Выдумщица

84

Это просто кошмар.

Сейчас я где-то в тоннеле под Ла-Маншем. Еду на поезде, рядом со мной группа женщин, которых я раньше никогда не встречала. И моя сестра, которую тоже можно считать женщиной, которую я никогда раньше не встречала.

И все они говорят, перебивая друг друга, громкими голосами — кто громче? — о своих любимых клубах. О своих любимых модельерах. О своих любимых позициях при занятиях сексом.

Впервые я понимаю, почему такие вечеринки по-английски называются «куриными». Из-за всего этого квохтанья и кудахтанья по поводу «петушков».

И все они такие тощие. И высокие. И у всех у них такой «VIP»-вид. Как будто все вечера они просиживают в огромных ваннах с крем-де-ла-мер.

Сестра все время улыбается мне, персонально мне. Но конечно, даже она понимает, что я не принадлежу к лиге этих моделей и телезвезд.

Она представила нас всех друг другу, еще когда мы были в зале для отъезжающих на вокзале Ватерлоо. Но я уже забыла, как их зовут. У них у всех имена вроде Наталия, или Кларисса, или Тара-Джейн фон Тощежоп, но я не помню, кто из них кто.

Время от времени, когда мне удается сосредоточиться на разговоре, я присоединюсь к их смешкам и в нужные моменты понимающе киваю, и мне кажется, что Хоуп благодарна мне за мои усилия. В конце концов, мне действительно стоит поднапрячься, раз Хоуп заплатила за гостиницу. И по телефону она говорила так, что, кажется, и в самом деле хотела, чтобы я поехала.

Но я все время выключаюсь, все время думаю о Фрэнке. Обо всем том, что он сделал для меня. И даже мысли о нем греют меня. Я начинаю за него беспокоиться. Как бы он снова не превратился в старого, бородатого, пропитого Фрэнка.

И потом начинаю думать, почему это меня так волнует его судьба.

Обедаем мы в заведении под названием «Ла Кантин дю Фобор», хотя слово «кантин» — столовая — имеет к нему весьма отдаленное отношение. Вся она бело-розовая, красивая, с рисунками-шаржами на стенах. В такое место, вероятно, ходят всякие знаменитости, наверное, и сейчас их здесь полно, но все они — французы, поэтому мы их и не узнаем. Ну, кроме вон той девушки из «Амели», или Жерара Депардье, или Жана-Поля Готье, или парня из «Юротрэш».

Нас посадили за большим столом у одной из перегородок, по которой над нашими головами ползут нежные световые переливы. Мы как будто сидим внутри гигантской лампы-вулкана.

Официанты — вопреки мнению, сложившемуся о парижских официантах, — принимая заказ, ведут себя очень мило. Большинство женщин заказывает салаты, но моя сестра, на удивление, останавливает свой выбор на большой порции пасты. Я беру то же самое, потому что это одно из немногих вегетарианских блюд.

Они также заказывают две бутылки самого дорогого шампанского. Конечно, думаю я, что еще они могут заказать?

— Мне просто не верится, что вы сестры, — говорит тощая задница номер один и качает головой, показывая, как трудно в это поверить.

— И мне не верится, — говорит тощая задница номер два. — Хотя брови у вас похожи.

— А скажите, — спрашивает тощая задница номер три, — что вас заставляет жить в Лидсе?

— А где это, Лидс? — спрашивает тощая задница номер четыре.

— О, — говорит тощая задница номер один, когда появляется заказанное мной блюдо, — хотелось бы мне быть такой, как вы. Хотелось бы не беспокоиться о весе.

Я улыбаюсь, и улыбаюсь, и улыбаюсь, но в душе мечтаю о самой болезненной, самой изматывающей кончине для них всех.

После еды сестра отправляется в туалет.

При мысли о том, что я остаюсь один на один с этим кудахтающим курятником, я немедленно впадаю в панику. Все они начинают говорить о том, какое счастье ей привалило, ведь она выходит за Джейми Ричардса, такого сексуального и богатого.

— А как с этим у вас? — спрашивает тощая задница номер два, оборачиваясь ко мне. — В вашей жизни есть мужчина?

— Хм, да, есть, — отвечаю я, верная своей лжи. — Эдам.

— И чем он занимается?

— Он… э… адвокат. В Лидсе.

— А, — произносит тощая задница номер один, морща нос. — Как мило.

Черт-те что! Лги не лги, на тебя все равно смотрят свысока. Сестра все еще не вернулась, а я уже не могу выдержать с ними ни секунды дольше, поэтому и я иду в уборную.

Захожу в кабинку рядом с единственной запертой. Предполагаю, что сестра в ней, но на всякий случай ничего не говорю. Сижу в своей, не в силах выдавить ни капли, просто убиваю время.

Раздается звук. Хлюпающий. Это плачет моя сестра.

Прочистив нос и уняв слезы, она дергает за цепочку спуска и выходит из кабинки. Я выхожу из своей.

Увидев меня, она удивляется.

— Привет, — говорит она. Лицо у нее бледное.

— Привет, — говорю я в ответ, не зная, что еще сказать. В конце концов, это ее девичник. И мне не хочется его портить. Я вижу, что она плакала, и теперь хочет что-то сказать.

— Я чувствую себя так странно, — говорит она. — Наверное, это нервы, перед свадьбой.

— Ну конечно, — говорю я. — Родная ты моя.

Она делает глубокий вдох. Но ничего не говорит, потому что начинает плакать.

— Эй, — говорю я, обвивая ее руками. — Эй, ведь все в порядке. Все в порядке, — нас подозрительно разглядывает какая-то шикарная парижанка, проходящая мимо.

— Нет, — говорит Хоуп. — Ничего не в порядке. Все в беспорядке. Я знаю, ты думаешь, что у меня есть все, чего можно достичь, но чувствую я себя ужасно. Жирной и страшной.

— Жирной?! Да грабли и те толще!

Она улыбается сквозь слезы. Улыбкой, которая говорит: «Ты хочешь меня утешить, но ты всего не знаешь».

— Здесь не так, как в реальном мире. Знаешь, меня ведь окружают не настоящие люди. Вокруг меня эти, насекомые, кровососы, — она машет в сторону стены, за которой где-то там находится стол с тощими задницами. — Все это еще то удовольствие. Мне сказали, что, если я хочу сняться в следующем видео по йоге, мне надо сбросить по крайней мере пять фунтов. А Джейми…

— Что Джейми?

— Джейми говорит, что мне не надо их слушать.

— Ну что, Джейми прав. Тебе совершенно не нужно ничего сбрасывать, — я говорю это и понимаю, что мои слова, слова «настоящего человека», ничего для нее не значат.

— Никому не говори, ладно?

— Конечно.

— И маме не говори, хорошо?

— Не скажу.

— И никому сегодня не говори.

— Не скажу. Конечно же не скажу.

Она смотрит на меня — я никогда не видела ее глаза такими беспомощными. Меня мучает вопрос, что же все-таки с ней случилось. Я понимаю, что все, из-за чего я ей завидовала — ее внешность, деньги, карьера, личная жизнь, — все это ничего ей не дало. В ее жизни все еще менее определенно, чем когда ей было пятнадцать.

И тут до меня доходит. Наверное, она переживала гораздо глубже, чем, по моему мнению, могла. Ну, когда умер папа. Может быть, она уехала в Австралию не потому, что не хотела лишних проблем — горя и боли. Убежать от горя нельзя, и она, наверное, загнала его внутрь себя и все еще живет с этим.

— Спасибо тебе, — говорит она. И обнимает меня.

Мы возвращаемся в это осиное гнездо и видим, что все тощие задницы, длинные, как жирафы, сгрудились у монументального бара, изваянного из аспидно-черного камня.

Сестра угощает меня коктейлем. И я решаю даже не упоминать о том, что только что произошло.

— Итак, что ты о них думаешь? — спрашивает она.

Я оглядываюсь на жираф, цедящих спиртное через соломинки.

— Они очень милые, — вру я. — Очень доброжелательные.

— Все с точностью до наоборот, — говорит она. — Они полные сучки в основном. Но могут быть забавными, когда их узнаешь получше.

Я смеюсь. С такой стороны я не видела сестру довольно давно. И мы с ней говорим, и говорим, и постепенно переходим к Джейми. Она говорит, как сильно его любит. Какой он романтичный. Не могу отрицать, все это кажется вполне реальным, по крайней мере для Хоуп. Но и реальных вещей оказывается недостаточно, чтобы она почувствовала уверенность в себе. Но какой бы угнетенной ни была она сейчас, с ним она, вероятно, будет счастливее, чем без него.

И пока тощезадые клушки квохчут и кудахчут у нас за спиной, я чокаюсь с ней и желаю ей счастья. Она берет меня за руку и благодарит за то, что я ее сестра. И ее настоящий друг.