Выбор

45

Саша

— Мам, а ты знала, что совы умеют плавать? — Никитка едет рядом со мной на самокате, — и еще у них нет зубов!

— Ммм, как интересно! Не знала! А как же они жуют?

Мы идем спокойным, неспешным шагом в сторону дома. Вернее, я плетусь, а у Никитки, кажется, неиссякаемый источник сил. Уже темнеет, наша прогулка слишком затянулась. Мне завтра на работу, а Никите в садик. Глаза слипаются, и я начинаю зевать. Поспать-то ночью не удалось.

От вспыхнувших картинок, вновь заливаюсь краской и смотрю по сторонам, будто по моему лицу можно прочитать, о чем я только что подумала.

— А они не жуют, а целиком проглатывают свою добычу. Она даже бывает крупнее их самих, — рассказывает мой умный ребёнок.

— Откуда ты знаешь?

— Мне дедушка рассказал.

О, да! Мой отец, кажется, остался единственным на планете человеком, не пропускающим ни одного выпуска «В мире животных».

В кармане пиликает телефон.

Дьявольские ямочки: Ты где?

Резко останавливаюсь и смотрю на экран. Этот вопрос…В качестве простого любопытства? Или он знает, что дома никого и …О, Господи…Я уверенна, что второе. Нервно оглядываюсь в поисках знакомой широкой фигуры.

У меня, наверное, диссоциативное расстройство личности, потому что в данный момент одна моя половина радостно отплясывает чечетку и стремится всем существом к нему, а другая сопротивляется и противиться, выкрикивая «Нельзя»!

И пока мои противоборствующие личности выясняют, кто из них прав, Никитка со скоростью света несется к желтому припаркованному у нашего подъезда спорткару.

А я замедляю шаг и не тороплюсь. Смотрю, как Никита отбивает «пять» Максиму, как последний треплет моего ребенка по отросшим волосам, как крутится заднее колесо брошенного самоката, как открывается дверь машины и две мужские макушки скрываются в салоне авто.

— Помогай, Шумахер. Вот этот держи, — вручает небольшой пакет Никите.

— Привет, — растерянно шепчу я, останавливаясь за спинами мужчин.

— Ага. А ты этот возьми, — небрежно сует мне в руки белый пакет-майку.

Несмело заглядываю внутрь — торт.

— А эти возьму я. Шумахер, самокат не забудь, — распоряжается Максим.

Никитка преданно выполняет все порученные указания, а я так и стою, разинув рот.

Филатов аккуратно достает крупную коробку, обмотанную скотчем в виде ручки. Внимательно присматриваюсь и вспыхиваю, узнавая на картинке кофемашину. В другую руку берет еще один пакет-майку, видимо гораздо тяжелее, чем у меня в руках.

— Идем? — спрашивает, а сам уже идет в сторону моего подъезда.

Молчу и не понимаю, что происходит. Я никого не приглашала. Но, кажется, меня и не спрашивают.

Мы по очереди проходим в квартиру и Максим уверенным шагом идет сразу на кухню. «Как у себя дома», — крутится в моей голове.

Следуем с Никиткой за самоутверждённым хозяином и останавливаемся в дверях кухни. Максим занял своей могучей спиной всё кухонное пространство. И почему-то я ощущаю себя гостем в своей собственной квартире, а Максим очень даже уместно смотрится в ней.

Наблюдаем, как выкладывает молоко, сливки, огромную пачку кофе, торт.

Стоп. Торт?

Смотрю в свой пакет в руках.

— Два торта? — не выдержав, спрашиваю я.

— А? — вдруг вспоминает о нашем присутствии и поднимает лицо, — да, не смог определиться с выбором.

Ну понятно, это же Максим Филатов.

— Мам, мы будем пить чай с тортом? — несмело спрашивает у меня Никитка.

— Будем! Кто с чаем, кто с кофе, — отвечает вместо меня Филатов и задумчиво разглядывает самую огромную коробку, — Шумахер, ножницы есть?

Никитка кивает и несется в комнату.

— Ты купил кофемашину? — стараюсь звучать непринужденно и ровно, но внутри бурлит котлован с ворохом вопросов.

— Ага! — улыбается этот искуситель, являя миру свои дьявольские ямочки.

— А зачем?

Смотрит на меня непонимающе.

— В смысле зачем? Кофе пить будем. Хороший, — кивает на яркий пакет с кофе.

Я вижу, что он хороший, но вопрос-то был не в этом.

Ничего не понимаю. Он купил эту дорогую штуковину сюда, в мою квартиру, чтобы пить кофе? Себе? Мне? Или нам?

То есть, я правильно понимаю, он собирается здесь часто бывать?

— Максим, это же…

— Спасибо, Шумахер! — перебивает меня Филатов и забирает из рук появившегося Никиты детские ножницы. — А за это ты получаешь подарок. Держи, — вручает ему пакет с фирменным логотипом детского магазина.

Никитка довольно ныряет в пакет и с визгом достает коробку с нарисованным роботом.

— Это же Бамблби! Вауу! — загораются глазенки Никитки, — спасибо, Макс! Мам, это Бамблби! — поднимает свое детское наивное личико и смотрит на меня.

Его восторженный взгляд мгновенно потухает, а выражение лица становится опасливым и тревожным.

— Можно мам? — шепчет ребенок и смотрит такими умоляющими глазами, что мое сердце обливается горькими слезами.

У Никитки нет таких дорогих игрушек, а то, что этот робот стоит недешево, и гадать не надо. Один раз я зашла в этот отдел, посмотрела на цены и с чувством своей материнской никчемности и беспомощности, вылетела из него, как пробка.

Я не покупаю игрушки и не делаю подарки просто так, только на праздники и по особому поводу. Мой ребенок не избалован вниманием. Поэтому сейчас он стоит и ждет от меня позволения его принять. В его глазах детский страх, что не разрешу, а в моей голове каша из многочисленных «но».

Зачем это всё: кофемашина, подарки? Зачем? Мы до сих пор друг другу никто, а в глазах моего ребенка Максим-классный дядя на крутой тачке, спасающий от дождя, дарящий желанные подарки и позволяющий есть пиццу, сладости и запивать газировкой. Просто волшебник какой-то!

Зачем это всё Максиму? Одинокая мамашка с ребенком, которую искренне ненавидит, но с которой периодически спит. Какой-то особый вид развлечения у богатеньких мальчиков?

— Маам, — трогает меня за руку Никитка.

— Можно, — выдыхаю я. Ну а как не разрешить, когда такая надежда в глазах.

Счастливый Никитка уносится в комнату с роботом, а мы с Филатовым остаемся на кухне одни.

Мою в раковине руки и ставлю греться чайник.

— Куда поставим? — спрашивает, крутя головой по сторонам.

Здесь совершенно нет места такой глянцевой шикарной громадине. На старой кухне эта современная красотка смотрится вызывающе-броско.

Это как одеться в старое рваное тряпье, но при этом держать в руке изящную сумочку от кутюр. Ни к селу, ни к городу. Вот так и с этой машиной — нелепо и неуместно.

— Максим, я думаю, что…

— Давай на подоконник. Есть удлинитель? — снова перебивает Филатов.

Да что ж это такое!

— Почему ты меня постоянно перебиваешь? Ничего не даешь сказать! — вспыхиваю я.

Мне это надоело. Сколько можно пренебрегать моим мнением, не спрашивать, а делать только по-своему.

— Потому что я знаю, что ты хочешь сказать. И это, к моему глубокому сожалению, ни слова благодарности, — в тон мне отвечает Максим.

— Конечно! — развожу руками я. — Я просто не понимаю, за что должна благодарить? Для кого это все? — неопределенно машу рукой. — Я не понимаю мотива.

— А ты что следователь, мотив тебе нужен? Я купил эту чертову кофемашину, потому что твой кофе- сущая дрянь. Пацану игрушку, потому что не мог прийти к ребенку с пустыми руками. Что еще тебе не понятно?

Действительно! Это ж всё объясняет!

Мне хочется зарычать! А еще стукнуть его по голове вот этим новеньким холдером от кофемашины.

Разворачиваюсь и ухожу в комнату. Пусть делает, что хочет. К черту! Все мои попытки поговорить сводятся вот к таким бесполезным диалогам и ссорам. Разговоры-не наш фирменный конек, видимо, куда лучше у нас получается… Ох, я сейчас реально об этом подумала?

Я успела несколько раз переложить подушки с места на место, пару раз не за что рявкнуть на сына, разобрать и снова собрать сумку на работу, когда в дверях комнаты появился омерзительно довольный Максим с потрясающей живой улыбкой на лице. Даже залюбовалась. Нечасто такое природное явление встретишь. Обычно его фейс источает скучнейший пофигизм, либо недовольство и хмурь.

Он стоит, прислонившись к дверному косяку и сложив руки на груди. Красивый, гад, тут не поспоришь. Но вредный и наглый.

— Мы будем пить чай? — спрашивает, наблюдая за моими жалкими попытками впихнуть толстую папку в сумку. Не понимаю, как я ее туда умещала до этого? Мои движения нервные, рваные и чрезмерно показные.

— Мам, я хочу торт! — подскакивает Никитка.

— Мы так поздно не чаевничаем. Тем более с тортом, — снова рявкаю я. Да, я тоже не одуванчик!

Максим хмурит брови и укоризненно смотрит на меня. Да, я веду себя как истеричная стерва! А ты что хотел? Чтобы я снова проглотила твои бзики и сделала вид, что всё нормально?

— Ну мам, пожалуйста, — канючит Никита и умоляюще смотрит на Филатова.

Вот о чем я и говорю! Максим у нас-небожитель! А мать- мегера!

— Пошли, Никит. Самое время для чаепития! Ты какой торт будешь? А давай и тот, и другой? — подмигивает моему ребенку этот наглый искуситель.

И самое обидное, что мой сын встает и идет за ним следом. Смотрю шокировано им в след и мой рот безмолвно то открывается, то закрывается, как у бешеной рыбы.

Хочется крикнуть: «Предатели»! Но вовремя затыкаюсь. «Ведешь себя, Жукова, как обидчивая малолетка», — вопит мой противный внутренний голос. Ну и что? Да, мне обидно. Вот так растишь ребенка, холишь его, лелеешь, а потом приходит дядя с тортом и ты больше не авторитет.

Молча сижу на диване и прислушиваюсь к звукам кухни. Слышу стук чашек о стол, журчание льющейся из чайника воды, хруст открывающейся сначала одной коробки, следом другой, тихие перешептывания и смешки.

И мне обидно, да. Потому что тоже хочу с ними пить чай с тортом. Я — девочка, и да, хочу, чтобы за мной пришли, поуговаривали, взяли за ручку и отвели к столу.

— Саш, ну че ты бесишься? — вздрагиваю от этой неизведанной ранее мне интонации в его голосе. Никогда. Никогда он не разговаривал со мной так. Разве он умеет? Так проникновенно и практически ласково. Без злобы и вечного ехидства. По-домашнему уютно и нежно. А это его «Саш»…

Растекаюсь лужицей и готова забыть и простить все его прежние нападки, только пусть говорит: «Сааааш»!

— Пойдем пить чай! — и я встаю и, как под гипнозом, иду на этот манящий голос. Это практически тоже самое, как в моих мыслях: за мной пришли и позвали. Но только в Филатовской интерпретации.

— Мы без тебя не можем… — и тут я окончательно пропадаю в своих ванильных облачках, купаюсь в нежном маршмэллоу и улыбаюсь розовым пони. Мне кажется это всё нереальным, — …нарезать торт. — А вот это уже реальней. И тихий смешок в кулак.

Ванильные облачка застилает тучами, нежный маршмэллоу стремительно тает, а розовые пони превращаются в летучих мышей. С небес обратно на землю.

Никитка уплел по куску каждого торта и счастливый смылся к роботу. Мы с Филатовым сидим на кухне вдвоем, я показательно вожу ложкой в недопитой чашке с чаем, от кофе я капризно отказалась, ибо на ночь не пью кофе — это первое, а второе — кофе, приготовленное этой адовой машиной. Да, я всё еще злюсь.

— Иди сюда, — Максим протягивает мне раскрытую ладонь и ждет моего решения. Мне очень хочется забраться к нему на коленки, и чтобы меня покачали, убаюкивающе поглаживая по голове. Но я отрицательно кручу головой. Не хочу, не хочу телесных ощущений, иначе моя голова снова откажется здраво рассуждать и мыслить. А пока мы не поговорим, никаких тактильных манипуляций.

— Иди, иди, — мурлычет он.

Что ж ты творишь, гад? Словил момент, когда я поплыла под этим гипнотическим воздействием и нагло теперь пользуешься?

Снова отрицательно кручу головой. Нет.

Максим привстает и тянет меня за руку к себе. Сопротивляюсь, но не сильно, потому что, знаю, как умеет убеждать.

Сажусь к нему на колени и обхватываю руками его крепкую шею. Там, на загривке, мне нравится ощущать ежик его волос. Провожу ладонью вверх-вниз и млею от этих прикосновений. Демон откидывает голову к стене и блаженно прикрывает глаза, его обе руки по-собственнически покоятся на моих ягодицах, а пальцы лениво выводят узоры.

Очерчиваю указательным пальцем упрямый подбородок и линию скул, провожу по бровям, отчего длинные черные ресницы вздрагивают, веду вдоль носа к губам и медленно скольжу по ним большим пальцем: влево-вправо. Такой красивый. Кожа не грубая, смуглая, ровная, чистая, с легкой щетиной на щеках. Ну почему ты такой сложный, а? Поговори со мной!

— Поговорим? — спрашиваю тихо и снова обвожу пальцами его манящие губы. Зависаю на них и пропускаю момент, когда мой средний палец ловко ловят губы и несильно прикусывают. Вскрикиваю.

Он смотрит на меня опьяневшими глазами, а на губах играет та самая беспечная, уютная улыбка. Она так ему идет! Даже упрямая складка между бровей разглаживается, делая своего хозяина значительно моложе.

Это сильнее меня. Не выдерживаю и чмокаю его в нос, в лоб, туда, куда попаду. Максим начинает укрываться от меня, отворачивая голову то в одну сторону, то в другую, а я не собираюсь останавливаться. Мусолю его лицо, облизывая, покусывая, зацеловывая, как любвеобильный пес своего хозяина. И в какой-то момент происходит очередной инсайт этого вечера — Максим смеется! В голос, хрипло, по-мужски, открыто и так откровенно, что застываю каменной статуей. Он смеется! Не надо мной, чтобы унизить или оскорбить, он смеется, потому что ему весело, искренне хорошо и весело!

— Дурочка, перестань! — хохочет Максим, но я не остановлюсь.

Это самый лучший звук, который я слышала за последнее время! Хочу его смех на звонок будильника.

Неожиданно он убирает руки с моих ягодиц и обхватывает мое лицо. Устойчиво фиксирует ладонями, чтобы смотрела прямо на него, а потом целует. Глубоко, жадно, настойчиво так, что вышибает окончательно мозги. Я не просто растекаюсь лужицей, я, как сахар, растворяюсь в нем, безвольно отдаваясь ощущениям.

Одна его рука уже пробралась под футболку и умело там хозяйничает, выбивая из меня стон удовольствия. Каким-то чудесным образом я еще помню, что мы не одни, поэтому, как могу, сдерживаю себя. Его настойчивые губы скользят по шее, а я бессовестно ее подставляю, мне так сладко, что зубы сводит от приторности этих поцелуев. Чувствую, как крепнет подо мной его желание. Огромное такое желание. Я кайфую, когда понимаю, что это из-за меня.

Ласки становятся откровеннее, тело-непослушнее, голова-опустошеннее, поэтому собираю в кулак все свои внутренние ресурсы и шепчу:

— Нельзя, — утыкаюсь своим лбом в его, — Никитка.

Максим отстраняется и пьяно смотрит на меня, пытаясь сконцентрироваться и сообразить, что я сейчас сказала.

— Никитка может зайти в любую секунду, — поясняю я.

Филатов обреченно прикрывает глаза и громко сквозь зубы выпускает воздух. Дышит учащенно, жарко, шумно.

— Макс, смотри, что он умеет! — Никитка с воплем залетает в кухню, а я, как ошпаренная, вскакиваю с колен Максима. Задеваю рядом стоящий табурет, он с грохотом падает на пол и на мою стопу.

Мммм…Как же это больно, черт возьми! Шиплю и обхватываю лодыжку руками, прыгая на одной на ноге.

— Мамочка, тебе больно? — жалостливо спрашивает сынок. — Я виноват? — глаза наполняются слезами, и Никитка бросается ко мне обнимать.

Обнимаю его в ответ одной рукой и целую в любимую макушку:

— Ну что ты, конечно нет. Никто не виноват.

Чувствую, как на плечи ложится тяжелая рука, укладывая мою голову на крепкую широкую грудь. Одной рукой Максим обнимает меня за плечи, а другой треплет тонкие светлые волосики моего сына. Так и стоим: Никитка, прижимающийся щечкой к моему животу, пострадавшая я и Максим, обнимающий нас обоих.

Я не чувствую боли от ушиба, мне не хочется ни о чем сейчас думать и раскладывать этот момент по крупицам, мне просто тепло, комфортно и надежно в этом кольце рук моих любимых мужчин.