Элис и ее животик решают остаться у меня на ночь, и я благодарна им за компанию.
Мы делим с Элис постель, как пара старых лесбиянок. Элис умеет слушать. И ее животик тоже. И когда Элис засыпает, я продолжаю разговаривать с маленьким человечком, сидящим в ней.
Я сижу в темноте, глядя на изменившийся силуэт Элис. На ее худенькую фигурку, совершенно не сочетающуюся с животом.
Я рассказываю животику все.
Об Эдаме.
О том, что осталась без работы.
О маме.
О папе.
О Фрэнке.
Обо всем моем глупом вранье.
О том, что есть альтернативные вселенные, где все глупое вранье может оказаться правдой.
И животик меня понимает. Животик, как и Элис, никого не осуждает.
Я осторожно кладу руку на этот животик и чувствую, как он пульсирует. Неужели это бьется крошечное сердечко? Мои глаза наполняются слезами. Я горжусь Элис, способностью ее тела быть таким естественным и таким таинственным. Никогда раньше я не испытывала ничего подобного. Я понимаю, что это значит для Элис, носить в себе растущую жизнь. Жизнь, которой еще не коснулась грязь внешнего мира, грязь людских отношений, ревность и горе. И ложь.
И тут я понимаю, почему мы так трепетно относимся к младенцам. Почему воркуем и агукаем с ними. Мы смотрим на них, а видим себя, только без всего этого жизненного багажа. Мы смотрим в детские личики и рисуем себе картины другой жизни для них. У них все будет лучше. Добрее. Безболезненнее.
И хотя это еще одна ложь, она успокаивает. Это ложь, которая помогает уснуть, положив руку на живот беременной подруги.
Мои веки тяжелеют. Я медленно уплываю в сон. А рука продолжает принимать нежные сигналы. Сигналы бьющегося сердца младенца.
Я улыбаюсь, уходя в сон.