Выбор

43

Максим

Я хотел наказать ее. И брата. Но теперь мучаюсь сам. Сбежал, оставив ее распластанной в тесной прихожей, на дешевой тумбочке, со стекающим по ее обнаженным внутренним бедрам моим удовольствием.

Я — ничтожество, знаю. Сам себе противен, поэтому бьюсь лбом о руль и стискиваю зубы. Я поступил с ней, как со шлюхой. Я хотел ее наказать. Их наказать. Вывернуть наизнанку, доказать всем, но больше самому себе, что она такая же как все: алчная, искусно-притворяющаяся, лживая сука.

Но эти ее стоны, от которых вибрировали стены, они настоящие. Я легко могу распознать, имитирует ли женщина свое наслаждение и действительно получает его. Эта рыжая ведьма воистину сходит с ума от удовольствия рядом со мной, тогда я ни черта не понимаю. Они с братом что, за ручку, блть, ходят и стишки друг другу читают? Откуда этот голод в глазах, жажда и отзывчивость тела? Не дает тебе братец-инвалид этих животных эмоций? Голодаешь? Ну тогда я буду иметь тебя жестко, наказывать, а потом сломаю, чтобы было больно, обоим.

«Ты совсем спятил!» — кричит мой внутренний голос.

«Да», — отвечаю ему.

«Оставь их в покое».

«Не могу. Не хочу».

«За что ты так с ней?»

«Я ее ненавижу».

«Врешь. Ты хочешь ее. Ты, вляпался в нее, Филатов».

«Заткнись! Хочу, да!»

«Ты ревнуешь ее, поэтому бесишься, признайся уже самому себе».

«Заткнись! Я не ревную!»

«Просто скажи ей!»

«О чем?»

«Поговори с ней, как человек, а не животное».

ААААА! Снова бьюсь лбом и выжимаю газ. Как только выезжаю на главную дорогу, приходит сообщение. От нее.

«Ненавижу тебя! Исчезни из моей жизни».

И я даже слышу, как она орет эти слова, вижу ее прекрасное лицо в момент гнева: подрагивающие ресницы и тонкие губы, распахнутые зеленые глаза, мечущие ядовитые стрелы, воинственно сжатые маленькие кулачки. Исчезнуть? Нет, малышка, этого я тебе обещать не могу, слишком мне вкусно, чтобы отказываться от десерта.

Она сегодня опять работает. Я узнал. Как чертов сталкер уже третий час караулю ее на стоянке Центра. Я не знаю, во сколько она освободится, поэтому покорно жду. Мне ж, блть, больше нечем заниматься в воскресенье вечером.

«А зачем?» — вновь разговариваю с собой.

Вот и я думаю, зачем?

Возможно, они с братом сегодня опять встречаются, и я своим глазами смогу увидеть эту вожделенную парочку.

«А дальше что?»

А дальше….Черт…Я не знаю, не знаю!

«Просто ты хочешь увидеть ее!»

Нет!

Это была плохая идея притащиться сюда. Да! Я — идиот! После вчерашнего она меня видеть не захочет. Надо валить. Завожу мотор и последний раз бросаю взгляд на центральный вход огромного комплекса.

Она выходит вместе с какой-то девушкой и обе, понуро опустив плечи, плетутся в сторону остановки. Не поднимая голов, о чем-то переговариваются, изредка обмениваясь усталыми улыбками. У обоих измождённый вид. Девушки идут медленно, никуда не торопясь, не обращая внимания на окружающих.

Рассматриваю девчонку: легкий летний сарафан темно-синего оттенка, в руках тонкий пиджак, незатейливые белые кеды и собранные в пучок волосы. Отсутствие макияжа и оттенок печали на ее лице делает эту девушку совсем юной, беззащитной и болезненно-уязвимой. Не знаю, как это работает, но сейчас я ощущаю что-то давящее и тяжелое в груди, сродни тому, что, возможно, сейчас чувствует она.

Зеленоглазая настолько глубоко погружена в собственные мысли, что даже не замечают мою яркую машину на парковке Центра. Девушки останавливаются на остановке и вглядываются в номер подошедшего автобуса. Молниеносно срываюсь с места, чтобы не дать девчонке удрать от меня.

Автобус не торопится отъезжать от остановки, а я дико тороплюсь занять его место. Я же говорил, что терпение-не самая моя сильная сторона? Поэтому вызывающе-нагло жму на клаксон сигнала своего Камара и моргаю автобусу фарами. Пусть сваливает нахрен. Несколько зевак на остановке пялятся в мою сторону, и от девушек тоже не укрылось мое маленькое хамское представление.

Кряхтя и заваливаясь на один бок, автобус не спешно отъезжает от остановки, а я паркуюсь вместо него рядом с рыжей. Открываю окно и салон моментально наполняется душным, горячим воздухом. Контраст уличной температуры и прохладой моего салона вызывает неприятное ощущение сдавленности и удушья.

— Садись, — мне приходится повысить громкость, потому что уличный дорожный шум перебивает мой голос.

Зеленоглазая дерзко хмыкает и отворачивает свою бедовую голову. Зато ее подружка заметно оживилась и больше не выглядит несчастной. Кокетливо улыбается и поправляет свои сухие безжизненные волосы. Мимо, милая, я не по твою душу.

— Садись. В. Машину, — чеканю каждое слово.

Меня порядком начинает выводить из себя эта ситуация, потому что сзади меня подпирает другой подошедший автобус и сейчас делает то же самое, что минутой раньше делал я: истошно басит сигналкой.

— Я с тобой никуда не поеду. Отстань от меня.

У нашего шоу собралось достаточно много зрителей, что изрядно подбешивает.

— Сядь или я тебя сам посажу, — зверею я, — но тебе это не понравится.

— Думаешь напугал? А когда мне что-то от тебя нравилось?

Так значит?

Ну всё, мелкая, пиздец тебе! Сама напросилась.

Выскакиваю из тачки и за пару секунд оказываюсь рядом с Ведьмой.

Ее спесь мгновенно испаряется, а на ее место приходят страх и неверие. Под звонкий визг и ошарашенные взгляды свидетелей драмы, хватаю заразу за талию и утягиваю в машину. Одной рукой удерживаю ее непослушные руки, а второй пытаюсь пристегнуть эту истеричку. Она брыкается, сопротивляется и сыплет в меня милыми ругательствами. Но из ее сладкого ротика они получаются слишком нежными, что заводит нешуточно.

Пока катастрофа пытается отстегнуть ремень безопасности, быстро обегаю машину, прыгаю в салон и блокирую двери. Всё.

Гневно смотрит друг друга, шумно дыша.

Мимо проезжает тот самый сигналящий автобус, с водительского места которого слышу отборный мат. Совсем не мило.

Откидываю голову на сидение, прикрываю глаза ладонью и начинаю тупо ржать. С одной стороны орущая на меня девчонка, с другой — автобусный водила, плюющий в меня проклятиями. Филатов, ты просто редкостный козел!

— Больной, — бубнит зеленоглазая и опускает стекло, — Вик, извини, я перезвоню потом.

Закрывает окно, складывает руки на груди в защитном жесте и смотрит прямо в лобовое. Ее дыхание глубокое, шумное, частое. Скулы шевелятся, а губы сомкнуты в тонкую линию. Злиться, малышка.

Выезжаю на дорогу и еду просто вперед.

— Ненавижу тебя, — ну наконец-то!

Слишком долго молчала, я уже переживать начал.

— Знаю.

Она разворачивается ко мне и всматривается в лицо. Ловлю ее взгляд и весело подмигиваю.

Она качает головой и прикрывает глаза.

— Весело тебе? — прищуривается.

— Нормально, — пожимаю плечами.

— Нормально? — переспрашивает она, — нормально? Это всё НЕНОРМАЛЬНО! — последнее слово орет мне в лицо. — Ты опозорил меня перед коллегой. Завтра все будут судачить об этом. Господи, как стыдно, — она прикрывает лицо ладонями и ложится головой на сумку.

— Надо было сразу садиться, когда я просил.

— Просил? В том то и дело, что ты не умеешь просить. Ты приказываешь, — орет истеричка.

Молчу. Да! Я не умею просить! Не научили! Я вырос в категоричных «должен» и «обязан». Отец отдавал приказы, не терпящим возражения тоном, поэтому просить было бесполезно. На любую просьбу я получал один и тот же вопрос — «А что ты для этого сделал?». Я перестал просить. Навсегда. Не спрашиваешь — не получаешь отказ, вроде как удобно всем.

А потом происходит то, к чему я не был готов априори. Она начинает реветь. Не просто плакать, а горько, навзрыд, громко реветь, захлёбываясь собственными слезами. Я ненавижу слезы. Насмотрелся в свое время на мать. Слезы — это именно то, что не подвластно контролю и пониманию. Я боюсь слез, боюсь беззащитности и уязвимости в этот момент. Слезы — это слабость, и только сильный человек может ее так открыто обнажать. Слезы пугают, поэтому рефлекторно хочется защититься. А лучшая защита-нападение. Поэтому слезы вызывают приступ агрессии, я злюсь, да. Я орал на мать во время ее истерик, а она еще сильнее тонула в собственном отчаянии.

И вот сейчас я должен наорать на нее, нагрубить, встряхнуть, сделать хоть что-то, чтобы она не плакала, а я не могу. НЕ МОГУ!!!

Вместо этого я паркуюсь под запрещающим знаком, отстегиваю свой и ее ремни безопасности, притягиваю к себе и качаю. Качаю, как маленькую девочку. Она утыкается макушкой мне в грудь и жалобно всхлипывает, а я вдыхаю медово-яблочный аромат ее волос и улыбаюсь. Я дурак, я знаю.

— Сашка, — само по себе вылетает из меня, и мы оба вздрагиваем. Она поднимает на меня свои красные, заплаканные глаза и удивленно смотрит.

Я никогда не называл ее по имени, даже в своих мыслях. Намеренно хотел обезличить, обидеть, задеть. Ворох унизительных прозвищ, и ни разу по имени. Почему — то считал, что обращение по имени-слишком лично, глубоко, интимно. Это другая ступень отношений, где есть доверие, близость, забота… Мой личный возведенный барьер, переступив который, обратной дороги не будет.

Ты переступаешь этот барьер, Филатов? Ты уверен?

Я не знаю. Но чувствую, что так правильно.

— Саш, не плачь, пожалуйста, — поразительно, как легко мне удается произносить ее имя. Мне хочется говорить его чаще, смаковать каждую букву имени и наслаждаться звучанием. Саша! Александра. Нет, никакая не Александра. Сашка! Моя Сашка…

— Ну почему ты такой? — поскуливает она.

Моя футболка напрочь пропитана ее солеными слезами, но мне плевать.

— Шикарный?

Зеленоглазая хмыкает, и я чувствую, как расплываются ее губы в улыбке прямо на моей груди.

— Шикарный, — обреченно соглашаясь, вздыхает она.

Мы сидим так еще минут пять, пока моя плакса не сообщает:

— Я кушать хочу.

Отстраняю ее, но не выпускаю из рук, рассматриваю отекшее лицо, яркие веснушки и слипшиеся ресницы. Видок так себе, но хотя бы она больше не выглядит измученной, тело расслаблено и спокойно.

— Заедем куда-нибудь? — одной рукой включаю поворотник и пробую втиснуться в вечерний поток.

Девчонка задумывается, а потом качает головой.

— Пиццу. Домой. И десерт, — и улыбочка такая дьявольская-дьявольская.

Прищурено смотрю на нее и вижу хитрые смешинки в ее глазах. Десерт говоришь? Будет тебе десерт!