— Почему?! — выдохнула Симба. — Теть Оль, мы же замёрзнем! У нас носы уже как морковки у снеговиков!
— Потому что, — сказала я, выпрямляясь и чувствуя, как микробы в моём горле устраивают митинг с требованием отставки иммунитета, — мы не можем бросить кучера! И лошадок!
— Кучера можно посадить в карету! — возразил Марон. — Я её подниму!
— А лошадок?! — взвыла я. — Ты их тоже на крыльях унесёшь?! По одной?! А если бедные животинки умрут от разрыва сердца? Или, может, ты предлагаешь их здесь оставить, чтобы они стали ужином для волков или украшением для сугробов?!
Я посмотрела в окно. Две лошадиные морды смотрели на меня из-под наметающегося снега с выражением: «Ну что, тётя Оля, спасёшь нас или нет?». Жалобные, заразы!
— Они меня любят! — заявила я. — Видите, как смотрят? Это — взгляд благодарности! И преданности!
— Мадам, — пробормотал кучер, растроганный до слёз. Или это снег таял у него на ресницах? — Они просто жрать хотят.
Марон смотрел на меня. Долго. Молча. Потом уголок его губ… дрогнул.
Опять.
Та самая дрожь. Та самая, от которой у меня мурашки по коже.
— Вы… невероятная женщина, Ольга Валерьевна, — сказал он. — Упрямая. Безрассудная. И… очень добрая. Даже к лошадям.
— Это не доброта! — фыркнула я. — Это — стратегия! Лошади — наш транспорт! Без них — никуда!
Я снова чихнула. На этот раз — с фейерверком.
— Простите, извините, салют был незапланирован, — прокашлялась я, пряча нос в платок и пытаясь депортировать бактерии из моего организма.
— Я попробую осторожно донести лошадей. Иначе вы замёрзнете. Вам нужно лекарство, — произнёс Марон. — У вас нет лекарства?
— От простуды уже нет, — ответила я, роясь в аптечке не без надежды найти завалявшийся флакон. — Но есть отличное средство против рвоты, диареи, кровоостанавливающее и от давления. Хотите? Приложу ко лбу — поможет от всего!
Мы смотрели в окно.
Сначала — ничего. Только снег.
Потом — ветер. Сильный. Яростный. Как будто сама зима решила с нами поговорить. Она завывала, словно огромный белый волк, спрятавшийся среди белой пелены.
— Короче, полетели, — заметил Марон, а я поняла, что он настроен решительно. Подойдя к лошадям, он похлопал их по спине, словно пытаясь успокоить. Кучера, похожего на сугроб, Марон затолкал в карету.
Я приготовилась к полёту, вцепившись в сидение.
— Ура! Мы опять полетим! — заёрзала Мэри. — Как же мне нравится летать!
— Аааа! — зажмурилась я, чувствуя, как карета поднимается в воздух. — Не смотри вниз! Не смотри вверх! Не смотри вообще! Думай о чём-то приятном! О тёплом чае! О мягкой постели! О том, что мадам Пим сейчас волки доедают!
Как же хорошо, что вокруг метель и ничего не видно. Ни высоты, ничего. Только белая пелена. Зато Мэричка расстроилась и обиделась на весь мир — она хотела смотреть, как мы летим над облаками, а не сидеть, как слепой котёнок.
Через пять минут — бух!