Я буду твоими глазами

Глава 17

Глубокая ночь застала Верею у окна просторной горницы, отрешенно смотрящую на спящий зимний лес, окружавший терем. Не слышала веда ни воя ветра и не видела, как разбушевавшаяся метель накидывала снега на ели, бревенчатые стены хоромин и порог.

Перед взором девицы полыхало беспощадное пламя пожара – дом её горел. Острог на берегах реки Живицы.

Крики, стенания раненных и вопли агонии заживо сгорающих людей, плач детей, женщин и стариков стояли в ушах звоном. Перед глазами метались по поселению древлянские мужи, сражались с дружиной князя Буревого.

А пока отец бился с князем, матушка Ясна выводила её, Верею, и братца Бажена к околице, велев нырнуть в прореху частокола и бежать в лес.

Спасаться.

Они и побежали, по пути прихватив подружку Полелю. Да далёко убежать не смогли – стрелы вражеские настигли прежде, чем достигли окоема леса.

А всё ведьма, завистница лютая! Из-за неё беда нагрянула в мирный острог.

Верея до боли зажмурилась, в ладонь впилась зубами, только не уняла боль тоски острой, что душу на части рвала.

В другой руке Верея сжимала Ладинец – подарок погибшей матушки, кой Ясна в последний миг успела на шею дочери надеть. Грани загнутых лучей в форме солнечного круга, впивались в кожу, серебро нагрелось от тепла тела.

А в девичьем сердце холод и ненависть поселились, затмив светлые чувства.

Недавно с Ягиней разговор тяжёлый закончили. Премудрая предусмотрительно опоила княжича сонной травой – буянил дюже, заодно и Верее дала время спокойно всё обдумать.

Ягиня упомянула, что сестрица её княгиня кагоярская. Стало быть приходится Яробору-Златояру второй матерью… и соперницей в любви Верее.

Агидель пробралась к власти, приворожив Буревого, но глаз на сына положила, а тот отвергал раз за разом. Обереги родной матушки от приворота княжича спасли, вот и прокляла ведьма его со злобы.

Всё сходилось.

Вглядываясь в бушевавший сумрак на улице, Верея вспомнила расклад рез, что однажды раскинула.

Тот знак на ясеневой плашечке – препятствие, который прямо между её резы и резы Яробора лёг, указывал на врага под чужой личиной… обозначал, что воевода её любый – княжич кагоярский.

Солгал он ей, скрыл, что не простой крови, а родовитый!

Другая плашечка, упавшая странно на бок, на выбор указывала, со смертью связанный.

А тёмная реза на ведьму, коя испытывала к княжичу ежели не любовь, то сильное чувство, граничащее с безумием. Одержимость.

Всё раскрылось, разумела Верея что к чему. Осталось последнее…

– «В странствиях суженого повстречаешь, любовь ваша вспыхнет, как пламя огненное. Но помни, что огонь жалит больно. Выбор тебя непростой ждёт…» – нагадала старая травница Верее в Купальскую ночь.

Про избу в глуши молвила, которая по крови принадлежит. Про то, что силу Верея пробудит, но и зло с горем познает.

Что ж сполна познала! И любовь, и горе чёрное. И тени прошлого вспомнила, а лучше бы во веки не знать!

Мудрецы говорят, что ночь темнее всего перед рассветом. Так оно и есть.

Мороз на улице крепчал, окна и рама начали покрываться причудливыми ледяными узорами. На стене тлела лучина, разгоняя мрак по углам и нишам, позади Вереи на узком ложе спал крепким сном княжич.

Она перевела взгляд на стол, стоящий торцом к окну, покрытый белой скатертью. Тёмным пятном на ней зиял флакон с «мёртвой» водой.

Взяла его в руки и взболтнула стеклянный сосуд, словно зачарованная смотрела, как переливается содержимое при свете огня во внутренних гранях.

Целебным снадобьем или ядом смертельным оно может обернуться.

Лишь выбор решает всё…

Горькая правда подобно кинжалу вонзилась в сердце, лишив покоя, мука сдавливала грудь. Боль душила, мешая дышать от мысли, что княжич убивал родичей.

Разумом Верея понимала, поступил так княжич по приказу Буревого, а князь действовал по воле ведьмы окаянной, но… стенающему от боли утраты сердцу этого не объяснить. Не легко простить подобное.

– «У тебя есть яд. Отчего ж не пользуешься?» – вьюгой скрипел в голове изломанный голос ведьмы, понукая творить недоброе. – «Сколько жизней древлян княжич отнял? Не сосчитать…»

Ягиня сказала, что в неё и братца малого не он, а князь с дружинниками стрелял, но это не отменяло вины Златояра. Он вместе с ними творил бесчинство, его меч окроплен кровью её рода.

Бажен, матушка, батюшка. Бабка Грознега, дочь мельника Полеля. Каждый из древлян имел право дышать и жить, но их лишили этого!

Никого не пощадили! Никого не осталось.

Лишь пепелище обглоданных пламенем остов изб и отравленная злым колдовством река, коя разнесла свои чёрные воды в дальние земли, заражая хворью ни в чём неповинный люд.

«От семи капель мёртвой воды крепко заснёт, по утру здоровым встанет, а от трёх глотков уже никогда не проснётся…» – нашёптывал ветер устами ведьмы.

Велик был соблазн плеснуть в чарку княжича сразу половину, чтоб наверняка поутру с зарёй не повстречался…

Тьма окутывала плотным туманом, вытесняла воздух из груди, обволакивала холодом, залезала под кожу, рождая в сердце жажду отмщения. Ярость выжигала тепло и остатки воли.

Верея опомнилась у изголовья ложа, нависнув тенью над безмятежно спящим воином, которого полюбила всем сердцем.

Княжич. Злятояр. Вспомнила, как сладко шептал, что и она ему люба. Ласки его и пыл страстный, объятия крепкие и надёжные.

Они жизнью рисковали ради друг друга, вытаскивая из лап смерти. Разве пустое это всё?..

Нет. Не душегубка Верея. Не ему ей мстить нужно – княгине. А Златояр сполна настрадался за грехи.

Удалась бы уловка Агидель, коли Верея не успела бы полюбить его. Однако зерно любви в девичье сердце глубоко уж проросло, не выкорчевать то ни яростью жгучей, ни обидой чёрной.

– Будь что будет, от судьбы не уйдешь. Как Макошь узел завязала, так то и сбудется, – прошептала веда в тишину горницы, прикрывая глаза и медленно выдыхая.

Смогла, усмирила кипящую в жилах ненависть.

Сняв с молодца повязку, омыла веки ему «мёртвой» водой, – рану застарелую залечит. Затем в ложку деревянную старательно отмерила ровно семь капель и, сжав пальцами щеки, влила в рот.

Обождав немного, покуда подействует, напоила княжича и «живой» водицей из чарки. Ягиня посылала за ней сокола Зорко в Ирий.

– Я избавлю тебя от проклятия. Ты вновь станешь зрячим, а после… уходи, – по щеке скользнула одинокая горькая слеза. Сорвалась и разбилась мелкими брызгами о лоб ничего не подозревающего княжича.

– Верея… – простонал её имя, душу разбередив. Головой замотал, но не проснулся, сонные чары крепки были.

– Забудь меня и не ищи никогда, – прошептала, ладонь его горячую с силой сжав. – Не судьба нам далее идти по одному пути рука об руку.

Слова были сказаны, в груди навеки поселилась боль и тоска. Трудно далось решение, но так будет лучше для всех.

Время неумолимо продолжало своей бег. Долго просидела рядом с княжичем Верея, гладя его по спутавшимся пшеничным волосам, скулам, колючим щекам, запоминая черты лица милого.

Прощаясь.

А когда за оконцем стал зачинаться рассвет, и малиновая заря окрасила оконечности леса, встала девица и вышла прочь, не оглядываясь.

***

Княжич в бреду метался. А глаза жгло так сильно, словно углей кто раскаленных сыпнул. Чудился ему горький плачь ведуньи светлокосой.

В тревожном сне в одной тонкой рубахе убегала она от него по снежной тропке леса дремучего, а он за ней гнался, но как бы не пыжился, догнать силёнок не хватало.

Руку в её сторону тянул. Звал и звал, срывая горло до хрипа, но Верея не отзывалась.

Тени нечисти зловещие хохотали кругом, препятствовали, меж ними стеной вырастали и скалились в жутких улыбках.

Обнажив меч, княжич рубил их всех, прогонял и дальше за лю́бой по следу пускался, пока совсем не пропала стройная, что берёзка гибкая, девичья фигурка меж голых ветвей в темноте.

– Вере-ея! Где ты?! – крикнул, да поскользнулся и рухнул в болото, трясина тут же накинулась на жертву, с жадностью утаскивая в своё нутро.

Княжич яростно принялся сражаться с голодной топью, перехватив меч за остриё, уцепился рукоятью за корягу и выполз на землю твёрдую.

– Верея-я-я! – снова тишина. Только эхо имени ведуньи разлетелось по округе. Княжич сел на колени и взглянул на свои руки, по локоть те в крови были.

Вдруг жаром отовсюду повеяло. Огонь стеной наступал, испепеляя всё на пути: деревья стенали, где-то люди кричали. Горелым запахло и звуки бойни послышались. В груди кольнуло смутное узнавание.

– Прощай… Златояр, – донёс до слуха шелест нежного голоса ветер. – Не по пути нам более…

…Княжич подорвался на ложе, рывком сев. Глаза резко распахнул, и сразу по ним ударил яркий свет, аж зажмурился и кулаками веки потёр.

И только мгновение спустя разумел, что тьма от глаз отступила. Он… вновь стал зрячим!

Поначалу болели веки, до рези и слëз, плыло всё перед лицом, поскольку отвык, но постепенно прояснилось. Ладони свои узрел, тело, убранство горницы, в кой находился.

Повертел головой, та кругом пошла с непривычки. Зоря за окном горела, сколько он их пропустил!

Получилось. Ушли чары ведьмы, отпустили!

Но где же его зазноба светлокосая?

Не терпелось стиснуть в объятиях её, да расцеловать милое личико до румянца багряного. Полюбоваться бы на красу ненаглядную, а нет отчего-то ведуньи рядом… Поди спит где ещё в другой горнице, а пора уже зорюшку ясную встречать.

Взгляд зацепился за резную шкатулку из берёзы, которая лежала на столе у окна. Рядом его повязка красная – плат матушкин, им он глаза слепые прятал.

И сильнее заворочалась под рёбрами тревога, радость исцеления затмив. Сон княжич тот час вспомнил. К чему пожар с топью привиделись?

Почему Вереюшка с ним попрощалась?..

Свесив ноги и встав, княжич доковылял до стола, шкатулку в руки взял и крышку откинул, а от того, что внутри оказалось, сердце удар пропустило – обломок древка стрелы.

Старой, рассохшейся от минувших лет. Оперение полосатое больно знакомое.

Чутьё подвести не могло – от его это стрелы. Делал такие он по молодости, когда юнцом ещё с Буревым в походы и набеги ходил, а после одного случая нехорошего бросил мастерить.

Откуда такая могла быть у Вереи?!

«Прощай… Златояр», – прошелестел в мыслях её печальный голосок, наполненный болью.

Ознобом окатило спину. В груди заныло, всколыхнулось от дурного предчувствия. Именем его другим назвала, а он ей то не говорил никогда!

Перед взором встал небольшой острог, полыхающий в огне. Поселение древлян. Лязг стали, крики и женский плач зазвучали набатом, вновь возвращая княжича в ту злополучную ночь.

Неужели Верея выжавшая в том пепелище древлянка?!

И судя по всему она узнала правду… кто её род погубил.

Снова он посмотрел на свои на руки – так и есть в крови. Не отмыть ему их даже спустя десяток лет, как бы не старался. Следы грехов злодеяний остаются навсегда.

Верея. Его голубка сизокрылая. Разве простит она такое? Небось разочаровалась в нём, а её сердце ненавистью воспылало и яростью зажглось.

– Дурень! – выругался на себя княжич. Чего столбом попусту стоять и гадать?! И в чëм был, бросился вон из горницы на поиски души своей.

Поговорить им надобно, объясниться! На коленях прощение до конца дней своих вымаливать будет, на руках носить станет! Новый острог на том пепелище ей построит, если затребует. В жёны возьмёт и княгиней в Кагояре сделает.

Лишь бы сладилось у них.

– Где Верея?! – ворвался княжич в светлицу к Ягине, после того, как по всем хороминам промчался и не нашёл девицы светлокосой.

– А нет её, – спокойно ответила хозяйка терема, не отвлекаясь от своего рукоделия. С каждым новым витком нитки с иглой жар-птица на белесом полотне проявлялась. – Ушла с рассветом.

– Как ушла? – окаменел княжич. – Куда?..

– Кто ж её знает. Куда глаза в печали глядели, туда и увели.

Кинулся княжич было обратно в горницу за вещами, но грозный окрик ведуньи камнем навалился на плечи:

– Не спеши, Златояр. Дров наломаешь.

Скривился от собственного имени, отвык за две зимы, к хозяйке хоромин обернулся.

– Свет твоим глазам вернулся, но как был ты слеп, так и остался. Дальше своего носа не чуешь, – произнесла Ягиня, поднимаясь с лавки, к молодцу шагнула.

Да как хлестнула воеводу неразумного рукоделием по темечку, словно огнем затылок опалило.

– Ухм... – промычал, схватившись за голову, перед взором мушки замелькали. – За что?

– За нетерпение и упёртость. Твоя она судьба. Не каждая девица отважится ради мужика в Навь отправиться. И не каждая способна злость с тьмой в сердце перебороть, – прищурила хитро премудрая глаза, давая княжичу подсказку. – Дабы выбор правильный сделать.

Златояр брови к переносице сдвинул, на широком лбу залегла хмурая складка, смекнул княжич, не дурак, что зорю он мог и не встретить.

Пощадила его, значит, Вереюшка…

– Отпусти её, дай время обдумать случившееся, иначе слада не получится у вас, продолжила сыпать напутствиями Ягиня, положив руку ему на напряжённое плечо. – Любит она тебя, княжич, а значит простит.

Отпустить её?!

Всполошился Златояр, крепко зажмурился до разноцветных кругов под веками. Отпустить… да это как часть себя оторвать! Рядом со светлокосой время привычно замедляло бег, без неë дышалось не так.

Хотелось поглядеть на свою храбрую спасительницу хоть одним глазком! Коснуться!

– Догнать и запереть можешь, – словно мысли подслушала. – Но разве удержишь ветер в тереме, коли тому наружу надо? Отпусти её. Макошь дорожки ваши не случайно развела. У каждого из вас долг имеется, кой выполнить должны.

Слова Ягини, как кончик хлыста ударили по хребту, щёлкнули больно, отрезвили. Зубами заскрежетал, но понимал её правоту.

– Разумел я всё, Ягиня, – буркнул раздражённо, а хотелось рвать на себе волосы от бессилия.

– Как поступишь? Зло не дремлет. – хозяйка терема цепко следила за молодцем, подмечая и стиснутые в кулак ладони, и сурово поджатые губы, и взгляд его отрешенный.

– В княжество вернусь, дружину подниму, и змею одну на кол вздерну, что на чужом месте давно пригрелась, – обменялись серьёзными взглядами, оба понимая, о ком шла речь. – Мешать, надеюсь, не станешь?

– Нет, Златояр. Каждому своя доля, – грузно вздохнула Ягиня. Сняла со своей шеи серебряный оберег и ему надела. – Это защитит тебя от тёмной волшбы Агидель и проказ нечисти, что в лесу вьётся.

– Благодарствую, премудрая, и за помощь твою, и за приём тёплый, – поклонился в пояс.

– Ступай с миром, княжич Кагояра. Да прибудут с тобой светлые боги.

Спустя четверть часа Златояр собрал свои пожитки и ускакал со двора Ягини верхом на вороном коне, хозяйка даровала. Ворон смоляной впереди него летел, указывая ведущую тропу с Перепутья.

Златояр споро мчался через чащу. Деревья и кусты по приказу Ягини с протяжным скрипом расступались перед ним, а копыта молодого жеребца отскакивали от рыхлого белоснежного настила, как от тверди.

Лес шумел, мавки и лешачата с интересом выглядывали из-за сугробов, семенили следом, провожая до границы, кто-то качал мшистой головой. Вдали тоскливо стонали русалки, чуя смятение и разлад в сердце всадника, но никто не смел вредить, опасаясь гнева премудрой.

– Мя-яу, не жалеешь, что прогнала его?

Баюн спрыгнул с печи, пробежал по доскам пола кухонной клети и забрался на колени к светлокосой девице, которая наблюдала за скачущим по лесу княжичем через блюдце зачарованное – дар богини Лады.

Ничего Верея чернявому не ответила, погруженная в свои тяжелые думки. Лишь рукой прошлась по гладкой шерстке спинки и за ухом почесала. Баюн зажмурился довольно, от ласки замурлыкал.

– Кот, не суй нос в чужие сердечные муки, – пожурила любимца Ягиня, разливая взвар по чаркам из пузатого самовара.

Баранки на скатерть выложила, пирожки и иные угощения. Одну чарку перед преемницей поставила и осторожно до ладони дрожащей, холодной дотронулась, а второй рукой катившееся по краю расписного блюдца яблочко наливное остановила. Пропало сей миг видение на донышке.

– Пей, Верея. Отвлекись. Дел у нас с тобой нынче невпроворот.