Блог демона Шаакси, или адская работёнка

19

*

Я люблю человеческие города.

Красота и яркость, грязь и мерзость, разнообразие и скорость, серость и скука; в них столько оттенков и теней, низости и великолепия, правды и лжи, что глаза разбегаются.

Человеческие города в этом смысле похожи на самих людей, собственно.

Я люблю гулять и по старинным переулкам старых городов, и по запруженным движением улицам современных мегаполисов.

Но отдельным удовольствием было, конечно, пройтись по мегаполису с голубем на плече. Она ведь наверняка ещё не видела таких вот человеческих поселений: молоденьких ангелов в такие места попросту не пускают, не положено. Увидят ещё всякое… Но в обществе демона — почему бы и нет? Так что я шёл, любуясь неоновыми огнями, и представлял, что именно и как именно видит ангел (и что при этом чувствует).

Потому я как-то не сразу заметил, что ангел как-то очень уж долго и упорно молчит. А заметив, заволновался.

“Эй, ты в порядке там?”

Нет ответа.

“Эй, ангел?”

“Прости меня, Шаакси.”

А?

“За что?”

“Я уговаривала тебя убить человека.”

А, это…

“Забей и забудь, ты тут ни при чём. Лучше скажи, как тебе нравится город? Он сравнительно молодой, но…”

“Я не понимаю.”

“Как такой молодой город мог так развиться? Да ну, ничего нового под этой луной. Торговля, хорошее расположение, хлопок опять же…”

“Нет, не это.”

Да кто бы сомневался.

“Сказал: забей. Помнишь, что я тебе говорил о спасителях? Считай, вот тебе яркий пример: никогда не соглашайся никому помогать, пока не узнаешь, какой именно помощи от тебя потребуют. Иначе может получиться — и зачастую получается — очень неловко. Люди и всё такое.”

“Но она действительно страдала! Она говорила правду, когда рассказывала о своей боли, и страхах, и ребёнке. И тут вдруг — убийство… Как это может сочетаться?”

Я вздохнул и присел на ближайшую свободную скамейку, устроив птицу на коленях.

Предпочитаю во время таких вот разговоров смотреть в глаза.

“Скажи, — начал я мягко, — как ты думаешь, почему молодых ангелов, вроде тебя, отправляют только на простые дела?”

Она нахохлилась.

“Я бы не сказала, что все дела, в которых мне приходилось участвовать, были такими уж простыми. Мы порой ловили действительно опасных тварей, хочешь верь, хочешь нет. И спасали жизни!”

Я вздохнул.

“Не спорю. И не стану ни секунды приуменьшать твои достижения. Но видишь ли, в чём дело: готов спорить, во всех случаях, над которыми ты работала, было всё более-менее понятно. В смысле, когда у тебя на одной чаше весов поехавший демонопоклонник, приносящий человеческие жертвы колдун, сжигающие своих детей ведьмы и прочие постоянные клиенты паладинов, то сразу понятно, где тут хорошо, где плохо. Разночтения маловероятны: вот оно, зло и безумие в чистом виде, вот она, жертва. Дикси. Получите, так сказать, и распишитесь… Проблема только в том, что это скорее большое исключение, чем настоящее правило. И обычно всё не так просто. Именно это я и имел в виду.”

“Не так… просто?”

“Скажем так: уникумы, тянущие на настоящих чудовищ, среди людей рождаются на самом деле редко. Слишком много факторов должно совпасть, от агрессии и психических отклонений до соответствующих обстоятельств… Но повторюсь: исключение, не правило. И даже тех самых настоящих чудовищ довольно сложно узнать, живя с ними на одной улице. Потому что полная отмороженность не мешает им при необходимости быть милыми, переводить через дорогу старушек и всё вот это вот… Но ты, конечно, видела их в деле. И точно знала, кто тут монстр. Так?”

“Так,” — ответила она нехотя.

“Во-о-от. Но это не типичный случай, понимаешь? Эта вечная ерунда с людьми: противоречия. В них всегда намешано столько страстей, страхов, сомнений и побуждений, что только диву даёшься. Они будут тебе совершенно искренне страдать и считать себя жертвами, но это совершенно не помешает им в промежутках между страданиями воткнуть кому-то вилку в глаз — просто чтобы, значит, в одиночестве не страдать. В компании веселее, и вот это вот всё. Они будут ломать своих детей, творить с ними ужасные вещи — и при этом любить, конечно. Всем сердцем причём, без всякого. И не менее искренне они будут любить, заявляя нечто в духе “Так не доставайся же никому” своей желающей свинтить половинке. Они будут говорить тебе в глаза правду, и верить в эту правду — аж до вечера! А назавтра эта правда перестанет быть для них актуальной… Такие они, люди. Тут ничего не поделаешь.”

“И как же с ними работать в таком случае? У нас всё иначе, мы другие. Нам этого не понять, но как-то же надо — понимать?”

Хороший вопрос, а?

“Это придёт с опытом. Наверное. Хотя знаешь, я бы не сказал, что мы прямо вот совсем другие; по правде, так такие же точно. Просто… ты сейчас этого не помнишь, но людям ещё сложнее. Это вот всё… ну, справляться.”

“Сложнее?”

Я вздохнул.

“Ну знаешь, все эти их тела, и всякие загадочные процессы с гормонами, и голод, и холод, и защитные механизмы, и старость, и слабость, и всё вот это вот… Быть человеком сложно, короче. Интересно, познавательно, открывает много горизонтов, но при этом, верь мне, крайне непросто. Они — твари одновременно безумно могущественные и безумно слабые, и мотает их от одного агрегатного состояния к другому будь здоров. Это нужно понимать, учитывать и принимать. В смысле… у всех ангелов неизбежно наступает период, когда они изо всех сил пытаются исправить таких несовершенных, противоречивых и слабых людей. А когда не получается, идут вразнос по всем законам катастрофического мышления. Но поверь мне, тебе этого не надо. А насчёт работы с людьми… Ну, для ангелов я мог бы выделить несколько основных правил.”

“Слушаю.”

“Не верить людям, никогда и ни в чём, потому что они всегда лгут, себе в первую очередь. Не судить их — кроме тех случаев, когда это должностная обязанность или наглядная необходимость. Не пытаться сделать их совершенными. Заранее смириться с тем, что в мире людей не бывает добра для всех: спасая одно, калечишь другое. И наоборот, кстати. Потому всегда надо взвешивать, насколько вмешательство вообще оправдано, насколько оно нужно — потому что, как правило, и со своим спасением, и со своим уничтожением люди отлично справляются самостоятельно… И да, важное правило: ты не должна жалеть людей. Ни при каких обстоятельствах. И не делай такие глаза! Поверь мне на слово, ангельское “ути, бедненький, иди я тебя спасу” ещё ни одну из сторон до добра не доводило. Людям противопоказана жалость; с другой стороны, им необходимо сопереживать. Просто думай, глядя на них, о том, как страшно быть человеком в этом огромном мире, как сложно найти ориентиры, как непросто им с этими телами, как тяжело сочетать в себе чистую энергию бессмертной сущности и низменную природу телесности… Ладно, меня занесло. Просто сам факт: не жалей, не поддавайся на провокации и нытьё, но — сопереживай. И изо всех сил старайся направить их на тот путь, где они сами, без чудес и голосов с неба, смогут найти себя. Дать сил в самый тёмный час не совершенному святому с горы, но уставшему, заблудившемуся, слабому, смертному человеку, со всеми его ошибками и заблуждениями — вот что должны делать настоящие ангелы для людей. Смогут ли люди воспользоваться подарком, уже забота не твоя; твоё дело — подарить им шанс.”

Птица молчала и смотрела на меня очень странно.

Я же поймал себя на том, что отчаянно скучаю по нашим с ней философским разговорам, теологическим спорам и ночным чтениям… Возможно, слишком скучаю — и оттого говорю много лишнего.

Точнее, просто слишком спешу.

Известно же, что ангелы взрослеют намного медленнее, чем люди.

“Ты был бы лучшим ангелом на свете, — вдруг выдала она, — добрым и великодушным, чистым и прекрасным. Твои крылья сияли бы белизной и чистотой. Я знаю это. Я вижу это.”

Я только глаза закатил. Ехали мы, значит, ехали…

“Не-а, — зевнул я. — Ещё раз, ангел: я не был бы. Я не хотел бы быть. Как ты не можешь этого понять?”

“Это было бы лучше для тебя. Возможно, ты не способен осознать это прямо сейчас, потому что твои дороги ведут только в… кхм… ваш офис. Но…”

Лучше для меня.

О да.

Странные чувства начали зарождаться внутри, как приливная волна.

— Нет никаких “но”, ангел, — ответил я вслух с удивившей меня самого усталостью. — Я ненавижу саму идею наших офисов. Я создан для другого, я верю в другое, я есть другое.

“Возможно, я могла бы переубедить тебя, показать тебе…”

— Нет, ты не спасёшь мою душу, или что ты там вознамерилась спасать, — я говорил так злобно, что сам себе удивлялся. — Когда вы, спасатели и советчики, поймёте уже наконец: у каждого своё представление о том, что для него хорошо. То, что идеальное решение для одного, кошмар наяву для другого. Пойми и смирись, ангел: я не хочу карьерного роста, смены офисов, белых перьев, вымышленной чистоты и бездонных небес. Если тебе необходимо меня спасти, то изволь: больше всего на свете я хочу оставить это больное дерьмо про добро и зло за спиной. Отбросить пропаганду обеих сторон, и оковы офисов, и цепи проклятого кольца, и бесконечные человеческие амбиции, и замкнутые тем самым кольцом дороги. Я хочу свои крылья назад, ангел — не белые и не чёрные, просто мои, те самые, сотканные из чистой стихии свободного, лишённого оков ветра. Я хочу совершать дела, и хорошие, и плохие, какие только вздумается — и сам за себя расплачиваться, и лишь перед своей судьбой отвечать за содеянное. Я хочу путешествовать по мирам и отражениям, хочу видеть людей и существ, хочу разговоров о природе бытия с мудрецами, хочу пьянствовать в трактирах с лепреконами, хочу быть с душой, которую… Не важно. Я не хочу вверх или вниз, не хочу быть царём горы. Я хочу снова быть нильским ибисом, над которым нет никого, кроме воздуха и реки… Но тебе плевать, верно? Ведь ты так хочешь меня спасти, правда, ангел? Так хочешь спасти, что готова нацепить мне на шею очередной ошейник… Знаешь, уж точно не тебе говорить что-то о человеческих противоречиях! Ты поймёшь чужое лицемерие получше прочих, если дашь себе труд заглянуть в зеркало. Смирись!

Глаза почему-то жгло.

Я прикрыл их, а когда открыл снова, она сидела у моих ног, и античное одеяние струилось чуждой рекой по асфальту, а глаза цвета пустынного заката смотрели на меня с болью.

— Ты плачешь, Шаакси, — заметила она тихо.

Что?..

Чтоб его.

— Это всё твоя ангельская магия, — бросил я раздражённо, — я успел уже забыть, как оно ощущается… Поболтали и хватит, теперь пора идти. Хватит с меня…

Она удержала меня, когда я попытался подняться.

Мягко, не используя свою ангельскую силу — но прикосновения этих рук всегда были для меня цепями куда более надёжными, чем любые другие. И дрожь этих пальцев, стирающих слёзы с моих щёк, может обезоружить качественней всех заклинаний на свете.

— Прости меня, — шепнула она. — Прости. Я действительно воздействовала на тебя своей силой ангела-хранителя. Я хотела, чтобы обнажилась потаённая часть твоей души, что скучает по небу. Но я не думала, что это так…

Больно.

Ты не думала, что мне так больно.

Ты не задумалась о том, что небо, по которому скучаю я, не имеет отношения к вашему лицемерному офису - который, если честно, просто карикатура в глазах такого, как я.

Но мы не скажем этого вслух. Правда, ангел?

— Забыли, — ответил я. — Идём работать, хорошо?

Наверное, тон мой был слишком холоден, потому что отпускать меня она не пожелала.

— Шаакси, прости меня! Я…

— Успокойся, — я осторожно накрыл её ладонь своей, неспособный смотреть в эти полные искреннего раскаяния глаза. — Всё хорошо. Я не злюсь.

Ничто не хорошо. Я злюсь.

Но тебе я прощу и не такое — просто потому что ты жива.

Мне страшно это признавать, даже просто перед собой, но тебе я прощу всё — потому ещё вчера я думал, что тебя больше нет.

Такие вещи способствуют всепрощению лучше, чем все сказочки о добре и свете, вместе взятые.