Влюбленные женщины

Глава двадцатая Схватка

После неудачного сватовства охваченный яростью, ничего не замечающий вокруг Беркин поспешил покинуть Бельдовер. Он понимал, что выставил себя полным дураком и вся сцена предложения была фарсом чистой воды. Но не это бесило Беркина. Его до глубины души возмущало то, что Урсула по-прежнему твердит: «Почему ты давишь на меня?» — и пребывает все в том же рассеянно-безмятежном, высокомерном настроении.

Путь Беркина лежал в Шортлендз. Там, в библиотеке, он разыскал Джеральда, тот стоял спиной к камину и словно застыл в этой позе, производя впечатление полностью опустошенного человека. Он довел до конца задуманное и теперь маялся без дела. Конечно, он мог бы сесть в машину и рвануть в город, но ему не хотелось садиться в машину, не хотелось в город. Он пребывал в каком-то подвешенном состоянии, находясь во власти мучительной инерции, словно машина без двигателя.

Такое состояние было крайне неприятно Джеральду, ведь он не знал скуки, переходя от одного дела к другому, и никогда не оказывался в таком ущербном положении. И теперь, казалось, постепенно что-то терял. Его стало трудно увлечь новым делом. Что-то омертвело в нем, отказываясь реагировать на новые предложения. Он ломал голову, что могло бы спасти его от опасного погружения в безделье, снять напряжение от внутренней пустоты. И решил, что только три вещи, только они могли пробудить его к жизни. Во-первых, вино или гашиш, во-вторых, откровенный, начистоту разговор с Беркином и в-третьих — женщины. Но выпить было не с кем. Женщины тоже не было. Беркин находился в отъезде. Оставалось мириться с этим непривычным состоянием.

При виде друга его лицо мгновенно озарилось чудесной улыбкой.

— Представь, Руперт, — сказал он, — я только что пришел к выводу: главное в жизни — когда есть с кем разделить одиночество, — не просто с кем попало, а с тем, кто тебя поймет.

Джеральд смотрел на вошедшего мужчину, улыбаясь непривычной для себя улыбкой, в ней светилось облегчение. Лицо же было бледным и даже измученным.

— Полагаю, ты говоришь о женщине, — презрительно буркнул Беркин.

— Женщина — неплохо. Но когда ее нет, сойдет и мужчина, если он не зануда.

Джеральд проговорил это со смехом. Беркин сел ближе к огню.

— Чем ты занимаешься? — спросил он.

— Я? Да ничем. Я в плохой форме, все действует мне на нервы, не могу ни работать, ни развлекаться. Может, старею?

— Хочешь сказать, тебе все наскучило?

— Наскучило? Не знаю. Ничем не могу заняться. То работаю за двоих, а то все из рук валится.

Беркин поднял голову и заглянул Джеральду в глаза.

— Постарайся чем-то увлечься, — посоветовал он.

Джеральд улыбнулся.

— Пожалуй. Если дело того стоит.

— Безусловно, — поддержал его Беркин своим тихим голосом. Последовало долгое молчание, во время которого каждый остро ощущал присутствие другого.

— Надо уметь ждать, — нарушил молчание Беркин.

— Вот как! Ждать! Чего же?

— Кто-то говорил, что от ennui[88] есть три лекарства: сон, вино и путешествие, — сказал Беркин.

— Устарело, — возразил Джеральд. — Когда спишь, видишь сны, напившись — ругаешься, в путешествии — кричишь на носильщика. Нет, спасение только в работе и в любви. Нет работы — надо влюбиться.

— За чем же дело стало? Влюбись, — отозвался Беркин.

— Не в кого. Такая возможность практически не существует.

— Не существует? И что тогда?

— Остается только умереть, — сказал Джеральд.

— Похоже, так. — Беркин не спорил с другом.

— Не знаю, — произнес Джеральд. Он вынул руки из карманов брюк и взял сигарету. В его движениях ощущались напряженность и нервозность. Наклонившись, он прикурил от лампы, мерно затягиваясь. Хотя он никого не ждал к обеду, но по привычке переоделся.

— К твоим двум палочкам-выручалочкам можно прибавить еще одну, — сказал Беркин. — Работа, любовь и драка. Ты забыл о хорошей драке.

— Может, и так. Ты когда-нибудь боксировал?

— Не думаю, — задумчиво протянул Беркин.

— Жаль. — Джеральд запрокинул голову и медленно выпустил дым.

— Почему? — удивился Беркин.

— Неважно. Просто я подумал, не побоксировать ли нам раунд-другой. Может, мне и правда надо кого-то поколотить. Это только предположение.

— И ты решил поколотить меня? — поинтересовался Беркин.

— Тебя? Как сказать… Может быть. Конечно, по-дружески.

— Понятно, — язвительно отозвался Беркин.

Джеральд стоял, привалившись к камину. Он смотрел на Беркина сверху вниз, и в его глазах промелькнул ужас, какой бывает в налитых кровью, измученных глазах жеребца, когда тот, охваченный страхом, оглядывается назад.

— У меня такое чувство, что если я не буду крепко держать себя в руках, то сделаю какую-нибудь глупость, — сказал он.

— Ну и что? — холодно спросил Беркин.

Продолжая все так же смотреть на Беркина сверху вниз, Джеральд слушал друга с легкой досадой — он словно ждал от него чего-то.

— Когда-то я занимался японской борьбой, — сказал Беркин. — В Гейдельберге в одном доме со мной жил японец, он-то и научил меня кое-чему. Однако, признаюсь, я не особенно в этом преуспел.

— Великолепно! — воскликнул Джеральд. — Никогда не видел японскую борьбу. Ты, наверное, говоришь о джиу-джитсу?

— Да. Но я неважный борец, эти вещи меня мало интересуют.

— Правда? А меня очень. С чего там начинается схватка?

— Если хочешь, могу показать, что знаю, — предложил Беркин.

— Показать? — странная, натянутая улыбка промелькнула на лице Джеральда. — Что ж, буду рад.

— Значит — джиу-джитсу. Только в накрахмаленной сорочке у тебя мало что получится.

— Тогда разденемся — чтобы все было по правилам. Подожди минуту… — Джеральд позвонил, вызывая лакея. — Принеси пару сандвичей и сифон с минералкой, — приказал он, — и больше не беспокой меня сегодня. Проследи, чтоб никто не беспокоил.

Лакей вышел. Джеральд повернулся к Беркину, глаза его горели.

— Ты ведь боролся с японцем? — спросил он. — Вы раздевались?

— Иногда.

— Ага! Он был хорошим борцом?

— Полагаю, хорошим. Впрочем, мне трудно судить. Очень быстрый. Увертливый. Весь наэлектризованный. Любопытно — в восточных людях есть какая-то своеобразная вязкая сила; кажется, тебя обхватывает не человек, а полип.

Джеральд понимающе кивнул.

— Могу представить — стоит только взглянуть на них. У меня тут же рождается отвращение.

— Скорее отвращение, смешанное с влечением. Неприветливые и усталые — они действительно вызывают неприязнь. Но все меняется, если их охватывает азарт, разгоряченные, они становятся по-своему привлекательны. От них бьет электричеством, как… от угрей.

— Что ж, возможно.

Лакей внес поднос и поставил на стол.

— Не беспокой меня больше, — сказал Джеральд.

Дверь закрылась.

— В таком случае давай разденемся и приступим? Или хочешь сначала выпить? — спросил Джеральд.

— Не хочу.

— Я тоже.

Джеральд запер дверь и освободил от лишних вещей середину комнаты. В комнате было много места, на полу лежал толстый ковер. Джеральд быстро сбросил с себя одежду и ждал, когда то же самое сделает Беркин. Наконец тот встал перед ним — худой, с бледной кожей, он был похож скорее на призрак, чем на живого человека. Джеральд так и воспринимал его — больше как духовную, чем физическую субстанцию. Тело самого Джеральда, вполне плотское и осязаемое, было почти совершенным.

— Сейчас, — начал Беркин, — я покажу тебе все, чему научился и что не успел забыть. Позволь… — Он обхватил руками обнаженное тело стоящего перед ним мужчины и легко перевернул его, удерживая на колене головой вниз. Когда Беркин ослабил хватку, Джеральд вскочил на ноги, глаза его пылали.

— Здорово! — воскликнул он. — Попробуем еще разок!

И мужчины принялись бороться. Они были совсем разные. Беркин — высокий, худой, костяк тонкий, изящный. Джеральд — гораздо плотнее и пластичнее. Крепкое сложение, хорошо развитая мускулатура, красивые, можно сказать совершенные, линии тела. При взгляде на него становилось ясно, что он твердо и прочно стоит на земле, в то время как у Беркина центр притяжения, казалось, находился где-то внутри него самого. Джеральд обладал мощным захватом, силой несколько механической, но стремительной и неодолимой, однако Беркин из-за своей призрачной телесности был почти неуловим. Невидимкой налетал он на противника и, казалось, едва касался его, но вдруг так цепко и сильно обхватывал, что лишал того возможности двигаться.

Они делали перерывы, обсуждали методы ведения борьбы, отрабатывали зажимы и броски, привыкали друг к другу, улавливали ритм каждого, достигали взаимного физического понимания. А потом вновь вступали в борьбу. Казалось, белая плоть одного стремится слиться с плотью другого, достичь полного единения. Беркин обладал огромной нервной энергией, противнику трудно было ей сопротивляться, тот словно попадал под чары. Когда энергия ослабевала, Джеральд с усилием высвобождался и сам осуществлял серию стремительных бросков, сверкая белизной кожи.

Мужчины сближались, они боролись теперь на близком расстоянии, тела их сплетались. У обоих была белая чистая кожа, но у Джеральда она тут же краснела от прикосновения, тогда как у Беркина оставалась белой и упругой. Он словно внедрялся в более крепкое и массивное тело Джеральда и, соединяясь с ним, незаметно подчинял себе, он всегда каким-то непостижимым, потаенным знанием предвосхищал малейшее движение противника, тут же оборачивая его в свою пользу; он играл с Джеральдом, как кошка с мышью. Казалось, всю физическую информацию и тонкую, возвышенную энергетику Беркин направил против Джеральда, — они пропитали более плотного противника, крепкой сетью опутали его мышцы, захватив в плен не только мускулатуру, но и все его существо.

Мужчины боролись стремительно, восторженно, сосредоточенно, отключив разум, — два белокожих тела, плотно сцепившиеся в схватке и создавшие новое единство, которое вздувалось запутанными узлами, вроде щупалец осьминога, — оно мягко мерцало в приглушенном свете комнаты. Тугой белый клубок плоти в молчании перекатывался между стен, заставленных старинными книгами в кожаных переплетах. Время от времени слышалось чье-то сдавленное дыхание, вроде вздоха, затем быстрая глухая возня на толстом ковре и еще — ни на что не похожий звук, издаваемый кожей, когда одно тело рвется из-под другого. В этом белом, туго запутанном узле яростно бьющейся плоти подчас невозможно было различить головы — только быстрые цепкие конечности, плотные белые ягодицы — физически неразрывный союз вошедших в клинч противников. Когда характер борьбы менялся, в клубке вдруг вырисовывалась взъерошенная, слабо поблескивающая голова Джеральда, ее сменяла темно-русая, призрачная голова другого мужчины — глаза широко раскрытые, наводящие ужас, невидящие.

— Наконец Джеральд неподвижно замер на ковре, его грудь высоко и равномерно вздымалась; Беркин застыл над ним на коленях, почти ничего не соображая. Ему было еще хуже. Он с трудом дышал, ловил ртом воздух, почти задыхался. Казалось, пол ходит ходуном, сознание мутилось. Он не понимал, что происходит, и, отключившись, сполз на Джеральда. Когда сознание смутно забрезжило, Беркин понял только, что все вокруг плывет и качается. Плывет и уплывает в темноту. И он тоже куда-то плыл — бесконечно, бесконечно.

Сознание вернулось к нему вместе с гулким, доносящимся извне стуком. Что могло случиться, откуда взялся этот грохот, похожий на оглушительные удары молотка, — они разносились по всему дому? Беркин ничего не понимал. И вдруг до него дошло: стучит его сердце, хотя это казалось невозможным — ведь стук шел извне. Нет, все-таки изнутри, это действительно стучало сердце. Болезненные, напряженные, изматывающие удары. Интересно, слышит их Джеральд? Беркин не понимал, стоит он, лежит или падает.

И очень удивился, осознав, что лежит, распростертый, на теле Джеральда. Сел, опираясь на руку и выжидая, когда сердце успокоится и боль исчезнет. Она была такой силы, что от нее мутилось сознание.

Джеральд соображал еще хуже Беркина. В таком сумеречном состоянии, близком к небытию, они находились неопределенно длительное время.

— Конечно, — задыхаясь, произнес наконец Джеральд, — я не мог драться в полную силу против тебя… приходилось сдерживаться.

Беркину казалось, что сознание покинуло его телесную оболочку: он слышал Джеральда как бы со стороны. От усталости тело утратило чувствительность, сознание с трудом воспринимало произнесенные слова, на которые отказывалось реагировать. Но сердце все же постепенно успокаивалось. Сам он разрывался между покинувшим плоть ожившим сознанием и телом — бесчувственным, перегонявшим кровь сосудом.

— Я мог швырнуть тебя на ковер, если б не сдерживался, — продолжал, задыхаясь, Джеральд. — Но ты здорово меня отделал.

— Ты гораздо сильнее меня, — Беркин с трудом протолкнул эти слова в горло, — и легко мог вырвать победу.

Сердце его вновь страшно заколотилось, и он замолк.

— Я даже не подозревал, что ты такой сильный. Фантастически сильный. — Джеральд все еще не мог отдышаться.

— Меня ненадолго хватает, — отозвался Беркин. Сознание по-прежнему находилось вне тела, это оно реагировало на слова Джеральда, однако теперь немного приблизилось: гулкие, мощные удары в груди поутихли, дав возможность сознанию вернуться на место. Беркин вдруг понял, что всей своей массой навалился на мягкое, податливое тело другого мужчины. Это его озадачило: ему казалось, что он давно лежит отдельно. Собравшись с силами, он сел рядом, чувствуя себя все так же скверно и неуверенно, и, чтобы обрести равновесие, оперся на руку, коснувшись при этом руки распростертого на ковре Джеральда. Неожиданно тот мягко накрыл своей рукой руку Беркина; силы еще не вернулись к ним, дыхание не установилось, руки же крепко сплелись. Беркин мгновенно отреагировал на прикосновение, по-дружески сильно сжав руку другого мужчины. Тот ответил тем же.

Нормальное сознание возвращалось — как прилив после отлива. У Беркина почти полностью восстановилось дыхание. Джеральд осторожно высвободил руку. Беркин медленно, с еще затуманенным сознанием встал, подошел к столу и налил себе виски с содовой. Джеральд последовал его примеру.

— Борьба была что надо, — сказал Беркин, глядя на Джеральда невидящими глазами.

— Да уж, — согласился Джеральд. Окинув взглядом худощавую фигуру своего противника, он прибавил: — Ты не очень устал?

— Нет. Нужно бороться, стараться победить, не бояться ближнего боя. Это способствует здоровью.

— Ты так думаешь?

— Да. А ты?

— Я тоже, — сказал Джеральд.

Между репликами были длительные паузы. Борьба имела для них особое значение, суть которого они не понимали.

— Духовно и интеллектуально мы близки, теперь до какой-то степени сблизились и физически. Это только закономерно.

— Да, конечно, — согласился Джеральд. И вдруг, удовлетворенно рассмеявшись, прибавил: — Все это так удивительно. — И красивым жестом повел плечами.

— Не понимаю, — сказал Беркин, — почему нужно искать этому оправдание.

— Я тоже.

Мужчины стали одеваться.

— Я нахожу тебя красивым, — сказал Беркин, — и это тоже приятно. Надо получать радость от всего.

— Ты считаешь меня красивым — то есть красивым физически? — спросил Джеральд; глаза его блестели.

— Да. У тебя северный тип красоты — словно отблеск снега на солнце — и складное, пластичное тело. Оно тоже вызывает восхищение. Всему надо радоваться.

Джеральд, хрипло рассмеявшись, сказал:

— Такой взгляд имеет право на существование. От себя могу прибавить, что теперь чувствую себя лучше. Борьба мне помогла. Хочешь, выпьем на брудершафт?

— Можно. Думаешь, это гарантия?

— Не знаю, — рассмеялся Джеральд.

— Во всяком случае, теперь мы чувствуем себя свободнее и раскованнее, а ведь этого мы и добивались.

— Вот именно, — подтвердил Джеральд.

Они переместились к камину — с графинчиками, бокалами и закусками.

— Перед сном мне всегда надо немного поесть, — признался Джеральд. — Тогда лучше спится.

— У меня все наоборот, — сказал Беркин.

— Вот как? Значит, мы не так уж и похожи. Пойду, надену халат.

Оставшись один, Беркин задумчиво смотрел на огонь, мысли его унеслись к Урсуле. Похоже, она снова воцарилась в его сознании. Вернулся Джеральд — в эффектном халате из плотного шелка в широкую черно-зеленую полоску.

— Вид шикарный, — отметил Беркин, разглядывая свободного покроя халат.

— Купил в Бухаре. Мне нравится.

— Мне тоже.

Как разборчив Джеральд в одежде, думал про себя Беркин, какие дорогие носит вещи! Шелковые носки, изящные запонки, шелковое белье и подтяжки. Любопытно! Вот и еще одно различие! Сам Беркин был небрежен в одежде, не придавая значения внешнему виду.

— Я хочу сказать, — начал Джеральд — было видно, что он уже некоторое время размышляет над этим, — что ты странный человек. Необыкновенно сильный. А ведь по внешнему виду этого не скажешь, вот что удивительно.

Беркин рассмеялся. Глядя на красивого светловолосого мужчину, который великолепно смотрелся в роскошном халате, он не мог не осознавать, как велика между ними разница — возможно, не меньше, чем между мужчиной и женщиной, — только в другом отношении. Но не это занимало сейчас его мысли — в его жизнь вновь властно вошла Урсула. Джеральд отступил на второй план, его образ померк.

— А ведь я сегодня сделал предложение Урсуле Брэнгуэн, — неожиданно признался он.

На лице Джеральда отразилось несказанное удивление.

— Предложение?

— Да. Почти официальное, сначала, как и положено, поговорил с ее отцом, — впрочем, это получилось случайно и скорее пошло во вред.

Джеральд продолжал удивленно смотреть на друга, словно не понимал, о чем идет речь.

— Ты хочешь сказать, что в здравом уме отправился к Брэнгуэну просить руки его дочери?

— Да, — ответил Беркин, — именно это я и сделал.

— А с ней ты перед этим хоть говорил?

— Нет, не говорил. На меня вдруг словно накатило, и я пошел туда, чтобы просить ее стать моей женой. Но дома был только отец, и потому я вначале обратился к нему.

— И просил его согласия? — заключил Джеральд.

— Ну да.

— А с ней так и не поговорил?

— Поговорил. Она пришла позже. Так что я и ей все сказал.

— И что она ответила? Ты уже жених?

— Как бы не так! Она сказала, что не терпит, когда на нее давят.

— Что сказала?

— Не терпит, когда на нее давят.

— «Сказала, что не терпит, когда на нее давят». А что она имела в виду?

Беркин пожал плечами.

— Не могу тебе точно сказать. Думаю, не хотела, чтобы ее озадачивали именно в тот момент.

— Вот как? И что ты сделал?

— Ушел и направился сюда.

— Никуда больше не заходил?

— Нет.

Джеральд смотрел на него удивленно и весело. Ему было трудно понять эту ситуацию.

— Неужели все это правда?

— До последнего слова.

— Ну и ну!

Джеральд откинулся в кресле, вид у него был ужасно довольный.

— Отлично, — сказал он. — Значит, ты пришел сюда, чтобы помолиться своему ангелу-хранителю?

— Помолиться?

— Похоже на то. Разве ты не этим занимался?

Теперь Беркин не понимал, к чему клонит Джеральд.

— И что дальше? — продолжал Джеральд. — Как я понимаю, твое предложение остается в силе?

— Полагаю, да. Поначалу я поклялся, что пошлю их всех к чертям собачьим. Но теперь думаю, что через какое-то время повторю предложение.

Джеральд внимательно следил за другом.

— Выходит, ты влюблен? — спросил он.

— Думаю… я ее люблю, — ответил Беркин, вид у него был спокойный и сосредоточенный.

Джеральд просиял от удовольствия, словно эти слова доставили радость лично ему. Потом его лицо приняло соответствующее моменту серьезное выражение; он важно кивнул:

— Должен сказать, я всегда верил в любовь… настоящую любовь. Только где ее в наше время найдешь?

— Не знаю, — ответил Беркин.

— Редкое чувство, — сказал Джеральд и, помолчав, прибавил: — Сам я никогда его не испытывал… то, что у меня было, любовью не назовешь. Да, я был охоч до женщин, по некоторым даже сходил с ума. Но к любви это не имело никакого отношения. Не думаю, что какую-нибудь женщину любил больше тебя, хотя мое отношение к тебе другого характера. Ты меня понимаешь?

— Да. Не сомневаюсь — ты никогда не любил женщину.

— Значит, ты это чувствуешь? А как тебе кажется, смогу я когда-нибудь полюбить? Понимаешь, о чем я? — Он приложил руку к груди, словно хотел что-то оттуда извлечь. — Я имею в виду, что… нет, не могу объяснить, но в душе это чувствую.

— Что же все-таки?

— Не могу найти подходящих слов. Но в любом случае что-то постоянное, не подвластное переменам…

Его глаза блестели, в них сквозила некоторая озадаченность.

— Смогу ли я так относиться к женщине? — спросил он с волнением.

Беркин посмотрел на него и покачал головой.

— Не знаю, — сказал он. — Ничего не могу сказать.

Джеральд замер, дожидаясь ответа друга, словно тот мог определить его судьбу. Услышав ответ, откинулся в кресле.

— Вот и я… вот и я не знаю.

— Мы с тобой разные люди, — заметил Беркин. — Как я могу знать твое будущее.

— Не можешь, — согласился Джеральд. — И я не могу… Но начинаю сомневаться…

— Что сможешь полюбить женщину?

— Ну… да… что настоящая любовь существует…

— Ты в этом сомневаешься?

— Скажем, начинаю сомневаться.

Последовало долгое молчание.

— В жизни много возможностей, — сказал Беркин. — Путь не один — есть выбор.

— Знаю. Я тоже так думаю. И заметь — мне все равно, какой выпадет мне жребий, все равно — при условии, что я не буду чувствовать… — Джеральд сделал паузу, лицо его приняло непроницаемое, равнодушное выражение, — нет, что я буду чувствовать: я жил… безразлично как, — только бы знать, что я…

— Состоялся, — закончил Беркин.

— Можно сказать и так. Мы с тобой употребляем разные слова.

— Но имеем в виду одно и то же.