалось:

— Радость моя, какой же ты красивый!

Со смехом Уинифред бросалась обнимать пекинеса, она выглядела при этом виноватой, как будто обижала его. Песик сидел не шевелясь, с выражением вынужденной старческой покорности на темной плюшевой мордочке. Уинифред рисовала неторопливо, склонив голову набок; напряженная тишина обволакивала ее, в глазах застыло озорное выражение. Казалось, она колдует. Но вот девочка закончила рисовать, перевела взгляд с собаки на рисунок и воскликнула с неподдельным сожалением и одновременно с озорным лукавством:

— Красавец мой, зачем это все?

Она сунула рисунок собаке под нос. Лулу отвел мордочку в сторону, как бы переживая чувство обиды и разочарования, а девочка порывисто расцеловала выпуклый лобик.

— Это Лулу! Это малыш Лулу! Взгляни на рисунок, дорогой! Взгляни на свой портрет — его нарисовала мамочка!

Уинифред сама бросила взгляд на рисунок и засмеялась. Потом еще раз поцеловала собаку и со скорбным видом направилась к Гудрун, чтобы теперь показать рисунок ей.

На бумаге было гротескное изображение смешного зверька. Рисунок был настолько живой и комичный, что Гудрун не могла не улыбнуться. Стоя рядом, Уинифред радостно хихикала и говорила:

— Совсем не похоже, правда? Он гораздо красивее. Он так прекрасен, Лулу, прелесть моя. — И она опять бросилась обнимать погрустневшую собаку. Пекинес смотрел на маленькую хозяйку печальными глазами, укоризна во взгляде несколько смягчалась его преклонным возрастом. Девочка порхнула назад к рисунку и засмеялась от удовольствия.

— Совсем не похоже, правда? — сказала она Гудрун.

— Нет, очень похоже, — ответила Гудрун.

Девочка бережно держала в руках рисунок, всюду носила его с собой и смущенно предлагала всем посмотреть.

— Посмотри! — сказала она и сунула отцу рисунок.

— Да это же Лулу! — воскликнул он, с удивлением рассматривая изображение. Его дочь, стоя рядом, издала довольный смешок.

Когда Гудрун впервые пришла в Шортлендз, Джеральд был в отъезде. Но в первое же утро после возвращения он ждал ее прихода. Утро было теплое и солнечное. Джеральд бродил по саду, разглядывая цветы, которые проклюнулись в его отсутствие. Он был, как всегда, подтянут, чисто выбрит, белокурые волосы, вспыхивающие золотом на солнце, тщательно причесаны на косой пробор, короткие светлые усики аккуратно подстрижены, в глазах — добрая озорная усмешка, которая многих вводила в заблуждение. Он был в трауре, одежда хорошо сидела на его плотном теле. Однако когда он останавливался перед клумбами, любуясь цветами, отчуждение и тревога обволакивали его, словно ему чего-то не хватало.

Джеральд не заметил, как подошла Гудрун. На ней было синее платье и желтые шерстяные чулки, как у детей из сиротского приюта. Джеральд смотрел на нее с удивлением. Ее чулки всегда приводили его в замешательство. Бледно-желтые чулки и тяжелые черные туфли. Уинифред — она играла в саду с гувернанткой и собаками — мигом подлетела к Гудрун. На девочке было платье в черно-белую полоску. Волосы были подстрижены довольно коротко и доходили полукругом до плеч.

— Сегодня мы будем рисовать Бисмарка, да? — спросила она, беря Гудрун под руку.

— Хорошо. Тебе этого хочется?

— Да! Очень! Просто ужасно! Сегодня Бисмарк чудо как хорош — такой энергичный. А какой большой — прямо лев! — Девочка насмешливо захихикала над таким преувеличением. — Настоящий царь зверей.

— Bonjour, Mademoiselle[72], — приветствовала Гудрун француженка, изогнувшись в легком поклоне, такие поклоны Гудрун терпеть не могла.

— Winifred veut tant faire le portrait de Bismarck! Oh, mais toute la matinée… «Сегодня утром мы будем рисовать Бисмарка!» — говорит она. С est un lapin, n’est-ce pas, mademoiselle[73]?

— Oui, c’est un grand lapin blanc et noir. Vous ne l’avez par vu[74]? — спросила Гудрун на хорошем, но несколько тяжеловатом французском.

— Non, mademoiselle, Winifred n’a jamais voulu me le faire voir. Tant de fois je lui ai demandé, «Qu’est-ce donc que ce Bismarck, Winifred?» Mais elle n’a pas voulu me le dire. Son Bismarck, c’était un mystère[75].

— Oui, c’est un mystère! Мисс Брэнгуэн, подтвердите, что Бисмарк — загадка, — воскликнула Уинифред.

— Бисмарк — загадка, Bismarck, c’est un mystère, der Bismarck, er ist ein Wunder[76] — Эти слова Гудрун произнесла как магическую формулу.

— Ja, er ist ein Wunder, — повторила Уинифред с наигранной серьезностью, из-под которой так и рвался озорной смех.

— Ist er auch ein Wunder?[77] — с легкой насмешкой спросила гувернантка.

— Doch[78]! — равнодушно отрезала Уинифред.

— Doch ist er nicht ein König[79]. Бисмарк не был королем, Уинифред. Он был всего лишь… il n’était que chancelier[80].

— Qu’est-ce qu’un chancelier?[81] — поинтересовалась Уинифред, и в голосе ее сквозил налет презрительного равнодушия.

— A chancelier — это канцлер, что-то вроде судьи, — сказал Джеральд, подходя и пожимая руку Гудрун. — Скоро вы сложите о Бисмарке песню, — прибавил он.

Гувернантка немного выждала и сделала осторожный поклон, приветствуя хозяина.

— Выходит, вам не показывают Бисмарка, мадемуазель? — сказал Джеральд.

— Non, Monsieur[82].

— Очень плохо с их стороны. Что вы собираетесь с ним сделать, мисс Брэнгуэн? Предлагаю отнести его на кухню и зажарить.

— Не надо! — воскликнула Уинифред.

— Мы будем его рисовать. Надо только его найти, — сказала Гудрун.

— Найти, четвертовать, приготовить и подать к столу, — продолжал дурачиться Джеральд.

— Нет, ни за что! — выкрикнула Уинифред с хохотом.

Гудрун отозвалась на шутку — она подняла на Джеральда глаза и улыбнулась. Тело его расслабилось, согрелось от ее улыбки. Они обменялись взглядами, понятными без слов.

— Вам понравился Шортлендз? — спросил он.

— Очень, — небрежно ответила Гудрун.

— Рад этому. Вы обратили внимание на цветы?

Он повел ее за собой по тропе. Она послушно шла. Уинифред тоже увязалась, шествие замыкала гувернантка. Они остановились перед блестящими с прожилками цветами.

— Как они прекрасны! — вырвалось у Гудрун. Она не могла отвести от цветов взгляда. Странно, но ее благоговейное, почти экстатическое восхищение цветами успокоило Джеральда. Гудрун наклонилась, нежно и бережно коснулась цветка. Ему было легко и радостно смотреть на нее. Она распрямилась и взглянула на него своими впитавшими яркую красоту цветов глазами.

— Что это за цветы? — спросила она.

— Кажется, разновидность петуний, — ответил он. — Точно не знаю.

— Я их впервые вижу, — сказала Гудрун.

Они стояли, остро ощущая связь между собой. Он знал, что влюблен в нее.

Гудрун помнила о стоявшей рядом француженке, чем-то напоминающей жука, она все замечала и делала выводы. Гувернантка сказала Уинифред, что надо найти Бисмарка, и они удалились.

Джеральд смотрел им вслед, не упуская, однако, из поля зрения великолепную Гудрун, неподвижно стоявшую на тропе в щелковистом кашемировом платье. Какое, должно быть, нежное и упругое у нее тело! Картины одна соблазнительнее другой возникли в его сознании, она казалась ему всех желаннее, всех прекраснее. Ему хотелось лишь приблизиться к ней — ничего больше. Ой уже был не он, а существо, которое должно подойти к ней и вручить себя.

Одновременно он отметил хрупкую, изящную фигурку гувернантки, похожую на элегантного жука, — тонкие лодыжки, туфли на высоких каблуках, отлично сидящее платье из черной блестящей ткани, высоко и красиво убранные волосы. Как отвратительна эта ее ухоженность! Просто омерзительно!

И все же он восхищался гувернанткой. Она полностью соответствовала общепризнанным стандартам. Его не могло не раздражать, что Гудрун, зная, что в семье траур, пришла в одежде яркой, кричащей окраски. Как попугай! В точности — попугай! Он следил, как она медленно отрывает ноги от земли. Бледно-желтые чулки, темно-синее платье. Но это ему нравилось. Очень нравилось. В ее одежде он чувствовал вызов, она бросала вызов всему миру. И он улыбнулся, словно при звуке трубы.

Гудрун и Уинифред прошли через дом и вышли на задний двор, где располагались конюшни и постройки, стоявшие отдельно от главного здания. Было тихо и пустынно. Мистер Крич ушел на прогулку, конюх провел мимо них коня Джеральда. Гудрун и девочка подошли к стоявшей в углу клетке, где сидел крупный черно-белый кролик.

— Правда, красивый? Только посмотрите, как он слушает! Какой у него глупый вид! — рассмеялась Уинифред и прибавила: — Дадим ему послушать, пусть послушает, он так сосредоточенно это делает, правда, дорогой Бисмарк?

— Его можно оттуда вынуть? — спросила Гудрун.

— Он очень сильный. Невероятно сильный. — Склонив голову, девочка смотрела на Гудрун, как бы прикидывая, по плечу ли ей справиться с кроликом.

— Но попробовать можно?

— Как хотите. Только он ужасно брыкается.

Они взяли ключ, чтобы отпереть клетку. Кролик сорвался с места и стал носиться кругами, как полоумный.

— Иногда он жутко царапается, — воскликнула Уинифред в волнении. — Ой, только взгляните, разве он не чудо? — Кролик в страшном волнении бросался из стороны в сторону. — Бисмарк! — позвала девочка, возбуждение ее нарастало. — Какой ты плохой! Просто гадкий! — Уинифред подняла глаза на Гудрун, стесняясь своей реакции. Гудрун насмешливо улыбнулась. Уинифред издала странный низкий звук, говорящий о крайнем волнении. — Он успокоился! — воскликнула она, увидев, что кролик замер в дальнем углу клетки. — Теперь мы его поймаем? — взволнованным, завороженным голосом прошептала девочка, она во все глаза глядела на Гудрун и подходила все ближе. — Теперь мы его поймаем, — с веселым смехом пообещала она себе.

Открыли дверцу клетки, Гудрун просунула внутрь руку и ухватила за длинные уши большого пушистого кролика — тот все еще сидел, припав к полу клетки. Кролик упирался, все плотнее прижимаясь к доскам. Когда Гудрун его вытаскивала, кролик царапал пол, пытаясь удержаться. Но вот он повис в воздухе, отчаянно брыкаясь, крупное сильное тело яростно сжималось и распрямлялось, как пружина. Гудрун держала этот черно-белый вихрь на расстоянии вытянутой руки, отвернув в сторону лицо. Кролик был так фантастически силен, что Гудрун ничего не могла с ним сделать и только с трудом удерживала в таком положении. Она теряла терпение.

— Бисмарк, Бисмарк, как плохо ты себя ведешь, — испуганно говорила Уинифред. — Бросьте его, он негодник.

Гудрун такого не ожидала: в ее руках оказался ураган — не меньше. Лицо ее стало багровым, она чуть не тряслась от ярости. Гнев пронзил ее, как молния пронзает дом, она не знала, что делать. Глупость животного, его бессмысленное поведение ужасно ее злили; острыми когтями кролик исцарапал ей запястья, и теперь в Гудрун не осталось никакой жалости к зверьку.

Джеральд появился на заднем дворе, когда она пыталась засунуть кролика под мышку. Он подсознательно почувствовал ее ярость.

— Надо было поручить это слугам, — сказал он, торопливо подходя к Гудрун.

— Он такой ужасный! — Уинифред тоже была почти не в себе.

Крепкими, мускулистыми руками Джеральд взял кролика за уши и освободил Гудрун.

— Он просто чудовищно силен! — с ненавистью выкрикнула Гудрун высоким неестественным голосом, похожим на крик чайки.

Кролик свернулся клубком и, неожиданно распрямившись, постарался лягнуть Джеральда. Ход был просто гениальным. Гудрун видела, как напрягся Джеральд, в его глазах блеснула ярость.

— Я давно знаком с этими мерзавцами, — сказал он.

Неутомимый зверек снова с силой взбрыкнул, распластавшись на мгновение в воздухе, как летящий дракон, затем опять свернулся, затаив свою невероятную силу и взрывную мощь. Державший кролика Джеральд выдержал повторный натиск, только покачнулся и побелел от внезапной вспышки гнева. В мгновение ока он схватил свободной рукой кролика за горло и стал душить. Зверек издал пронзительный, полный предсмертного ужаса визг. Он конвульсивно бился в руках Джеральда, судорожно царапал его запястья и рукава, неистово сучил лапками, раскрыв белоснежное брюшко, но тут Джеральд решительным движением сунул его под мышку. Кролик сник и съежился. Лицо Джеральда осветилось улыбкой.

— Трудно представить, что кролик может быть таким сильным, — сказал Джеральд, глядя на Гудрун. Глаза ее были темнее ночи, отчего лицо казалось особенно бледным, — сущий призрак. Похоже, ее сознание помутилось от жуткого визга кролика во время короткой схватки. Джеральд смотрел на нее, и лицо его все ярче мерцало беловатым сиянием.

— Не очень он мне и нравится, — протянула Уинифред. — Лузи я люблю больше. Бисмарк противный.

По лицу Гудрун пробежала улыбка — ей стало лучше. Но она понимала, что раскрыла себя.

— Какой жуткий визг они издают, — воскликнула она тем высоким голосом, который так похож на крик чайки.

— Отвратительный.

— Не надо было глупить, когда тебя собирались вытащить, — говорила Уинифред, протягивая руку и осторожно касаясь кролика, безжизненно торчащего под мышкой у Джеральда, — она хотела убедиться, жив ли зверек.

— Он ведь не сдох, правда, Джеральд? — спросила она.

— Нет, хотя заслуживает смерти, — ответил он.

— Еще как заслуживает! — воскликнула девочка, его слова ее очень рассмешили. Теперь она увереннее дотронулась до кролика. — Как часто бьется его сердечко. Разве он не смешной? Ужасно смешной.

— Куда его отнести? — спросил Джеральд.

— В садик, — сказала Уинифред.

Гудрун смотрела на Джеральда потемневшими глазами, этот странный взгляд был полон тайного знания, он о чем-то молил, это был взгляд существа, целиком пребывавшего в его власти, хотя со временем положение могло измениться. Джеральд не знал, что сказать. Он чувствовал это взаимное дьявольское узнавание и понимал: надо как-то скрыть свои чувства. В его жилах скопилась бешеная энергия, женщина же выглядела слишком хрупкой, чтобы совладать с его чудовищным по силе, таинственным бледным огнем. Джеральд ощущал неуверенность, он испытывал приступы страха.

— Он сделал вам больно? — спросил Джеральд.

— Нет, — ответила она.

— Глупое животное, — сказал Джеральд и отвернулся.

Они пришли в маленький дворик, окруженный кирпичным потрескавшимся забором, в расщелинах которого росла желтофиоль. Мягкая, тонкая прошлогодняя трава устилала землю ковром, над головой сияло голубое небо. Джеральд швырнул кролика на землю. Тот не двигался. Гудрун с испугом смотрела на кролика.

— Почему он сидит неподвижно? — воскликнула она.

— Затаился, — ответил Джеральд.

Гудрун подняла на него глаза, по ее бледному лицу пробежала презрительная усмешка.

— Ну не болван ли он? — воскликнула она. — Законченный болван! — От ее недоброй насмешливости у Джеральда закружилась голова. Она глядела снизу вверх на него, и он в очередной раз прочел в ее глазах насмешливое узнавание. Между ними существовала связь, неприятная для них обоих. Отвратительные, порочные тайны связывали их.

— Сильно этот негодяй вас поцарапал? — спросил Джеральд. Он обнажил белую мускулистую руку, на ней краснели глубокие порезы.

— Какой кошмар! — воскликнула Гудрун, залившись краской при виде ужасного зрелища. — По сравнению с этим у меня сущие пустяки.

Она подняла руку и показала глубокую царапину на шелковистой белой коже.

— Ну и дьявол! — не удержался Джеральд. Увидев длинную багровую царапину на нежной коже, он, казалось, многое узнал о женщине. Ему не хотелось прикасаться к ней. Сначала надо как следует подумать. Похоже, длинный кровоточащий порез прошел через его мозг и, разорвав сознание, ворвался в немыслимо алый эфир подсознания, где таились непристойные желания.

— Вам не очень больно? — спросил он, в его голосе сквозила забота.

— Совсем не больно, — отозвалась она.

Кролик, который до сих пор сидел неподвижно, прижавшись к земле, — пушистый комочек, похожий на цветок, — вдруг пробудился к жизни. Словно пуля, выпущенная из ружья, он понесся кругами — этот меховой метеорит раз за разом совершал облет дворика, застав всех врасплох. Люди стояли пораженные, опасливо посмеиваясь, словно кролик действовал по внушению неизвестной волшебной силы. Вихрем носился он по траве у старой кирпичной стены — круг за кругом.

И вдруг он замедлил бег, заковылял, путаясь в траве, и наконец замер, размышляя, что делать дальше, — его нос подрагивал, как пух на ветру. Немного выждав, пушистый комок, следя за ними черным глазком, — хотя, может быть, им это просто казалось, — опять заковылял вперед и вскоре, остановившись, принялся с обычной кроличьей жадностью щипать траву.

— Да он просто псих, — сказала Гудрун. — Совсем свихнулся.

Джеральд рассмеялся.

— Вопрос в том, что есть безумие, — сказал он. — Не думаю, что у кроликов такое поведение считается ненормальным.

— Значит, вы не считаете его психом? — спросила она.

— Нет. Он просто кролик.

По его лицу пробежала странная улыбка, в ней было что-то непристойное. Глядя на него, Гудрун понимала, что и он, и она знают нечто, известное только им. На какое-то мгновение она ощутила смущение.

— Слава богу, что мы не кролики, — пронзительным высоким голосом чуть ли не выкрикнула она.

Улыбка сильнее обозначилась на его лице.

— Не кролики? — переспросил он, не спуская с нее глаз.

Ее лицо медленно расплылось в столь же непристойную улыбку.

— Ах, Джеральд, — отозвалась Гудрун резко, почти по-мужски, — мы те же кролики и даже хуже. — В ее взгляде была шокирующая беспечность.

Он почувствовал себя так же, как в тот раз, когда она ударила его по лицу, или скорее как если бы разрывала грудь — методично, неумолимо. Джеральд отвернулся.

— Ешь, ешь, мой милый, — приговаривала Уинифред, подкрадываясь к зверьку, чтобы его погладить. Он неспешно заковылял от нее. — Дай мамочке погладить твою пушистую спинку, дорогой, она просто волшебная на ощупь…