Вот и я, Люба!

Глава 27

На горизонте брезжит рассвет. Хоть и начало мая, но ранним утром еще изрядно прохладно. Я в футболке и тонких штанах сижу на крыльце управления фермы в полной прострации в позе вселенской скорби. Холода не чувствую совсем. Мои руки от бессилия опущены. Пальцы и ладони ходуном ходят от нервной дрожи. Мое тело раскачивается из стороны в сторону. Не знаю, какое у меня сейчас выражение лица, просто чувствую, что по моим щекам водопадами текут слезы. Даже не пытаюсь вытирать эти слезные реки. Сил нет.

Моя душа воет и скулит, как собака о мертвеце. Я душе моей подвываю только тонко, протяжно и очень тихо, практически беззвучно. И тоже вою о мёртвых душах. Почти о шестиста ни в чем не повинных свинячьих душах, среди которых было пятьдесят три супоросные матки со сроком опороса в ближайшие семь дней.

С учётом, что все самочки не первого опороса, то в среднем мы предполагали получить в этот приплод около 750-ти высокопородных поросят. Значит сегодня погибли 1250-т хрюкающих душ.

"Господи, не знаю куда улетают души невинных животных, но пусть мои пятачки попадут в свиной рай,"- произношу мысленно, начиная всхлипывать вслух.

— Мам, ты как? Давай водички принесу и таблетку какую, вдруг поможет? — тихо с надеждой в голосе произносит Димка. Моего плеча касается теплая рука. — Ты совсем холодная. Может в дом пойдём?

Ничего не отвечаю сыну. Только тяжело вздыхаю и снова плачу. Он понимает, тоже ничего мне не говорит, уходит. Слышу это по его удаляющимся шагам.

Спустя несколько минут Дима возвращается, накидывает на мои плечи ватник, протягивает большую чашку горячего чая и какие-то таблетки.

Со вздохом беру все в руки, но пить не тороплюсь. Сил у меня нет ни на что.

В полном изнеможении кладу голову на плечо сына и снова начинаю плакать.

— Любовь Петровна, нашим пожарным расчётом все мероприятия завершены. Пожар ликвидирован: горение прекращено и приняты меры по предотвращению возобновления горения. Угрозы жизни людей и животных нет, — рапортует мне начальник пожарной части, лично сам прибывший на мою ферму. — Люба, то, что это поджог можно даже к бабке не ходить. Мы обнаружили несколько бутылок с зажигательной смесью. Их закинули в разбитые окна. Эксперты приедут чуть позже. Документы для страховой мы все подготовим. Поспи хоть немного. На тебе лица нет. Да, до экспертов ничего не трогайте в свинарниках.

— Спасибо, Пётр Семёнович, за труд ваш и моральную поддержку, — отвечаю я, стараясь не разрыдаться публично.

Рыдать, если честно мне есть от чего. Помимо того, что моя душа разрывается о безвинно погибших тварях живых, финансовый убыток нашего свинокомплекса теперь исчисляется огромной цифрой с шестью нулями.

В результате поджога в нашем свиноводческом хозяйстве сгорели два свинарника, один для холостых маток на 600-т голов и второй для супоросных на 120-ть. Хорошо, что для супоросных у нас несколько боксов по породам. Сегодня погибла часть "рожениц" чешских пржезлетицких чёрно-пегих, английской гэмпширской и датской породы ландрас.

— Идём в дом, мам, — предлагает Дима. — Тебе на самом деле поспать хоть немного нужно.

— Дим, да какой сон?! Не до сна мне совсем, — произношу на выдохе, сначала начиная поскуливать, а потом рыдать в голос. — Господи, ну за что, за что нам это все? Ну ведь живём честно. Все по закону только. Людям помогаем. Церковь не обижаем.

— Мам, ты реально до сих пор не понимаешь откуда ноги у этого пожара растут? — удивленно спрашивает меня сын. — Я так на тысячу процентов уверен, что это все случилось с подачи, а вернее по инициативе папаши нашего. Денег с нас он и его семейка получить не могут. С проверками у них ничего не получилось. Решили действовать так.

— Сыночек, не хочу так думать. Анатолий, конечно, далеко не подарок, но не верится мне, что он мог опуститься до такой низости и подлости. Не могу поверить, что он мог из-за денег загубить безвинные души, — рыдая, роняю голову в ладони, сложенные на коленях.

Сколько рыдаю не знаю. Димка меня не трогает, дает слезами излить мою боль. Через всхлипывания слышу сигнал автомобиля. Удивляюсь, потому что Миша с полицией, экспертами и страховщиками приедет позже, а больше в принципе нам ждать некого.

Дима идёт к воротам, открыть их. На территорию въезжает большая чёрная тойота, из которой выходит мужчина в военной форме. Понимаю, что где-то видела его, но ни имени, ни фамилии припомнить не могу.

— Здравствуйте, Любовь Петровна! — мягким баритоном произносит мужчина.

— Доброе утро, — отвечаю очень тихим и потерянным голосом.

— Позвольте ещё раз представиться — полковник Николай Иванович Игнатьев. Для Вас просто Николай, а лучше Коля. Мы с вами познакомились на торжественном собрании 23 февраля, где Вы были вместе с генералом Степаном Григорьевичем Германом. Вспомнили, Любушка?

— Ах, Николай Иванович, здравствуйте. Лгать не буду, сразу и не вспомнила. Вы от Степана Григорьевича? Где он? Как он? Здоров ли? Я переживаю очень. Уже два месяца прошло, а он все еще не вернулся, хотя обещал, — смущаясь своего внешнего вида и зареванного лица, говорю с волнением в голосе. — Сначала он хоть позвонил и сообщения присылал, а вот уже неделю как ничего не было.

— Переживать повода нет. Я вот и приехал, чтобы Вы могли со Степаном переговорить. Сейчас ему наберу, а потом мы с Вами пообщаемся по данной ситуации, — мужчина произносит, указывая рукой на сгоревший свинарник.

После своих слов Игнатьев достает из портфеля телефонную трубку идентичную той, по которой я разговаривала в январе в доме Степана, что-то набирает на странных кнопках.

Я и Дима, как завороженные, смотрим на его манипуляции.

— Гера, Полковник Игнатьев. Так точно, на месте. Передаю, — сказав несколько предложений, Николай отдает мне трубку.

— Любушка, говорить буду коротко.

— Степушка — милый мой! — выдыхаю в трубку, боясь расплакаться, в горле ком застрял и слезы душат.

— Милая моя, все знаю. Не отчаивайся. Николай тебе поможет. Ремонт останови. Пусти всё на восстановление хозяйства. Не хватит, Николай разберётся. Поняла меня, любимая? — слушаю Степана, не перебивая. Не делаю этого, потому что для меня сейчас его голос, как подорожник, как музыка для снятия стресса.

Пока Степа говорит мне ещё про какую-то охрану, а я все же успеваю глоток чая сделать, чтобы горло освободить и начать говорить.

— Степушка, у тебя все нормально? Ты здоров, милый мой? За меня не переживай, мы разберёмся. Я жду тебя очень! Очень сильно жду, Степушка. Слышишь меня? Люблю тебя, сильно люблю! — дальше говорить у меня не получается, потому что начинаю рыдать, как белуга.

— Я тоже тебя очень люблю, милая моя! Не плачь, родная, скоро приеду. Целую, любимая. Дай Диме трубку, — говорит Степан.

Передаю сыну трубку. Разговора их не понимаю, потому как Димка только произносит отрывочные слова — "да", "понял", "конечно", "хорошо", "сделаю", "успокою".

Дима, завершив разговор, передаёт трубку Николаю. Рассказывает Игнатьеву, что в районе 24 часов сработала сигнализация в одном из свинарников, о чем нас уведомил сторож.

— Мы пока собрались и приехали, полыхали уже два отделения свинарника, — объясняет Дмитрий. — Сторож часть супоросных маток успел выгнать. До холостых самок уже не успел добраться. Когда приехала пожарная машина, их бокс полыхал и до животных было не добраться.

Дальше сообщает, что пожарные на месте обнаружили четыре бутылки с зажигательной смесью. Все они оставлены там, где их нашли. Все зафиксировано на фото- и видео. Сегодня чуть позже подъедут эксперты, полицейские и представители страховой компании.

— У нас по периметру размещены видеокамеры. Одна их них заблаговременно была испорчена, но есть запись с другой, — поясняет мой сын Николаю. — Запись мы уже перенесли на флешку, но из-за темноты все равно видно плохо, и изображение размытое. К тому же люди были одеты в чёрные одежды, поэтому познать кидающих бутылки вряд-ли будет возможно.

С Игнатьевым мы беседуем внутри дома. Я, взяв себя в руки, накрываю чай с плюшками и мясными деликатесами нашего производства.

Николай Иванович слушает Дмитрия молча, когда сын завершает свой рассказ, мужчина начинает объяснять задачу, которую теперь ним поставил Степан.

— Любовь Петровна, Дмитрий, где-то часа через два к вам приедут люди. Они проведут осмотр всех строений, внутреннего двора и внешнего периметра комплекса, — ровным голосом поясняет Николай. — Это нужно для монтажа системы видеонаблюдения. Рядом с воротами будет установлен вагончик охраны и новые ворота. Думаю на это уйдёт дня два, но охрана у вас будет уже сегодня. Завтра подъедет прораб по ремонту сгоревших строений. После визитов разных структур, как я понимаю, нужно же будет вывезти и утилизировать трупы животных. Правильно?

Мы с Димой киваем головами. Я постоянно вздыхаю, пытаюсь даже "некнуть", дескать, не нужно, сами справимся, но Николай и Дмитрий одновременно так выразительно на меня смотрят, что мне приходится замолчать.

Обсудив все вопросы, Николай прощается с нами. Еле удаётся заставить взять его пакет с нашими фирменным мясными продуктами.

— Мам, прекрати просыпать голову пеплом, — парирует мои слова сын.

Оставшись одни с сыном мы снова возвращаемся к обсуждению причинно-следственных связей ночного происшествия.

— Что значит лучше отдать папаше хоть какую-то часть денег? А ты, вообще, в курсе о ситуации с недвижимостью Екатерины? Она ему прислала генеральную доверенность на свою квартиру, и он её тут же продал, — раздраженно и зло выдает неизвестную мне информацию Дима. — Сделка купли продажи была проведена месяц назад. Я разговаривал с Катей. Она папаше отдала свою квартиру с условием, что он оставит нас всех в покое. Он с бабкой к тебе в лингву приходил уже после этого. Ему не нужна часть, он хочет жить как прежде. И будет стараться до победного тянуть деньги их из нас.

При известии о поступке Катюши у меня аж сердце замирает. Пока привожу себя в некоторый порядок и переодеваюсь, все время думаю о своей старшей дочери.

"Бедная моя девочка уступила свое, лишь бы остальных не трогали, — снова мысленно просыпаюсь свою голову пеплом. — умница моя, славная моя, поверила этому пауку и его старой паучихе, пошла у обоих на поводу, а у них как всегда, не оказалось ни стыда, ни совести, чтобы сдержать свое обещание…"

Мои размышления останавливает очередной сигнал автомобиля. Выйдя на улицу, вижу Михаила с людьми. Сын представляет нам представителей полиции, экспертизы и страховой компании и еще каких-то мужчин. Последние оказываются сотрудниками частного охранного агентства, которые делают все то, о чем нас предупреждал друг Степана.

На осмотр территории, опрос свидетелей, фотографирование объектов и составление разных протоколов уходит практически целый весь день.

Когда все разъезжаются, понимаю, что сил у меня не осталось ни на что.

— Мам, собирайся, поедем домой, — говорит мне Дима. — Алёна ужин приготовила, посидим, ещё раз обо всем переговорим.

— Поехали, мам, — вступает в разговор Миша. — Я сегодня у Димки останусь. У меня завтра встреча в полиции и страховой.

— Нет, ребята, вы езжайте. Я здесь останусь. Мне надо побыть одной. Нужно самой привести мысли в порядок.

— Ты уверена? — практически одновременно задают вопрос мне сыновья.

— Да, совершенно уверена. Вы ужинайте и отдыхайте. Завтра утром, когда приедете сюда, на свежую голову все и обсудим. Дим, занеси, пожалуйста, мужчине в домик охраны пакет с нашими продуктами. Вдруг человеку есть нечего, — прошу прощаясь с сыновьями.

Проводив детей и переговорив с сотрудником охраны, иду по комплексу. Проверяю помещения, осматриваю кормушки, поилки, посещаю "ясли-сад" для поросят-откормышей и два бокса супоросных маток. В сгоревшие свинарники не захожу, боюсь расплакаться, нет у меня сил ни на какие эмоции.

Во время своего традиционного комиссионного осмотра делаю пометки в блокноте: провести обеззараживание всех помещений, запланировать ремонт в амбулатории и изоляторе карантирования свиней, заказать отгрузку навоза на полигон, закупить дополнительные корма, отобрать сто свиней на мясо и поросят на продажу.

"Да, все же придётся часть поголовья пустить на продажу, — думая, наблюдая за молодняком, почесываю хрюкающие пятачки, — иначе не сдюжить нам с остальным. Надо сказать Диме с Алёной, что всех взрослых маток, тех что уже по-четвертому разу опоросились, будем отправлять под нож…"

Из мыслей моих насущных меня выдергивает звонок, на экране имя "Сима". Несмотря на то, что сегодня ни с кем не хочу разговаривать, матери Степана во внимании отказать не могу. Принимаю вызов.

— Добрый вечер, Сима Иосифович, рада Вас слышать. Как ваше драгоценное здоровье? Как Григорий Аркадьевич?

— Любонька, здравствуй, мы с Гришей только что из новостей узнали об ужасной трагедии с твоими хрюшками. Прими наши соболезнования. Нам очень жаль пятаков твоих, — голосом Раневской басит в трубку Сима. — Да, милая, свиночек жалко, но для нас главное, что с тобой и детьми твоими все нормально. Любаша, ты не переживай и не убивайся. Все проблемы решаемы, если рядом есть люди, которым ты небезразлична и, которые готовы прийти на помощь. Если нужна помощь, то обращайся. Мы чем можем, обязательно поможем. Да, и скоро Степка вернётся, можешь быть уверена, он, как это говорит молодёжь, все разрулит. И я не шучу, деточка моя! Ты сыну моему можешь верить на весь мульон процентов. Степкино слово надёжнее всех этих хваленых швейцарских банков и этого пресловутого Форт-Нокса. Степану я верю так же как Григорию.