Я буду твоими глазами

Глава 20

Минул лунный цикл, а с ним и Липень. Грудень подступал. Мать сыра земля заснула в преддверии длинной холодной зимы.

Верея вернулась в Калиновку сразу после того, как покинула Кагояр. Поклонилась в ноги Горяну с Деяной и прощения просить стала, что без их дозволения ушла. И у Ждана. Долгое время они за разговором провели, поведала светлокосая веда им всё, что приключилось с ней, умолчав лишь о боли сердечной.

Деяна опосля всё равно вызнала. От опытного взгляда женщины такое не скроишь.

Совет дала забыть княжича и жить дальше. Верея старалась, но не выходило. В селе народ пошептался, посудачил, да староста с братом названым быстро злые языки укоротили. Лишь только волхв Креслав ходил всё скрипел недовольно.

Как и прежде, помогала Верея по дому, к травнице Баяне ходила ворожить и людей от хвори разной лечить. Горе своё не лелеяла, о малышке, что носила под сердцем, всё думала. У потомственных вед всегда первая на свет рождалась девочка. С наступлением конца осени стало труднее прятать свою тайну от домашних, и мужи вскоре разумели, что к чему.

Горян со Жданом грозились отыскать и наказать обидчика, но Верея не признавалась, кто отец. Незачем ворошить, сама вырастит дочь.

Как-то в начале осени пожаловал в терем Всемил из Белозерских весей к ней свататься, да отказала молодцу веда по известной причине. А парню сказала, чтоб обиду не держал, что другой ей по сердцу. Незачем обманом ломать им обоим жизни.

Так и потянулись дни один за другим.

…Ныне Верея проснулась спозаранку в холодном поту. Вновь снился ей её Яробор-Златояр, были они с ним снова в избе Грознеги, миловались и целовались. Шептал, что одна она ему нужна.

И как бы ни пыталась Верея ускользнуть от воспоминаний о прикосновениях молодого князя, что рисовались в воображении так ярко, уйти от них не удалось, даже напротив: чем больше она сопротивлялась, тем сильнее увязала в них, как в трясине. Вконец истерзавшись, ворочаясь с боку на бок, решила вставать.

Всю душу извел! Никак не желали его образ и голос стираться из памяти.

Тяжело вздохнув, девица слезла с сундука, умылась, гребнем провела по длинным волосам и в косу их заплела, а затем оделась и выскользнула из горницы. Прокралась к лесенке и вниз спустилась тихо, как мышка, чтобы молодых не будить.

После купальской ночи Ждан невесту сыскал, а недавно свадебку сыграли, жëнка его, Забава, сразу после гуляний понесла.

Верея ступила в кухонную клеть водицы сладкой испить, тошнота и жажда по утрам мучили. Лишь в их семье пока знали, что помимо жены сына старосты названая дочь тоже была в тяжести.

Матушка Деяна уже у печи с тестом возилась, часть пойдёт на пирожки с капустой, часть на лепку пельменей. Верея принялась помогать, а опосля прогуляться выбралась на свежий воздух.

Накинула на плечи добротную шубейку из собольего меха, крытую синим бархатом: Горян не поскупился, купил, дабы дочь себя обездоленной не чувствовала. Староста не терял надежды замуж её выдать за благородного молодца, который не убоится взять в свой род девицу с чужим дитём.

Потому потихоньку собирал ей достойное приданое. На Верею больше не давил, не настаивал, памятуя о том, как сбежала летом. И так тяжела и горька её доля. Радел за дочерь названую, чуя ответственность, душа за неё болела.

Верея покрыла голову платом, очелье с височными кольцами поверх надела, сунула ноги в валенки да на заснеженное крыльцо выбралась. Разглядела за околицей восходящую зарю над скованной морозцем рекой с пологими берегами, поросшими ельником. Петухи кричали, скот блеял.

Тревожно на душе отчего-то было. И потянуло Верею в лес, к рыжим стволам древ прислониться, послушать их мудрые перешептывания. Свои печали поведать.

Вышла она на подворье и неспешно побрела за ворота частокола, здороваясь с соседями. Алое солнце, словно тлеющий уголёк, выкатывалось из-за окоёма леса, окрашивая в нежно-малиновые цвета белесый настил на земле.

Долго гуляла по лесу, вслушиваясь в шум ветра и поскрипывания сосен и елей, укутанных в белоснежные шубы, да забылась в думах. Где-то в кронах древ сокол её гнездился. Верея вышла к опушке, белок шишками кормила, с зайцами игралась.

Песни пела, представляя, что через пару зим будет бегать по здешним тропкам её маленькая дочка, оставляя на снегу крошечные следы.

Как вдруг тишь разорвали конское ржание и приближающийся стук копыт по земле.

Верея обернулась на звук и изумлено застыла. Еще издалека она узнала эту ровную воинскую стать, широкую фигуру в дорогой одежде и теперь смотрела, глаз не сводила. Моргнула несколько раз и дыхание затаила.

Не морок, настоящий это кагоярский князь к ней скакал по заснеженной дороге от острога.

Светлые волосы чуть ниже плеч взбивал ветер, ворошил корзно, подбитый мехом плащ хлопал по крупу вороного мерина.

Сердце всполошилось, забилось в отчаянии. Зачем ОН здесь?

Меж тем всадник стремительно взобрался по холму к первым елям, миг – и поравнялся с застывшей истуканом ведуньей.

– Тпр-у-у! – дёрнул поводья. Чёрный конь, послушный воле хозяина, остановился. Тот самый, что ему Ягиня даровала, и уздечка та же.

Они встретились взглядами, казалось, воздух между ними полыхнул искрами….

…Златояр оцепенел. Несомненно, это была она, его светлокосая древлянка.

Князь скользнул взглядом по девичьему стану с ног до головы. Одета нарядно, в расшитое платье, подол выглядывал из распахнутой, просторной для неё шубейки.

А на голове плат накинут, но коса одна и не спрятана, как у мужних баб.

Шея длинная белая, овальное лицо с хрупкими чертами. Губы вишнёвые, немного пухлые, чуть раскрылись в немой растерянности. Тонкий и правильный, словно выточенный из кости, носик с узкими крыльями придавал девице немало твёрдости во всём её облике.

Светлые брови вразлёт подчёркивали большие голубые глаза, которые в полумраке казались до холодной дрожи глубокими. Как он сам однажды сказал: «Глаза голубые, как бездонный колодец неба».

Взаправду ведь!

Смотрела ими на него с испугом и затаённостью. А в следующее мгновение взор веды уже жёг, как огненные птицы, которые пляшут в купальском костре. Можно и сгореть заживо.

Так он был не прочь! Заслужил немилость голубки своей, даже остолбенел на миг от их проницательности.

Хотелось дышать её запахом, касаться гладкой, как шёлк, кожи, целовать горячие сладкие губы, ласкать страстно податливый стан… Поводья сжал в кулаки, злясь на себя страшно, что не хозяин своим мыслям и желаниям.

– Верея… – прохрипел, не удержался.

А светлокосая, опомнившись, рванула в сторону меж разлапистых елей, собираясь скрыться от него прочь.

Ну нет, больше ей не уйти! Спрыгнув с коня, Златояр в два шага оказался рядом, поймал за локоть, к себе дёрнул.

Верея, охнув, ударилась спиной о его грудь твёрдую, князь в кольцо тяжёлых рук её взял, не вывернуться.

– Что же ты бежишь прочь от меня, как от прокаженного? – прохрипел.

Сам до последнего не верил, что вот его светлокосая беда – в его руках птахой испуганной трепыхается, сопит недовольно, сердито.

Но в ответ получил тяжёлое молчание.

Верея застыла, казалось, что одёжа на ней в пепел осыпаться начнёт, истлев вся от его пристального взгляда, как следил за ней зорко!

Нашёл её! Как?

Она голову опустила, от прикосновения горячих пальцев к щеке по телу хлынула волна тепла. Закружила голову, перехватила дыхание.

Ноги совсем силы лишились.

– Пусти меня! Обознался ты, государь! – И всё же стала вырываться, от страха за нерождённое дитя сердце в пятки ушло.

Заберёт потом, коли поймет, что от него носит!

Князь руками под полы шубы забрался и талию обхватил – да так и обомлел… совсем не узкая, как прежде, немного округлившаяся. Шальная мысль поразила в самое сердце.

Неужели в тяжести?

Оба замерли.

– Сохранила… Мой же? – хрипло выдавил из себя. Руки задрожали, и хватку он сразу ослабил, опасаясь навредить. – Мо-ой.

– Нет… от мужа моего.

– Это какого такого мужа, Верея?! – оскалился в ревности. – В остроге люди сказывали, ты ходишь в старых девах, всех женихов отвадила. Мой это ребёнок, не лги мне!

Верея вывернулась из нежеланных объятий – и, напротив, таких противоречиво желанных. Отскочила подальше на тропу, рассматривая и не узнавая его.

Да, изменился её Златояр. Посуровел, возмужал. Власть ему к лицу оказалась. А нет – более не её!

Князь хмурился, разглядывая девицу в ответ. А потом не выдержал и сократил между ними расстояние, схватил её, обнял и впился в губы жадным присваивающим поцелуем…

– Прокляну, – шикнула, когда выпустил из плена губы. Кулаками по груди била, силясь оттолкнуть, но куда птахе против могучего ветра.

А Златояр лишь хищно улыбнулся. Какая! Норова только прибавилось за долгие дни разлуки.

– Собирайся, в Кагояр со мной едешь.

Верея вздрогнула, его слова как кончик хлыста ударили, щёлкнув больно, отрезвили.

– Нет! Пусти! С Милоликой своей там милуйся! – гневно сузила глаза, ощетинившись, точно кошка. – А меня, нас, забудь!

– Ах вон в чём дело, – разумел Златояр, довольно усмехаясь. – Нет никакой у меня Милолики.

Захватил пальцами девичий подбородок, мягко, не причиняя боли, заставив в глаза свои её смотреть, чтобы слушала и слышала.

– Замуж она пошла за заморского вождя. И ей, и князю Всемиру откупные я заплатил, за этим послы вяженские после ярмарки приезжали в Кагояр. Заодно поведал князю о том, что случилось на его земле с родичами десять зим назад.

Верея не могла поверить тому, что слышала, стояла, оглушённая известием. Хорошо, князь держал крепко, не то упала бы в сугроб.

– Я тебя всё это время по всему Вяженскому княжеству искал, как иглу в стоге сена! Как собака, по следам твоим рыскал, в каждое село заглядывал. Хорошо же ты спряталась, – обвинительно прорычал.

А Верея о другом задумалась. Так, выходит, не подействовали чары на него, не забывал еë Златояр. Или Ягиня опять постаралась?

И не убеги она тогда на ярмарке от Буревого, отец его всё бы прояснил насчёт Вяженской княжны, и не было бы столь долгих дней разлуки с тоскою?

– Вереюшка моя, милая... лю́бая... – нашептывал князь, как безумный, а она молчала. Лицо её растерянное ладонями мягко обхватил, смотрел с лаской, тоской. – Почему не веришь мне?

Хотелось ей поверить, но боязно вновь обжечься.

Златояр ощущал телом, как дрожит она в его руках. Осыпал поцелуями щеки, лоб, нос, а потом вновь тискал, как тряпичную куколку.

– Я правду тебе говорю! Чем хочешь поклянусь, Боги мне в свидетели! – И рухнул гордый князь перед ведой на колени. Гладил со всех боков под шубой, щекой к животу прижался. – Прости за боль, не хотел я причинять тебе муки.

Верея молчала, не в силах вымолвить ни слова. Зато у князя скопилось их с лихвой.

– Краса моя ненаглядная, ведунья лесная, – застонал от бессилия. – Не гони прочь, я не уйду. Не оставлю тебя более никогда.

Верила ему Верея, знала. Так что же она, глупая, всё стоит? И опустилась на колени перед ним, Златояр всполошился и прижал светлую головушку к своей груди.

– Пусть не знатной крови ты, а всё лучше любой самой родовитой красавицы. Моя ты душой.

Она слабо трепыхнулась, но уже не рвалась прочь. Позволила обнять себя и, затихнув, слушала, как тяжко ворочается его сердце.

– Нашëл... – не верил до сей поры. – Без тебя как без сердца жил, а теперь оно вновь полно.

Сладко слушать его признания. Ведовская сила подсказывала, что не обманывал. Любит. Постояли так в уютной тишине, пока не унялась тревога в душе Вереи, и светлокосая тихо ответила:

– Как и моё, Златояр.

Губы тронула робкая улыбка. Неужели это и есть долгожданное счастье?

Опомнился тогда князь, голубка сизокрылая его на стылой земле сидит! Вскочил и на руки подхватил, глазами ясными, небесными залюбовался.

– Поедешь со мной в Кагояр? – Коснулся легонько холодных губ, согревая своим дыханием. – Княгиней моей будешь?

– Буду… – улыбнулась робко, обнимая лю́бого за могучую шею. – Ежели позволишь, я с радостью разделю часть твоих забот.

Жесткий излом губ князя кагоярского тронула улыбка. И взгляд такой лукавый… ух!

– Придётся уж делить, любая. У хорошей княгини забот с избытком. Терем в порядке держать, за прислужницами глядеть…

– Уж за прислужницами особливо глядеть стану, – сузила ревниво глаза. – И ты мне смотри, не заглядывайся, не то упорхну, не сыщешь более.

А Златояр громко захохотал и закружился с ней на руках. Обронил:

– Глупости! Ты мне одна нужна!

Его заразительный смех подхватило лесное эхо и разнесло по округе. И Верея невольно улыбнулась, грея ладони об шею князя.

– Замёрзла, лебедушка моя? – спросил, не спуская с рук драгоценную ношу, любуясь то ли раскрасневшимися от мороза щеками, то ли от девичьего смущения.

– Немного, – отозвалась тихо. – Будет лучше, если мы вернемся батюшкин терем: мне теперь простывать нельзя, да и твои люди ждут. Только вот…

– Что такое? – чиркнул носом по нежной холодной щеке. – Говори, не боись.

– Горян не рад тебе будет. И братец мой Ждан.

– Сам порешу с ними. За мной ничего не бойся, пташка моя. – Зарылся Златояр носом в светлую косицу, запах желанный вдыхал полной грудью, успокаивал словами и суженую и себя. – Любить буду до конца дней, холить стану, нежить. Много от тебя не прошу, Вереюшка. Ты люби меня вот так, как сейчас любишь, за то всë тебе прощу и под ноги кину всё, что пожелаешь. Слышишь ли?

– Да… любый мой.

Ведунья слезы светлой не сдержала, потянулась обнять и поцеловать избранного сердцем молодца. А князь поймал и смял страстно губы голубки своей ненаглядной. Его она теперь!

…Въехали всадники строем один за другим в распахнутые ворота Калиновки, да прямиком по улочке к дому старосты направились. Всполошенный люд глаза повыпучил, бабы и мужи дела все сразу побросали, разбегались в стороны, уступая дорогу гридням и правителю со светлокосой девицей. Веду тот бережно держал в своих руках.

У калитки высокого добротного терема лошади со ржанием остановились.

Горян, суровый воин с седой бородой и названный отец Вереи, встретил князя кагоярского у порога своего дома не как подобает обычай с почестями, а со сложенными на могучей груди руками да воинственным настроем.

Его лицо было мрачнее тучи, а в глазах читалась неприкрытая угроза.

Не знал до сего дня староста всего, что случилось между ними, дочь таилась до последнего от кого понесла. Увидев по утру гридней и князя кагоярского, что примчался к воротам острога о ведунье светлокосой и голубоглазой выспрашивать, не скумекал Горян что к чему, думал о помощи какой просить Верею станет. Ну и сказал, что дочь его в лес ушла.

А оно вон как оказалось. Деяна опосля им со Жданом поведала, какую смуту сыграл князь в судьбе дочери.

Верею он кивком к себе поманил под защиту. Не посмела светлокосая ослушаться родича, осторожно спешилась с чёрного коня с помощью Златояра и, понурив голову, тенью сперва юркнула за калитку открытую, а затем за спины братца своего с Горяном.

В ласковые объятия матушки Деяны. А женка Ждана из оконца светлицы за происходящим на подворье подглядывала. И было на что – все деревенские, точно куры на зерно, слетелись за палисад поглазеть на процессию, на деревяшках забора повисли самые любопытные.

Не слыханное это дело, чтобы соседних земель князь лично за ведой их блудной явился!

Горян припечатал всадника в венце суровым взглядом, пронзал насквозь, а голос его гремел, словно гроза:

– Почто смел ты, князь, обидеть мою дочь? – Сжал он могучие кулаки. – Как мог ты отвернуться от неё, а опосля явиться к порогу этого дома? Али забыл, что слово данное – крепче стали?

Нарочито Горян умолчал о поруганной чести и тягости Вереи, незачем селянам знать, что она носит под сердцем княжье дитя. Зыкнул предупредительно на возвышающегося всадника за калиткой. Кулаки чесались подправить тому лицо холёное.

Златояр смекнул обо всём, не был дураком. Понял, что легко не будет милость отцовскую заслужить.

Тогда он, перекинув ногу через седло, ловко спрыгнул наземь заснеженную, верные гридни оттеснили народ, давая проход властителю. Расправив широкие плечи, князь вошёл на двор, остановившись перед хозяином дома, возвышаясь над ним на целую голову.

Староста вздернул сурово брови, видом показывая, что не оробел перед нежеланным гостем. Пусть и в его власти повелеть снять ему голову с плеч, но честь дочери он будет отстаивать до последнего. Ждан старался подражать отцу.

Ярые мужи-защитники пришлись по нраву Златояру. Потому и он отнёсся к ним с должным уважением.

– Признаю, Горян, наворотил я дел и сожалею, – тихо произнёс, склоняя перед старостой голову, не отступая под грозным взглядом отца возлюбленной.

В собравшейся толпе ахнули. Где это видано, чтобы сам князь склонил голову перед простым мужем, признавая того, как равного себе!

А Горян и бровью не повел, внешне не выдавая своего смятения, пусть и удивило его это. Стоял по-прежнему на пути князя неприступной скалой, закрывая грудью своих женщин.

Златояр добро, светло улыбнулся.

– Вину свою признаю, Горян. Ослеплённый гордыней был, не ценил дар твой. Ныне же молю о прощении не только тебя, но и дочь твою – скрылась Верея от меня. По свету я искал её, слонялся и вот наконец, нашёл. И в сей час пришёл я просить не только её руки, но и твоего благословения, – протянул старосте руку крепкую. – Княгиней она моей будет. Дары с собой привёз вам.

Кивнул на ящики в телеге за забором. Охнули в народе впечатлительные бабы и завистливые немужние девицы, что сплетни злые о Верее распускали по селу.

С плохо скрываемой усмешкой покосился староста на протянутую руку.

– Княгиней значит, – повторил задумчиво. По толпе пробежался взглядом и остался доволен. Утëр брошенными словами князь носы пакостным кумушкам. – Давайка спросим, что скажет на это она. Дочка?

– Батюшка, сердце моё выбрало Златояра, – мягко произнесла Верея, стоявшая всё это время позади него, как на иголках. На цыпочки привстала и робко шепнула Горяну, дабы слышали только родичи: – И дитя наше – знак того, что воля богов на нашей стороне.

Ждан, названный брат Вереи, до этого молча наблюдавший за действом, шагнул вперёд.

– Бать, – сказал он, – князь доказал мудрым поступком твёрдость своих помыслов. Думаю, не стоит более держать обиду.

А приёмная мать Даяна, рассудительная женщина с добрыми глазами, подошла к Горяну и положила руку мужу на плечо.

– Вижу я, что князь кагоярский искренне раскаивается, – тихо произнесла она. – Дай им шанс, Горян. Любовь – дар богов, не стоит противиться ей.

Долго молчал Горян, взвешивая слова, сверлил взглядом виновника горьких слëз Вереи. Бороду поскреб, тяжело вздохнул и буркнул:

– Пусть будет так. Но помни, князь: коли снова обидишь мою дочь – не пощажу, не спасут тебя ни титул, ни дружина твоя.

Златояр кивнул, внимая угрозе.

– Клянусь честью рода своего, что отныне и вовек Верея будет княгиней моей. Не обижу, лебедушку свою никогда, – заверил твёрдо, выдержав давящий к земле взгляд старосты.

Горян кивнул, принимая клятву, и они наконец-то примирительно сцепили руки.

– Благословляю вас… дети мои, – суровый голос хозяина терема дрогнул при конце. И отец отступил в сторону, приглашая Златояра в дом, но прежде князь обнял свою любую.

В тот же вечер в Калиновке устроили праздник. Весть о свадьбе князя со светлокосой ведуньей быстро разлетелась по округе, всполошив люд.