Во имя любви

Глава 23

Табор вернулся! Табор вернулся! Радовались со слезами на глазах, когда уезжали. И плакали с улыбками на устах, когда вернулись. И устроили настоящий цыганский праздник. Благо, дом Баро большой: места и радости на всех хватит!

В разгар этого шумного веселья вошла туда — вклинилась — Люцита.

Спросила, вроде бы негромко, но так резко, жестко, по-змеиному, что и музыка, и пение, и танцы — все сразу же затихло.

— Все здесь?

Все обернулись, посмотрели на нее. Тогда несчастная влюбленная продолжила:

— Это очень хорошо, что вы вернулись. Очень! Я буду рада сказать то, что хочу, при всех!

— Что случилось, Люцита? — заботливо спросил Баро.

Не сразу ответила дочь Земфиры, совсем не сразу. Дала волне всеобщего любопытства набрать силу. Да с этой волной и выплеснула на отца-отчима злые слова:

— А то, что всегда случается с твоей дочкой! С Кармелитой.

— Люцита!.. — попробовал ее урезонить Зарсцкий, мол, люди вокруг, неудобно же…

— Она не достойна быть ни цыганкой, ни тем более вашей дочерью! — еще более зло и жестко продолжила Люцита.

— Я последний раз спрашиваю, что случилось?

— А то!.. То, что Кармелита предала всех цыган! Предала всех нас!

Все посмотрели на юную хозяйку дома. Кармелита опустила голову. Люцита с вызовом встала напротив нее.

Цыгане замерли.

— У вашей Кармелиты, уважаемый Баро, нет ни капли совести. На самом деле она всех обманывает и предает!

— Замолчи! — опомниласьнаконец Кармелита. — Не смей говорить такое. Я не сказала ни слова неправды!

— Опять лжешь!

Баро не на шутку разнервничался. Но при этом изо всех сил старался держать себя в руках:

— Люцита, для того, чтобы так говорить, нужно иметь очень веские основания… Ты это понимаешь?

— Понимаю! Еще как понимаю! Богдан в тюрьме.

Цыгане покорно покачали головой. За века цыганской истории новость о том, что кого-то утащили в тюрьму, стала грустной, но обычной. Необычным было то, что Люцита сказала дальше:

— Его обвиняют в том, что он — Удав.

— Что? Что за бред? — искренне удивился Баро. — Все знают, что Удав — это Форс!

— Знают-то все. Но не все говорят! Вот и Кармелита не сказала об этом следователю!

Зарецкий развернулся к дочке, строго, по-отцовски посмотрел на нее:

— Доченька, ты что, и вправду ничего не сказала?.. Кармелита стояла, опустив голову, безвольно, плетьми свесив руки, как ивушка речная. И молчала.

— Ну?! Ну что же ты молчишь? Давай, скажи, что я говорю неправду! Если это неправда…

Люцита подошла поближе к Кармелите, стараясь заглянуть ей в глаза.

Кармелита прятала взгляд и никак, никак не могла даже самой себе ответить на вопрос, что же сейчас делать, как объяснить все — страх, засевший в голове после похищения, торжество, всевластие и безнаказанность бандитов, запугивавших ее…

К дочке снова обратился Баро:

— Кармелита, ты не сказала в милиции, что Форс — это Удав?

— Не сказала.

— Но почему?

— Я не могу это объяснить.

— Ты никак не можешь простить Рыча? — мягко спросил Зарецкий.

Тишина. Кармелита стояла, опустив голову, молчала. Тогда Баро продолжил:

— Конечно, он натворил много бед, связался с бандитами… Но в том, что с ним случилось, — все так сложно, напутанно. Есть и моя вина.

— Ты ни в чем не виноват, Баро! — вступил в разговор Миро. — Ты же понимаешь, что все тобой сказанное — это не оправдание для его преступлений.

— Но он же наш! Он цыган! — сказал Баро. — Мы не можем оставить его в беде! Кармелита, ты понимаешь: своим молчанием ты топишь Рыча?

— Ты скажешь правду в милиции?! — заговорила снова Люцита. — Ты подтвердишь следователю, что Удав это Форс?!

И вновь Кармелита не смогла ничего сказать, только на глазах ее выступили слезы.

— Вот! — сказала Люцита, указывая на сводную сестру. — Вы видите?!

Теперь вы понимаете, кто она?! Что же вы-то молчите, ромалы? — бросилась к Миро. — Ты же вожак! Заставь ее! Заставь сказать правду! Пусть она поможет Рычу!

Но Миро только отвел глаза.

— Что же ты молчишь?! А вы?.. Все вы?.. Почему молчите? Неужели вам все равно, что пострадает невиновный человек?!

— Подожди, Люцита… Постой… — Миро обернулся к бывшей своей невесте. — Кармелита, ты знаешь, по приказу Удава убили моего отца…

— Не только Бейбута. Вспомни! — наступала Лю-цита. — Тебя самого тоже чуть не убили из-за Удава! Но ей и на это наплевать!

— Люцита, остынь!.. Кармелита, от тебя сейчас зависит, будет наказан настоящий убийца или нет, — сказал Баро. — Объясни нам, пожалуйста, почему ты не хочешь рассказать правду? Кармелита, да не молчи же ты!

"Но как? Как объяснить им все?" Люцита вновь подошла к Кармелите, посмотрела на ее слезы. У самой глаза тоже намокли.

— Ты отняла у меня Миро, хоть он и не был тебе нужен… Теперь ты хочешь отнять у меня Богдана? Просто чтобы не дать мне быть счастливой? Так?

— Нет. Это не так… — наконец-то проговорила Кармелита.

— Ты просто не выносишь чужого счастья. Разве может быть кому-нибудь хорошо кроме тебя?

— Нет! Нет! Я хотела, чтобы вы были счастливы!

— Это все только слова. А дела говорят о другом. Я не верю тебе. Ты выгораживаешь Форса ради своей подруги — Светки.

— Это неправда!

— Правда!

Тут уж и Максим вступил в разговор:

— Подожди, Люцита… Кармелита, ты что, действительно помогаешь Форсу из-за Светки?

— Да никому я не помогаю! Я просто хочу спасти… — вдруг проговорилась — почти проговорилась Кармелита.

— Кого?

"Да тебя! Тебя, дурачок!" — хотелось выкрикнуть ему в глаза.

— Не молчи, скажи, кого ты хочешь спасти? — настаивал Максим.

— Не могу…

— Ты не можешь сказать? Но почему?

Кармелита выбежала из дома, рыдая. Максим хотел пойти вслед за ней. Но Люцита остановила его, схватив за руку.

— Помнишь, сколько сил я потратила на то, чтоб убедить тебя пойти со мной в катакомбы, спасти ее и Рыча?

— Я все помню, Люцита. — Максим попытался освободить руку, но Люцита не отпускала его.

Влюбленные и разозленные женщины бывают очень сильны.

— Помнишь, как мы спасли их… Ее? И чем она теперь платит? А ты снова готов бежать за ней. Ты слеп, Максим… Ты…

Не договорив до конца, Люцита соскользнула на пол — потеряла сознание.

Миро поднял ее на руки и бережно перенес на диван.

Что ж такое происходит! Беременная женщина — чудо из чудес. Она должна беречь себя и того, кто внутри: питаться качественным, смотреть на прекрасное, слушать — изысканное. А в Светиной жизни все получалось совершенно иначе. Одна беда за другой. И все совершенно разные. Наверно, чтоб ей скучно не было.

Отец — в тюрьме. Страшная новость. Особенно, если отец тертый адвокат, сам не раз вытаскивавший из тюрьмы других. И уж если он оказался за решеткой, сомнений никаких — делодействительно плохо.

Комната свиданий показалась Форсу светлой и радостной. А Свете — мрачной, если не ужасной.

— Здравствуй, дочка! Спасибо, что опять пришла.

— Здравствуй.

— Как же я по тебе соскучился… Спасибо за то, что навещаешь, не оставляешь отца в беде…

— Да, конечно, как иначе. Я — дочь, — трудно говорить, когда не знаешь, что сказать.

Но Форс сам помог с выбором темы:

— Вот, столько лет людей отсюда вытаскивал, а сам в конце концов попал.

Сказано это было настолько иезуитски, по-адвокатски, что Света не сдержалась, тяжелым камнем бросила слова:

— Хватит, не нужно! Совершил преступление — отвечай за него…

Усмехнулся Форс. Жизнь приучила его всегда в любой ситуации быть готовым к любой реакции собеседника.

— Ну, Светочка! Что ты говоришь. Вообще-то, как дочь юриста, ты должна знать, что существует такое замечательное понятие, как презумпция невиновности. Человека можно назвать преступником только после решения суда.

— Папа, я сюда пришла не юридические тонкости обсуждать!

— А зачем? Зачем ты пришла? Чтобы обвинить родного отца?! Милая, не волнуйся. Обвинителей и без тебя хватает.

— Я пришла сказать, что у нас с Антоном все кончено.

— Большая новость!.. Я думал, действительно что-то интересное расскажешь…

— Нет, ты не понял. Все кончено, навсегда! Не надо, пожалуйста, ко мне его подсылать, не надо пытаться нас помирить, не надо!

— Девочка моя, успокойся, я же хотел как лучше. Просто пытался тебе помочь. Трудно одной растить ребенка…

— Хочешь мне помочь, сделай так, пожалуйста, чтоб я его больше вообще никогда не видела!

Форс тяжело вздохнул: "Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом!" Особенно, когда дочь не только взрослая, но и беременная. Тут-то самому в тюрьме не сладко. И дочка, вместо того, чтоб поддержать, наезжает, не хуже прокурора. А все одно, нужно и самому держаться, и ее морально поддерживать.

— Доченька, мне кажется, ты зря так настроена против Антона.

— Я уже все решила, папа.

— А по-моему, ты… Ты слишком торопишь события. Подумай, ведь Антон неплохой парень. И, к тому же, богатый наследник…

— Да успокойся, был, был твой Антон богатым наследником. Все, выгнал его Астахов.

— Милая, как известно, блудные дети самые любимые. Как выгнал его Астахов, так и обратно примет.

— Да мне все равно, пожалуйста, пусть принимает, кого хочет! Только я этого человека простить уже не смогу. И так больно… Если бы не ребеночек, не маленький, жизнь сейчас вообще бы стала совершенно пустой…

— Света, ты еще так молода. И не все понимаешь. Антон — отец твоего будущего ребенка!

— Да что ты мне одно и то же повторяешь! Я уже не могу это слышать.

Понимаешь?! Не могу. Да, влипла я в эту историю, вляпалась. Но не люблю я его. Понимаешь это? Не люблю! По слогам повторить, по буквам? Как тебе еще сказать, чтобы ты понял?

— Как хочешь, главное — не нервничай. Тебе сейчас нельзя. Ты даже не о себе, ты о ребенке подумай! Ему нужны мама и папа. Зачала его, оставила — теперь имей смелость отвечать за это. Женщина, так просто лишающая ребенка счастья, — самая большая в мире грешница!

— Па-па, не тебе рассказывать мне о грехах. Сам-то здесь не за дела праведные оказался. Все, хватит, я это обсуждать больше не намерена!

Света встала, чтобы уйти. Но тут надзиратель сам открыл замок, в комнату вошел дежурный.

— Форс! С вещами к следователю!

— С какими вещами?

— А с любыми. Давай, быстрее к следователю! И без глупых вопросов.

Света вопросительно посмотрела на отца.

— Дочка, ты на машине? — Да.

— Тогда. Тогда… Только, пожалуйста, не уезжай, подожди меня в коридоре. Может быть, тебе больше и не придется ко мне приходить.

Форс вышел.

Света осталась в глубокой задумчивости. Что же там с отцом? Неужели и вправду выпустят?..

У Рубининой кровати собрался целый семейно-влюбленно-врачебный совет: Земфира, Палыч, ну и доктор. Все ждали с нетерпением, когда же она очнется, по-настоящему, когда узнает своих близких. Одним словом, когда произойдет это чудо — возвращение человека с того света на этот.

— Где я? — было первое, что сказала цыганка.

Наверно, тот же вопрос задавали бы и новорожденные. Если бы, конечно, умели говорить сразу же после рождения.

И Палыч, и Земфира смешались, не зная, что сказать. Но врач за свою долгую практику много чего насмотрелся. Потому и ответил спокойно, как будто речь шла о чем-то самом обыденном: ну, ожил человек, бывает.

— Успокойтесь, вы в больнице.

— В больнице?.. Почему?..

Тут уж и Земфира опомнилась (шувани все-таки):

— Потому что ты жива, Рубина!

— Жива?

— Да, Рубинушка, да, милая, — заговорил Палыч, — ну, понимаешь, ты, может быть, просто многого не помнишь. Получилось так, что… что…

Земфира перебила Палыча:

— Не надо, не сейчас… Все другое — потом! Самое главное, что ты с нами, Рубина!

Врач подошел к больной, всмотрелся в ее лицо. Усталое, конечно, но не более того. Проверил пульс. И только тогда на мгновение утратил обычную врачебную самоуверенность. И пробормотал про себя:

— Честно говоря, просто удивительно… До сих пор не верится… Чудеса да и только…

— Доктор, что это со мной?

— Вы… больны, — поставил абсолютно точный диагноз доктор. — Но вы не волнуйтесь. Некоторое время побудете в нашей больнице, и мы поставим вас на ноги.

— Нет, отпустите меня! Сейчас! Мне нельзя… Я не могу находиться здесь! Отпустите, — Рубина попыталась сесть.

Но доктор навис над ней и уложил обратно в постель. Еще не хватало, чтобы пациентка, таким чудесным образом вернувшаяся с того света, ушла обратно.

— Нет уж. Лежите! Постельный режим.

— Отпустите меня, сейчас! Я должна, я не могу находиться в больнице!

Здесь! — по-детски заупрямилась Рубина.

— Даже и не думайте о том, чтобы уйти! Только здесь вам обеспечат нормальный медицинский уход. Да и присмотр, попросту говоря.

— Но поймите! Мне надо, я должна вернуться туда.

— Рубина, Рубина, — попыталась уговорить ее Земфира. — Останься. Тебе здесь очень помогли. А как совсем поправишься, то и уйдешь.

— Вот и хорошо, — сказала Рубина.

Все удовлетворенно переглянулись. А врач победно хмыкнул: мол, и не с такими капризными справлялись.

Но старушка оказалась не так проста:

— Помогли, и спасибо. Бог вас не оставит. А мне надо вернуться… — и снова попыталась встать.

Но и доктор человек опытный — привык со своевольными больными жестко разговаривать.

— Этого… нельзя… категорически! Вы должны окрепнуть! Необходимо провести полное обследование! А уж потом…

И Земфира тоже еще раз попыталась уговорить больную:

— Рубина, милая, останься! Я очень тебя прошу!

— Если ты просишь, я останусь.

Вот теперь уж все вздохнули с облегчением. Но чтоб жизнь медом не казалась, Рубина строго сказала врачу:

— Но учтите! Я не надолго!

— Не беспокойтесь, — заверил врач. — Вы не проведете здесь ни одного лишнего дня.

Рубина успокоилась, перевела взгляд на Палыча, всмотрелась в его лицо.

— Павлик-Павлик… как же ты так постарел!

— Тосковал по тебе очень… — объяснил Палыч, с трудом сдерживая слезы.

— Ну, все равно, нельзя же так стареть! Врач осуждающе посмотрел на Палыча:

— Так, Павлик, срочно объясни бабушке, зачем ты так постарел?!

— Извини, Рубинушка, — улыбнулся старик, — я не хотел.

Врач позвал медсестру, и они вдвоем начали "колдовать" у постели Рубины.

Пользуясь этим, Земфира и Палыч отошли в сторону, начали тихонько переговариваться.

— Кто-нибудь из наших знает, что Рубина жива? — спросила Земфира.

— Нет, из цыган никто не знает. Я когда сам узнал, то только Максиму сказал.

— Ну, скажешь тоже! Если Максим знает, значит, и Кармелита уже знает. А если Кармелита знает, то…

— Это не факт, — перебил ее Палыч, а дальше попытался четко и внятно все пояснить, но вместо этого получилась какая-то невнятица, каша-размазня. — Максим решил подождать удобного случая, он… чтобы не травмировать Кармелиту… Нет,, он хочет ее подготовить, и, нет… едва ли, он, пожалуй, еще не сказал.

Но Земфира, тем не менее, прекрасно все поняла.

— Ну и отлично! Значит, Баро от меня узнает радостную новость!

— Конечно, — опять улыбнулся Палыч. — Жена всегда должна приносить мужу радостные вести.

Рубина, услыхав последние слова Земфиры, решительным жестом отодвинула врача, приподнялась на локтях и строго спросила у Земфиры:

— Что? Кто? Ты… Жена Баро! Интересно, когда это ты успела обскакать мою Раду?