Будешь моей мамой?

Глава 11

Адам

Все, звездец, меня разорвало на тысячу маленьких злых Адамчиков! Какого художника моя няня строила глазки какомуто перцу с бугра, а не находилась с детьми?! Что-то не сильно она похожа на подозреваемую в киднепинге!

Стоит, флиртует, а дети перепуганные! Это как вообще?! И почему мужик пялится на ее длинные ноги?! Что Олененок умела хорошо — быть натурально женственной: платье-поло с кокетливой юбочкой, ни декольте, ни каблуков, но длинные волосы до самых ягодиц спускались, глаза с пушистыми ресницами горели, розовые губы всегда в немом призыве — это прямо искусство какое-то! Таких женщин хочется спасать, коня запрягать, избу эту, мать ее, тушить или, наоборот, поджигать. В горы подниматься за вчерашним снегом и с вершины соколом лететь. Только я знал, что эта женщина из стали, мягкой и податливой: согнуть можно, сломать — никогда!

Я бросился к заплаканной дочери и Тима обнял. Дети в нашей культуре — это реально цветы жизни, поэтому к сыну Саши, несмотря на наши с ней прошлые ошибки, относился реально как к родному. Хороший парнишка, вот от души! Он тянулся ко мне, а я вообще не против, пусть и не одной крови мы. Дети не должны быть ответственны за грехи родителей, а грешны мы все.

— Все хорошо, — поцеловал макушку дочери. — Скоро домой поедем, — потрепал Тима по светлым волосам. — Что здесь происходит? — детей спрятал за спиной, сложил руки на груди и впечатал грозный взгляд в нашу нянюи ее нового знакомого.

— Документы предъявите, — мужик не пасовал, наоборот, готов хорошенько пособачиться. У него сто процентов звание и звезды на погонах. У меня куча родни и братьев по духу в тех же структурах, а еще деньги. Про кулаки молчу. Я борьбой в юности занимался, но сейчас мне нужно руки беречь, как и голову, но ради козла, который Сашу взглядом раздевал, сделаю исключение. Удивительно, что она этого не видела — он же буквально имел ее глазами!

— Может, мне еще бомжу на Киевском паспорт показать? — саркастично поинтересовался. — Удостоверение покажите и объясните, на каком основании задержали моих детей и няню?

Я не двигался, ждал, когда по форме представится. Мужик усмехнулся и пошел на меня. Драке-таки быть. Пускай первым начинает. Мля, я ж как Черный плащ летел Сашу спасать — адвоката и брата из Следственного комитета прихватил, плюс пара крепких ребят на всякий случай. Я же москвич из Дагестана, у которого везде братья.

— Богдан! — Хан вошел в каморку безопасников. — Здорово, майор, — они побратались.

— Адам, брат, что случилось? Вайб от вас напряженный, — и хмыкнул. — Классное слово «вайб», да? В тиктоке услышал, — и запрокинул голову, смеясь. Вот кто умел обстановку стабилизировать. Я непроизвольно усмехнулся.

— Да есть вопросы к брату твоему, — майор бросил на меня колкий взгляд и коротко объяснил суть обвинений.

— Конечно, этого его дочь! — воскликнул Хан и расплылся в смачной улыбке: девушку красивую заметил. — Хорошая няня, — и на меня, играя бровями: — Твоя?

— Дочери, — надавил голосом. На нас ребята смотрели, ё-моё! Что за намеки! — Александра, соберите детей. Домой поедем, — затем меня проводили к теще. Весь этот фарс устроила Анаид Саркисовна.

С тещей мы неплохо общались когда-то: она в Штаты прилетала, а когда мы в Россию вернулись, пирогами встречала. Но смерть Мадины ее подкосила, а мужа — вообще убила. Вроде как в кавычках, но по факту…

— Анаид Саркисовна, — зашел в какую-то бытовку: тут и раскладушка, и мелкий скарб, и перекус на обед. Жутко пахло копченой колбасой, у которой явно проблемы с качеством, — здравствуйте, — попытался быть мягким, не хотел раздражать и без того раздраженную психику. Только Всевышний знал, насколько нелегко это давалось мне! Аллах, пошли мне терпения!

— Адам… — с лютой горечью произнесла мое имя. — Нашел уже замену моей девочке?

Я молчал. Она ведь знала, что женитьба на Мадине — долг чести и слово мужчины, но это совсем не про любовь. Знала лучше многих.

— Русскую любовницу к моей Саби приставил! — буквально выплюнула.

— Это няня, Анаид Саркисовна. Няня Сабины. Вашей внучки, которую вы очень напугали, — мне было тяжело оставаться толерантным: мою дочь снова окунули в горькие воспоминания, весь прогресс ослу под хвост! Я ведь знал, лично слышал, что теща пыталась внушить моей девочке, что это я убил ее маму. Хотела, чтобы Сабина сама попросилась жить к бабушке. Это величайшая глупость и ложь. А еще очень обидно. Я не святой, далеко не святой, но подобного груза за мной не было!

— Не ври мне, шайтан! — она прытко вскочила. — Ты не любил мою дочь при жизни. Вряд ли ты хранишь ей верность после смерти!

— Не любил, — честно признал это. — Но никогда не изменял.

— При жизни! — погрозила пальцем Анаид Саркисовна.

— А разве можно изменить умершему человеку?

— Можно изменить памяти! — и возвела руки к Всевышнему. На себя и свою верность мужу намекала. Тут мне нечего возразить, ее выбор.

Мать Мадины глубоко верующая, но я не считал ее правой в своих обвинениях. У меня не было планов жениться вновь, но не из-за воспоминаний о покойной жене. Из-за дочери: я боялся ее реакции на мачеху. Из-за себя: брак не по любви оказался совсем не малиной. Возможно, если бы не знал, как это — любить, было бы легче, но я это ощутил к своей Саше Олененку. Неважно, было ли с ее стороны ответное чувство, но я любил, чувствовал ее сердцем! А брак с Мадиной — просто долг, который после родов стал мукой. Я жалел ее и мучился рядом. Да, каюсь, грешил в мыслях, много, в том числе и ожиданием смерти жены. Стыдно? Стыдно. Но так было. Всевышний слышал мои мысли и покарал, как и положено.

— Отдай мне внучку! — теща неожиданно сникла. — Рожай со своей русской, как твой отец. Дай мне смысл жить дальше…

— Этого не будет, — холодно ответил. Я свою дочь не отдам. Детей должны воспитывать родители!

— Будь ты проклят! — снова загорелась своим безумием.

— Я уже проклят, — горько усмехнулся. Аллах позаботился об этом. Я не мог сказать, что был счастлив в жизни, только сейчас начало проясняться: желание жить появилось, но не только ради дочери или профессии, как жил до того, а ради себя самого, мужчины и человека — Саша Лисицына меня оживила. Жаль, что не поцелуем. — Хан, — повернулся к нему, — отвезешь Анаид Саркисовну домой?

Он шутник тот еще, но сейчас был серьезен и не отсвечивал в нашем обвинительном диалоге. Он как раз родня со стороны моей покойной жены, и он знал, что Мадину я никогда не обижал ни словом, ни делом. Моя вина лишь в том, что не любил ее. Но это было лично моей проблемой.

— Конечно, — мы пожали друг другу руки. Хан разберется, а мне с отцом поговорить бы: он должен попытаться направить Анаид Саркисовну на лечение, иначе болезнь начнет прогрессировать. Изначально мы столкнулись с апатией и депрессией и дошли до маниакальных расстройств. Что дальше? Не хотелось бы проверять.

Я вернулся за детьми и Сашей. Она сидела на стуле, а Сабина забралась ей на руки: Тим что-то рассказывал, а девочки улыбались — дочка изумленно, а ее няня как-то растерянно. И этот Богдан-майор рядом крутился! Женщина с двумя детьми, ау него чесотка в паху! Я тоже, глядя на Сашу, не только о высоком думал, но мне можно! Это моя бывшая женщина и теперешняя… Няня!

— Пойдемте, — звучал грубее, чем следовало. Хан сказал, что никаких протоколов не составляли. Инцидент исчерпан без всяких бумажных следов.

— Саша, ваши пакеты, — опять этот мент!

— Я думала, что потеряла их в суматохе… — с мягким изумлением заметила и расцвела в улыбке. — Спасибо, товарищ майор.

Это типа кокетство?! Да ё…

— Я позвоню, — тихо произнес он, передавая пакеты с покупками и едва заметно касаясь ее руки. На моих глазах! Ни стыда, ни совести, ни возможности дать ему в морду! Что-то ревную я, ох как ревную…

— У меня одно кресло, — устало взлохматил волосы на парковке торгового центра.

— Я пристегну Тиму обычным ремнем, — вполне миролюбиво предложила Саша. Умная женщина: на рожон не лезла, если это бессмысленно. Меня заводить не нужно, я уже заведенный.

Я задумчиво правил к дому, растеряв весь запал и злость. Адреналин схлынул, оставив опустошение. Диалог с тещей морально истощил. Вроде бы никогда не чувствовал вины за смерть Мадины, но за два года обвинений — удар постепенно пробивался к цели. Если долго называть человека дураком, он реально дуреет.

Я нашел в зеркале заднего вида Сашу: моя дочь вопреки увещеваниям забралась к ней на руки, а Тиму досталось кресло. Я слабо улыбнулся. Олененок уверена, что наше расставание легко далось мне, но Всевышний подтвердит, что это не так. Совсем не так!

Стажировка в Нью-Йорке буквально спасла меня от мук совести вперемешку со жгучим желанием послать всех и вернуть себе любимую женщину! Начав практиковать с американскими коллегами, я сумел забыться и полностью погрузиться в мою бессменную любовницу — медицину.

Мадина знала, на чем основан наш брак, и тем не менее грустила. Молодая девушка, не знавшая мужской страсти, ласки, нежности и… любви. Конечно, любви. Жена спрашивала, был ли у меня кто-то? Кто жил в моем сердце и не давал нам сблизиться? Я солгал ей. Объяснил мою деликатность в вопросе консумации брака слабостью ее здоровья. Сердце Мадины могло в любой момент остановиться, и я не посмел отнять у нее крупицы счастья плотской близости. Ведь она полюбила меня. Мадина была симпатичной девушкой, хоть и не тонкой блондинкой, которая меня очаровала в Москве. В Мадине сложно было угадать страшный диагноз, однако я знал и не испытывал влечения, но изменять — вне моего кодекса чести. Конечно, все случилось: физическое удовольствие было, но ни душу, ни сердце, ни даже голову не задело.

— Станция Березайка, кому нужно — вылезай-ка, — хотел замять инцидент, чтобы дети быстрее обо всем забыли. Зная свою дочь, уверен: сон будет беспокойным, а рисунки — темными и пугающими. Такое уже было. Как у Тима — не знаю, но почему-то чувствовал в нем настоящего мужчину, без страха и упрека.

Так и вышло. Тим хорошо поел и завалился спать. Сабина же после ванны и вечернего массажа уснула, но начала хныкать во сне. Саша позвала меня.

— Я могу лечь с ней, — предложила шепотом.

— А Тим? — все же он тоже пережил шок, но видно, что у него психика крепкая, даже закаленная. Если вспомнить мужика, которого Саша привела в дом, — это неудивительно.

— Он уже дрыхнет без задних ног, — отмахнулась она. — Но если что, придет сюда, я предупредила на всякий случай.

Я подошел к спящей дочери, откинул простынь (меньше микробов богу микробов) и, стараясь не разбудить, погладил по волосам, медленно и успокаивающе.

— Адам Булатович, а… — Саша замялась.

— Что? — шепотом.

— Та женщина из ТЦ… Это бабушка Саби?

Мы не обсуждали произошедшее: очевидно, у Саши были вопросы. Мало ли, что успела наговорить Анаид Саркисовна.

— Да. Это мать моей покойной жены. Она напугала тебя?

— Больше детей… — едва слышно ответила. — Она хотела забрать Сабину и… И обвиняла тебя в смерти Мадины, — прямо взглянула на меня. Неужели искала признаки причастности к ее смерти? Губы скривились в горькой усмешке.

— Она потеряла дочь и хотела заменить ее внучкой.

— Ей нужна помощь, — под наш шепот возня Саби прекратилась, дыхание стало ровным и глубоким.

— Думаешь, я не знаю, Олененок? — не сдержал горечи в голосе. — Сабина — мой единственный ребенок. Я никому и никогда не отдам ее. Других вариантов лечения теща не рассматривает.

— Я не это имела в виду, — слишком громко сглотнула, пряча руки за спиной. Такая красивая. Такая близкая. Такая желанная. Такая далекая.

— Иди к сыну, Александра, — хрипло велел. Я не в настроении сегодня играть по ее правилам. Поэтому лучше не играть вообще, либо сразу идти в мою спальню.

Конечно, я хочу, чтобы мы снова стали близки физически! Но еще больше хочу уснуть вместе, под утро, и чтобы мягкие пшеничные волосы лежали на моей груди; будить поцелуями хочу, щекотать изящные ступни и слышать звонкий смех. Это намного больше, чем голая похоть. Саша нужна мне, а мне очень хочется стать нужным ей.

Проснулся в кресле, затекший и помятый. Время только шесть утра: в спортзал, а потом сразу на работу. Ушел тихо: не стал никого будить и требовать свой турецкий кофе.

— Черный, двойной американо, — заказал на стойке фитнес-бара при клубе.

— Кофе с десяти. Сейчас только кислородные коктейли, — ответила местная фитоняшка. Хожу сюда уже год, но имени так и не запомнил.

— Рот в рот делаете? — услышал сзади насмешливо узнаваемое. — Здорово, братуха.

— Не делаем, — девушка передала мне коктейль и улыбнулась многообещающе: — Только для вас…

— Ой ой! — цокнул Рустам. — Это не ты такой офигенный, — ткнул меня в бок, — это я Ольке просто неделю уже не звонил, — и подмигнул, заржав конем педальным.

— Оленька, — вернул улыбку и даже пообещал себе не забыть ее имя до конца рабочего дня, — я пойду и прямо сейчас набью ему морду, — пообещал хорошей девочке. Она не в моем вкусе абсолютно, но приличных, которые за деньги нет, я чувствовал сразу. Зря Рустам с ней так.

Мы с братом боксировали молча первые минут пять, но у него язык как то помело, но иногда это полезно:

— До меня тут слух дошел, — напролом два джеба, едва успел закрыться. Рустам хохмач, но в двадцать лет чемпионом страны по боксу стал. Люлей вставить для него легко. — Дядя Булат тебе невесту ищет.

— Ага, знаю, — попал ему в солнечное сплетение. — Прости, брат, случайно. Но не думал, что отец кинул такой клич, — и получил слегка по печени.

— Сам ошалел! Тебе под сраку лет, а он тебя женит, как пацана, не нюхавшего женский половой орган!

Мы обменялись парой ударов. Хорошо, отрезвляет.

— Тем более у тебя Саша и Регина, — продолжал разглагольствовать Рустам.

— Регина не у меня, — ответил хуком справа, — а Саша моя няня, — сделал подсечку, хотя это и против правил.

— А я думал, няню для Саби нанимал, — заржал, лежа на матах. — В следующий раз, — погрозил пальцем, — бить буду посерьезке! — я рассмеялся и протянул руку, помогая подняться. Рустам знал, что мои руки реально золотые и застрахованные.

— Не обижай девочку Олю, хорошая же.

— Я подумаю, — ответил даже слишком серьезно.

С ура у меня была планерка с заведующими отделения и ведущими специалистами. Через полчаса я попросил остаться Регину и нашего нового кардиохирурга. Он и полугода не проработал, но демонстрировал хорошую чуйку, верил в технологии и не боялся рисковать, спасая человеческие жизни. Я и сам был таким в тридцать лет: талантливый, амбициозный, решительный. Изменился ли я с годами? Да, потому что отвечал теперь не только своей головой, но и людьми, работавшими под моим началом.

— Коллеги, — я взглянул на кт-снимки пациентки, — Мария Ивановна Семеновна, восемьдесят два года. Регина Павловна, вы первая осматривали ее. Ваше мнение?

Регина говорила со мной сквозь зубы и всячески демонстрировала обиду, Но исключительно наедине и не тогда, когда вопрос стоял остро.

— Адам Булатович, случай очень сложный: острая расслаивающая аневризма восходящего отдела аорты. Угроза разрыва высочайшая. Без операции прогноз — часы, может, сутки. Но… — Регина осторожна относительно всего, что могло испортить статистику ее отделения и навлечь гнев министерства, а также повлечь судебные разбирательства. — ей восемьдесят два. Сопутствующие патологии: мерцательная аритмия, хроническое заболевание почек третьей стадии, перенесенный в прошлом году ишемический инсульт с остаточными явлениями. Риски анестезии запредельные!

— Но мы не можем просто сложить руки! — энергично вскинул подбородок Марк Александрович. — Да, возраст. Да, риски. Но техника отработана! Мы можем попробовать поставить эндопротез. Это меньшее вмешательство по сравнению с открытой операцией.

— Марк, я восхищаюсь твоим оптимизмом, — едко заметила Регина. — Но посмотри на снимки, — показала на экран. — Расслоение начинается прямо от корня. Затронут клапан. О каком эндопротезе речь? Нужна операция Бенталла-Де-Боно. Полная замена восходящей аорты и клапана. Это восемь часов на АИК при глубокой гипотермии. Ее почки этого не переживут. Шанс, что она вообще сойдет со стола, — десять процентов, не больше. Мы ее не спасем, а просто прооперируем. Потратим время, испортим статистику клиники и, вероятно, попадем на судебную тяжбу о неоправданном риске! Супер! — и посмотрела на меня.

— А какой шанс выжить без операции? — Марк не сдавался, наоборот, боролся. — Ноль! Мы хирурги, наша работа — бороться. Да, будет сложно. Да, нужна тотальная артериальная перфузия, возможно, установка временного шунта на почку. Но современная медицина должна дать ей этот шанс!

Я спокойно смотрел на них обоих поочередно.

— Марк, твоя настойчивость делает тебя хорошим хирургом, но Регина Павловна права в своей оценке рисков. Вопрос не в том, сможем ли мы технически выполнить эту операцию. Вопрос — должны ли мы это делать?

— Именно! — воскликнула Регина. — Мы принесем ей не спасение, а страдания. Она умрет не от разрыва аорты во сне под морфином, а в многодневной борьбе с полиорганной недостаточностью после операции, на ИВЛ, с трубками во всех отверстиях. Это мучительно. Иногда невмешательство — это тоже врачебное решение.

— А как же клятва? «Не навреди» — это ведь не значит «не тронь». Мы навредим, бездействуя! А если бы это была ваша бабушка, Адам Булатович?

— Марк Александрович, личные аналогии здесь неуместны, — строго прервал эмоциональный спич. — Мы говорим о пациентке, которая не может принять решение сама, а родственники полагаются на наш профессионализм. Они спросили: «Доктор, что делать?». И наш долг — дать им не ложную надежду, а честный прогноз.

Я снова взглянул на снимки. Это очень сложно: и выбор, и операция, а исход — десять процентов. Всего десять, но…

— Я согласен с Региной Павловной: риски неоправданно высоки. Вероятность благополучного исхода стремится к нулю, но… — встретился с упрямым взглядом Марка Александровича. — Мы консилиумом принимаем решение об оперативном лечении. Марк, вызывайте родных, описывай риски и перспективы, бери письменное согласие на операцию. Готовимся. Будешь мне ассистировать. Это вызов, а я их не умел игнорировать.

Регина громко фыркнула. Марк смотрел с восхищением и готовый бороться до конца. До победы.

— Адам, — когда мы остались вдвоем, вскочила и принялась расхаживать по кабинету, — ты понимаешь, что это самодурство?

— Это наша работа, Регина Павловна, — откинулся в кресле и закинул руки за голову.

— Яне согласна с вашим решением и обязательно запротоколирую свое мнение.

— Это твое право.

— Какой же ты все-таки идеалист, — покачала головой и неспешно обошла мой стол. — Я скучаю, Адам… — коснулась бедра и повела ладонь вверх, к паху.

Я поймал руку, убирая от себя. Не хочу. Да, нам было хорошо в интимном плане: мы оба кончали, но это нельзя назвать близостью. Сейчас меня возбуждала только одна женщина, и совсем не факт, что я смогу получить ее. Но Сашу я знал слишком хорошо: я помнил ее! Она никогда не будет с мужчиной, который крутит сразу с несколькими женщинами. Она ушла от меня сразу, как узнала про невесту, хотя я даже не касался Мадины интимно.

— Регина, все закончилось…

— Из-за этой няни? — отчаянно поджала губы.

— Из-за меня. Из-за нее. Но не из-за тебя. Извини.

— Не извиняйся, Сафаров, — нервно коснулась волос. — Ты ведь не чувствуешь себя виноватым.

Я не ответил словами, только взглядом. Я не мог отвечать за то, что она сама обманулась на мой счет, так же как и не собирался быть с женщиной только для того, чтобы не считаться козлом и подонком. Я это уже проходил и все равно стал козлом и подонком, только для другой женщины. Я такой, какой есть, и роза моя цвела на для Регины. Тупая шутка, согласен, но я не стендапер.

Следующая неделя выдалась очень сложной, но было чем гордиться: во-первых, мы с Марком провели операцию успешно, и пожилая пациентка неплохо проходила процесс восстановления и реабилитации. Этот сложный случай даже вынесли отдельным докладом на предстоящей кардиохирургической конференции. Во-вторых, дети пошли в научный лагерь. Все рады, довольны, даже немного благодарны. Теперь мне варила кофе исключительно Саша, вот такое молчаливое «спасибо», было приятно.

Всю неделю возвращался домой поздно, и сегодня не исключение. Фары мазнули по фасаду дома и выхватили на террасе хрупкую фигуру, закутанную в плед: длинные волосы густой волной укрывали одно плечо, голые ноги подогнуты под себя, длинные пальцы как-то обреченно держали дымящуюся чашку, взгляд задумчиво-тоскливый.

— Меня ждешь? — подошел со спины. Саша вздрогнула и вскинула голову. Так задумалась, что не заметила мою машину. Значит, не меня встречала, эх. — Саша? — мне не понравился затравленный взгляд и красные глаза.

— Тима подрался в лагере. У него такой синяк… — развела руками. — Меня вызвали завтра к директору, — шептала она. — Ничего не объяснили, и он молчит, — всхлипнула тихо и тут же зло вытерла глаза. — Извини, я просто…

— Не волнуйся. Я все решу, — сжал губы.

Завтра с Тимом поговорю и лагерь этот ко всем шайтанам разнесу!