Аксель. Новая жизнь

26

Тонкие пальцы с кроваво-алым маникюром прочесывают белую гриву. Рука захватывает небольшие прядки длинных жестких волос и пропускает их сквозь пальцы.

— Ешь, мой хороший! Ешь, — нашептывает тихий женский голос.

Аксель делает взмах головой. Прижимает уши к шее. Дышит, быстро раздувая розовые ноздри. Издает непроизвольные звуки, напоминающие тихое фырчанье. Не принимает угощение, уготованное ему на узкой изящной ладони. Его тонкие ноги перетаптываются на месте, корпус напряжён, он фыркает и вскидывает морду вверх.

Рука перестает наглаживать седую гриву. Ухватывается за недоуздок. Вторая ладонь не перестает прижиматься к губам коня, заставляя его нервничать еще больше.

— Жри, тварь! Жри! — кричит некто, не переставая удерживать его. Аксель вскидывает голову, издавая дикое ржание, пытается встать на дыбы. По его морде течет белая пена. Пенистые ручьи бегут по серо-белой шее коня. Резким взмахом головы он стряхивает своего мучителя на пол. Конь брыкается и размахивает головой из стороны в сторону. По помещению раздается оглушительный женский вскрик. Конь бьет копытами по бетону и с грохотом заваливается на бок.

— Аксель! Аксель! Я сейчас помогу тебе! — кричу я, пробираясь сквозь захламлённое помещение. Проход денника завален всевозможным хламом. Огромные деревянные ящики расставлены в хаотичном порядке, брикеты тюкованного сена навалены кучами. Седла, сбруя, ведра, испачканные отрубями. Барьеры из планок и брусьев представляют собой бесконечную полосу препятствий. — Аксель! Я здесь! Аксель! — наконец добираюсь до него. Аксель лежит на боку, его тело вздрагивает от конвульсий. Кровь лужей растекается под его головой. Глаза коня закатываются, шея дергается. Я ухватываюсь за недоуздок, тяну его, пытаясь поднять голову. Кожаный ремешок рвется. Его голова тяжело падает на бетон. — Аксель! Вставай! Вставай, пожалуйста! — кричу я. — Аксель! Вставай! — мой истошный крик смешивается с его последним фырканьем. Тело Акселя вздрагивает в последний раз и застывает огромной серо-белой глыбой, похожей на громадный сугроб, доживший до весны и от того утративший свою кипельную белизну. Я лежу на его вздутом боку, глажу еще теплое тело. Глажу и шепчу:

— Не умирай, Аксель! Пожалуйста...

***

Моя жизнь в последнее время похожа на червивый фрукт. Снаружи она такая же гладкая и румяная. А внутри, ближе к косточке, а в моем случае к сердцу, гниль, испещрённая черными песчинками и исполосованная изъеденными туннелями. Рассматриваю половинки разрезанного персика и откладываю их в сторону. Разрезаю следующий. Липкий сок течет по пальцам. Разделяю две половинки… Чистый. Вынимаю ребристую бордовую косточку, тяжело отделяющуюся от мякоти второй половинки. Ее острый кончик вонзается в указательный палец. Рука дергается. На подушечке пальца надувается красная бусинка. Я по инерции прижимаю палец к губам. Чувствую солоноватый металлический вкус. Бросаю персик в тарелку и подставляю руку под струю воды, льющуюся в мойку.

— Доброе утро, доченька! — в дверном проеме показывается папа.

— Доброе.

— Зачем встала так рано? Сегодня же выходной, — папа подходит к газовой плите, приподнимает чайник, проверяя его на наличие воды, и щелкает электроподжигом. Достает банку растворимого кофе.

— Па! Убери. Я лучше сварю тебе, — тянусь за туркой, которая так и осталась стоять на столе после того, как я ее вымыла.

— Так чего подскочила так рано, — не унимает своего любопытства папа. Ставя банку с кофе обратно в шкафчик.

— Сон плохой приснился.

— Расскажешь?

— Нет. Не хочу вспоминать, пап, — оставляю чайник и на его место ставлю турку.

— Дочь! У тебя появился молодой человек?

Огромный букет невозможно было спрятать от папиных глаз. Вчера он не докучал мне вопросами. Но улыбнулся теплой улыбкой, увидев меня на пороге с цветами. Он весь вечер просидел на телефоне, закрылся в своей комнаты и не выходил оттуда до глубокой ночи. Поэтому этот разговор не мог ни состояться сегодня, ни смотря на то, что вчера мне удалось от него улизнуть.

— Да, пап. Появился.

— Я очень рад. Любовь — это прекрасно, доченька. Кто-то из клуба?

Я киваю.

— Это хорошо. У вас там серьезные ребята. И давно вы…

— Нет, пап. Недавно. Пожарить тебе яичницу, — пытаюсь сменить тему. После такой тяжелой ночи я не могу настроиться на разговор о Егоре. Надеюсь, папа не обидится на меня. Я расскажу ему позже. Сейчас все равно еще нечего рассказывать.

— Поджарь, — улыбается. Папа. — Доченька, я рад, что ты не будешь одна…

— Пап! Я не одна. Ты ведь со мной.

— Скоро суд! — его слова молнией прошивают мое тело.

— Ну и что! Пусть пройдет уже, наконец. Это просто нужно пережить! — смотрю на папу, пытаюсь разгадать его мысли.

— Да, доченька. Это нужно просто пережить, — улыбается мне он. — Вчера Маша заходила, хотела с тобой поговорить. У вас что-то произошло? Поссорились?

— Нет. С чего ты взял?

— Ну я же не слепой. Я же вижу, какими прохладными стали ваши отношения. Ни ты к ним, ни они к нам в последнее время не захаживают. Это странно…

— Пап! Мне просто некогда. Ты же видишь, сколько времени я теперь провожу в комплексе.

***

— Сегодня же выходной! — отодвигаю трубку подальше от уха. Егор позвонил мне в тот момент, когда я оплачивала проезд и слушала последние новости из жизни Ариши, второй внучки водителя автобуса, которой вчера лечили зуб.

— Ой! Ульяша! Они ей и мультики включили, и цветные пломбы — выбирай, какие хочешь! И песню ее любимую спели, и шоколадку пообещали! А она все равно рот не открывает. Щека уже с яйцо надулась...

— Ну и что. Я давно не уделяла время Акселю, — отвечаю Егору и параллельно киваю дяде Вове, показывая всем видом, что внимательно его слушаю. Автобус давно тронулся, а мне приходится стоять около водителя, не смотря на то, что в салоне полно свободных мест. — Я обещала ему, что сегодня проведу с ним немного времени, — поясняю Егору, который не перестает негодовать.

— Я бы отвез тебя!

— Я прекрасно доберусь на автобусе. Не отвлекайся от своих дел, — говорю ему, собираясь положить трубку.

— Пришлось просить, Иваныча, чтобы подменил меня на полдня! Ничего без деда не могут. Я приехал, пару слов ей сказал, на плечах покатал, и она на все согласилась. Правда, пришлось на руках ее держать...

— Уль! Ты здесь? — доносится из трубки.

— Веришь — нет. Вот ей зуб сверлят, а у меня самого шестерку словно стрелой пронзает. Арише больно! И мне тоже…

— Да не больно ей было, дядь Вов. Сейчас такая анестезия хорошая... Егор! Давай позже созвонимся? Мне неудобно говорить, — продолжаю кивать дяде Вове и сбрасываю звонок. Прослушав еще несколько случаев из жизни водителя и его внуков, и уступив место новым пассажирам, прохожу вглубь салона, занимаю одно из свободных мест.

Через три остановки в автобус подсаживается Тимур. Мое лицо вытягивается от удивления. Он сразу замечает меня и расплатившись двигается в моем направлении.

— Ничего себе! — восклицаю я. — Ты и общественный транспорт!

— Привет, — он падает на сиденье рядом со мной. — Я решил, что нужно быть ближе к народу, — заявляет Тимур.

— А на самом деле?

— А на самом деле... Егор, собака сутулая, не захотел меня везти! Я на мели… Прикинь, он мне в понедельник монет отсыпал. Я думаю: Ни хера он щедрый! Что б я всегда так жил. Я и жил, ни в чем себе не отказывал. С телочкой одной замутил. Бабло, естественно, не считал… Что я чмошник какой-то? А сегодня к нему: — Денег дай! Закончились… — Тимур демонстративно выворачивает карманы шорт. А он мне: — Иди на хер! Я тебе уже давал… Учись распределять свои средства… — Ишак, не мог предупредить, что я их месяц тянуть должен был.

Не могу сдержать улыбки.

— Воспитывает тебя, брат!

— Себя пусть воспитает. Придурок... Его же хрен поймешь. То ходит, гавкает на всех, то лыбится, как будто дури какой-то накурился…

— А вчера он какой был?

— Вчера целый день ходил как под кайфом… Вчера и нужно было у него деньги просить. Сам виноват, не воспользовался моментом. Упустил такой момент, — сокрушается Тимур. — Уль! А у вас с ним случайно не это… — Тимур потирает указательные пальцы друг об друга.

— Не понимаю, о чем ты.

— Да ладно. Это же видно. Только слепой еще не понял, что ты ему интересна.

— Интересна?

— Ну... Симпатична, интересна. Короче, нравишься ты ему. Только он же взрослый, сам же не признается. Будет ходить, рявкать на всех, кто на пути попадается…

— Я так понимаю, ты ему на пути попадаешься.

— Как ты догадалась? — разводит он руками. — Ты бы присмотрелась к нему, а… На самом деле он нормальный мужик. Он меня впервые увидел полгода назад и сразу опеку оформил. Хотя до этого знать меня не знал. Пахан умер. А матери я никогда не нужен был. Она вообще в Италии сейчас живет.

— Тебя папа один воспитывал?

— Ну как, воспитывал... Я его почти не видел. Он все время в разъездах был. До десяти лет в нашем доме нянька жила на постоянной основе. Потом она меня достала, и ее уволили. Я в основном сам по себе всегда жил.

— Один? — удивляюсь я.

— Нет. Почему? У нас водитель был, горничная и повар. С ними я и обитал.

— И тебе совсем не было одиноко?

Тимур пожимает плечами.

— Ты знаешь, я обрадовался брату. Я ведь не знал раньше, что он у меня есть.

Автобус в очередной раз притормаживает. Я смотрю в окно и подскакиваю с места. Понимаю, что снова чуть не прозевала свою остановку. Спасибо дяде Вове, что он не забывает проконтролировать этот момент. Мы выходим и направляемся к комплексу.

Пока идем Тимур продолжает вещать мне о том, как они живут с Егором вместе. О том, как тот пытается посвятить его в свои дела.

— Он же с четырех обычно работать начинает. И часов до одиннадцати, а иногда и до утра что-то пишет, чертит… Я один раз по собственной глупости сунулся к нему. Хотел контакт наладить. Мне показалась, что если у нас появятся общие интересы, может, нам полегче общаться будет. Так он меня потом несколько дней доставал: — Тимур, посмотри сюда! Что ты видишь? — а я смотрю, как баран, в эти его графики. Говорю: — Палки я вижу, Егор! Красные и зеленые палки... Вот длинная зеленая палка, вот короткая… — он психует, начинает мне опять хрень свою втирать.

— Так чем он занимается?

— На бирже торгует.

— И что каждый день? — спрашиваю я вспоминая вчерашний вечер, который мы провели вместе.

— Зависит от сделок...

Мы подходим к воротам. Заходим на территорию. По пути отмечаю, что машина Дианы припаркована на своем месте. Она то что здесь делает? Последние дни она нечасто здесь появляется. На территории еще несколько машин сотрудников и Костин Фольксваген тоже здесь. Почему-то сердце начинает биться быстрее. Я уже не слушаю Тимура, который продолжает болтать, не догадываясь, что я его уже не слышу. Голова сама начинает вертеться по сторонам. Тревога нарастает все больше и больше. Я ускоряю шаг, а за тем и вовсе перехожу на бег. Огибаю манеж и спешу к площадке, на которой тренируются конкуристы. Диана верхом на Акселе объезжает территорию.

— Что ты собираешься делать? — кричу ей.

Аксель слышит меня и игнорирует ее требования продолжать путь в выбранном ею направлении. Идет в мою сторону. Она сильнее бьет по его бокам ногами и тянет повод, пытается развернуть его. Он вскидывает голову, ведет себя очень беспокойно. Наконец я подбегаю к ними, хватаюсь за мартингал.

— Слезь с него! Ты же видишь, он нервничает!

— Отвяжись!

— Диана! Не смей заставлять его прыгать! И вообще, почему ты не надела ему ногавки?

— Твое какое дело? Его седлал Костя!

— Я уверена, что Костя готовил его к прогулке, а не к конкурной тренировке!

— Не много ли ты себе позволяешь, Ульяна!? Кто ты такая, чтобы я перед тобой отчитывалась — спрашивает она, зло сверкая глазами.

— Спускайся! — кричу я не своим голосом. — Ты и его покалечишь, и сама покалечишься! Ты же знаешь, что он не возьмет ни одно препятствие!

— Отвали! — Диана пытается оттолкнуть меня ногой. Аксель нервничает все больше. Меня прошивает молнией воспоминаний. Он так же нервничал у меня во сне. Конь бьет передними копытами. Я крепко вцепляюсь в мартингал, и только это не позволяет ему встать на дыбы. Я в буквальном смысле вешу на ремнях.

— Диана! — из далека доносится крик Светланы Олеговны. Она бежит к нам следом за Костей. Тимур тоже не отстает от них. Костя подбегает и хватается за повод.

— Диана! Спускайся! — запыхавшись, произносит Светлана Олеговна. — Ты меня добить решила? Что ты творишь?

— У меня больше нет лошади, мама. Поэтому мне больше ничего не остается, как взять его...

— Спускайся, — нервно произносит тренер. Наконец Диана спешивается. Костя отводит Акселя в сторону. — Что ты задумала? Тебе было мало сломанной ноги. Не хватает нам сломанного позвоночника?

— А ты что, волнуешься за меня? — Диана подходит ближе к матери. Становится напротив нее. Смотрит прямо в глаза. — Ты все у меня забрала, мама! Папа погиб из-за тебя! — Диана тычет пальцем ей в грудь. — Лаванду продали из-за тебя! — снова толкает ее. — Ты хотя бы раз задумывалась, какого мне? Ты задумывалась о том, что она значила для меня? Что ты сделала, мама, когда этот козел начал распоряжаться нашим имуществом. Сказать тебе, что ты сделала!? Ты побежала умолять его оставить эту больную рухлядь! — она указывает на Акселя. — Лишь потому, что Ульяна расстроится… Потому что Ульяна будет страдать! Ты не попросила за Лаванду, зато просила за Акселя... А вообще, мама, ты вырастила достойную воспитанницу. Ты воспитала ее под стать себе, — теперь она кивает в мою сторону, — ты воспитала, такую же подстилку, как и ты сама!

Звук звонкой пощечины оглушает всех присутствующих. Диана прижимает ладонь к щеке. Из ее глаз брызгают слезы. Она отворачивается от матери и смотрит на меня.

— Ты мне за все ответишь, сука! — бросает она мне и быстрым шагом направляется в сторону парковки.