Когда приезжаю в Лидс, я захожу повидаться с Фрэнком.
Вообще-то до отъезда на свадьбу я заходила к Фрэнку каждый день. Учитывая, что Элис страшно занята на всех этих занятиях по уходу за младенцами, в группах домохозяек и молодых матерей (настолько занята, что у нее не было ни единого приступа паники с того случая, когда мы наткнулись на Джона Сэмпсона) и что мама полностью поглощена свадьбой Хоуп, Фрэнк — это единственный человек, с которым я могу поговорить по-настоящему.
И с каждым днем мы становимся все ближе друг другу. Мы становимся такими близкими, что со мной происходят странные вещи.
Фрэнк, человек, которого я воскресила к жизни, делает со мной сейчас то же самое.
Правда. Я и в самом деле чувствую, что оживаю. Пожалуй, впервые в жизни для другого человека важно, что я существую в этом мире. Для человека, который не является моей мамой или моей подругой. Для человека, который мне нравится, очень нравится, и которому нравлюсь я. И это приятное чувство. Я почувствовала, что есть в мире я. Пусть я нахожусь не на уровне Нельсона Манделы или Ганди, но на уровне Бейонс Ноулес — пожалуй.
Мне хочется запечатать это чувство в бутылку. Хранить его, оставить про запас на черный день. Но даже черные дни сейчас уже не такие черные, как раньше. Они как задник декорации следующих один за другим видеоклипов для массового зрителя — с «карпентерами», или с секс-бомбой Систер Следж, или с этим смехачом Фрэнки — вероятно, последнее подходит лучше всего.
Ведь мир можно видеть с разных точек зрения. И с одной из них мне кажется, что Фрэнк может быть не просто хорошим другом. В мире все взаимосвязано. Деревья, дороги, машины, здания — они такие же части друг друга, как губы и глаза — части одного лица. Я вижу красоту во всем. Мир вокруг принарядился и подкрасился.
И вечером, накануне свадьбы, Фрэнк говорит, что и он заметил это. Ну, насчет мира и видеофильма.
— Птицы постоянно прилетают непонятно откуда, — говорит он, — каждый раз, когда ты рядом.
Я нервно смеюсь, а потом вижу, что лицо Фрэнка очень близко. Я смотрю в его глаза и пугаюсь. Пугаюсь того, как легко смогу его полюбить.
— Почему ты все это делаешь? — спрашиваю я.
— Потому, что ты мне небезразлична. И думаю, никогда не будешь безразлична.
То, что кто-то может говорить такое мне, кажется необычным.
— Не делай этого, не надо.
— Нет, надо.
Но вместо того чтобы потянуться к моим губам, его губы легонько целуют меня в лоб.
— Ладно, — говорит он. — Нам, наверное, надо лечь пораньше. Завтра у нас большой день.