Будешь моей (СИ)

Глава 20. Тина

Начинать разговор самой не пришлось. Митрофан приехал на ужин, задержался, беседовал с отцом, старшими братьями, потом отозвал меня в сторону:

— Прогуляемся, Иустина?

Я глянула на отца, тот показал взглядом, чтобы шла, позволяет. Сашу бы в жизни не отпустил с Ефимом, тот бы и не посмел на ночь глядя звать невесту прогуляться. И где гулять-то?

Вокруг глухая тайга. С одной стороны луг, круглосуточно источающий травянистый аромат. С другой глубоководная река плещется о мостки. С третьей дорога, подходящая к воротам, убегает вдаль.

Понуро пошла следом за Митрофаном, стесняясь своего неприглядного облика. Однотонная рубашка с длинными рукавами, тёмно-серая юбка до середины икр, разношенные балетки. Волосы в косу собраны, без грамма косметики, привычных духов, ещё и косынка на голове. Отвыкла от такого внешнего вида, нравилось наряжаться, носить модное, красивое.

Митрофана не интересует, как я выгляжу, в корове важен удой, а не внешность, — «приободрила» я себя.

— С отцом твоим говорил, знаешь, наверное, — начал Митрофан, вопросительно посмотрев на меня.

— Знаю, — кивнула я, глядя на реку в лучах заходящего солнца.

Другого берега почти не видно, есть он, нет…

Вдали высокий утёс, заросший непроходимым лесом, чуть поодаль песчаный берег, похожий на гостеприимный пляж, вот только никто там никогда не купался. Сельским далеко, нам непозволительно.

— Неволить тебя не хочу, — спокойно продолжил Митрофан, — если против, скажи сразу, обиды держать не стану.

— Не против, — выдавила я, покосившись на крепкую мужскую фигуру.

Может, права поговорка, стерпится — слюбится? Не на пустом же месте она возникла… Народная мудрость не ошибается.

— Ты не бойся, не обижу, — продолжил тем временем Митрофан. — Лука Тихонович говорил, что ты в программу хочешь попасть… докторскую какую-то.

— Хочу, — снова выдавила я, нахмурившись. — «Земский доктор» называется. Квартиру дают или деньги на съём, единовременное пособие…

— Съездим на следующей неделе, разузнаем вместе. Если понравится тебе, я не против переезда. Деньги на новое жильё у меня есть, что там предложить-то могут, — небрежно махнул он рукой. — Здесь можно продать, там построить… — продолжил рассуждать Митрофан. — Сестру ты хотела забрать? Не возражаю, пусть с нами живёт. У меня трое ребятишек, ты знаешь. Если ты моих примешь, то и я Ангелину приму. Общие пойдут. В доме, где детей много — счастье. Я всех прокормить, в люди вывести смогу. Прибыльное ремесло в руках.

— Расскажи… те о детях? — чуть заикаясь, попросила я.

— Расскажу, только называй меня на «ты». Неловко как-то… выкаешь, будто я старый совсем или важный какой, — мягко улыбнулся Митрофан, внимательно глядя на меня.

— Расскажи, — поправилась я.

— Старшей семь в сентябре будет, в школу в этом году пойдёт. Василиса. Послушная, помощница моя первая, если по дому что надо, всегда сделает. Роману пять исполнилось — вот он хулиган, дня не проходит, чтобы не набедокурил, не влез куда-нибудь, — улыбнулся Митрофан. — Ругаю, конечно, наказываю, только мальчишка и есть мальчишка, что с него возьмёшь, — усмехнулся по-доброму. — Сестра говорит, лупить надо, от жопы до головы самый короткий путь, а я гляну на ту «жопу», что там бить-то? — Показал на свою широкую, увесистую ладонь. — Младшему год недавно справили, что про него рассказывать? Ест, спит, ходить начал… шкодничает. Вовчик. Владимир. Ты не бойся, Иустина, я не собираюсь полностью на тебя детей повесить, помогать во всём буду. Я, знаешь, всему научился… — с небольшим надрывом, который постарался скрыть, сказал Митрофан.

— Познакомишь? — попросила я.

— Обязательно познакомлю, — кивнул Митрофан.

Мы пошли вдоль берега по плохо протоптанной тропинке, здесь мало кто ходил, иногда рыбаки — знакомые отца — причаливали у деревянного пирса напротив нашего дома, выгружали улов.

Солнце неумолимо опускалось в воду, окрашивая тёмную гладь в ярко-оранжевый, почти огненный цвет.

Такой же был, когда я поехала с Олегом на озеро, и он целовал меня на фоне заката, обещая так много, не исполнив в итоге ничего.

Хотя… ничего он не обещал. Сама выдумала, как идиотка.

Не «как», самая настоящая идиотка. Ещё считала, что умнее Зои. Ей Стас обещал, у неё были причины верить, а у меня… что было у меня? Секс, суши, шампанское, кальян?

Ни слова о любви, о будущем.

Самой-то не противно от себя, Иустина? Теперь Иустина. Побыла Тиной, достаточно, за всё в жизни приходится платить.

Твоё настоящее будущее идёт рядом. С ощутимой любовью рассказывает о своих детях, интересуется твоими планами, в расчёт их берёт, готов жизнь свою менять ради этого. Гелю согласен взять. Нет никаких сомнений, всё исполнит, что обещает.

Потому что такие мужчины слов на ветер не бросают, некогда им лясы точить, глазами стрелять, они делом занимаются. Жизнь у них одна, честная, без двойного дна, лицемерия, лжи.

Так хотелось думать, верить в это хотелось.

— В гости позвать тебя хочу, послезавтра, как раз пост закончится, — спокойно сказал Митрофан. — Посмотришь, как я живу, может, поменять что захочешь. Если и вступим в программу, — про себя я отметила, что он сказал во множественном числе «вступим», будто уже разделял со мной мою жизнь, трудности, взлёты и падения, брал на себя сложные решения, — всё равно первое время там жить будем. Ремонт какой захочешь или ещё что, до осени сделаю, — пообещал он твёрдо.

— Не знаю, отпустит ли отец, — буркнула я.

Раньше меня не отпускали, не то что к парням в гости, об этом речи быть не могло, к девушкам. Только в семьи нашего согласия, чтобы на меня посмотрели, я кого-то приглядела, обязательно под присмотром взрослых. Те из зоны видимости молодых не упускали, ни ребят, ни девочек. Всех строго блюли, без оглядки и исключений.

— Чего ж не отпустит? — улыбнулся Митрофан. — Сашу к Ефиму не отпустит. И у Ефима родители не поймут, если отпустит. Всё по правилам быть должно, по традициям. А мне кто указ? — пожал он плечами. — Никакой крамолы в том, чтобы нам познакомиться ближе, не вижу. Хозяйке дом понравиться должен, к детям приглядеться надо, им к тебе… На следующей неделе думаю тебя с сестрой в райцентр взять, в парк. Бывала Ангелина в парке?

— Нет, — покачала я головой.

Праздность — грех.

Веселье отвлекает от молитвы.

— Свожу, — уверенно ответил Митрофан.

— Не грех разве? — пытливо посмотрела я жениха.

— Она ребёнок, какой для неё в веселье грех? Детям в этом мире жить, он не только из поста, молитвы и труда состоит, но и из соблазнов. Если взрослые не покажут, не научат бороться, зло от добра отличать, то не успеет выпорхнуть из родительского дома, таких грехов нахватается, что до конца дней не отмолить будет. В изоляции жить не получится, значит, нужно узнавать, что за пределами своего согласия происходит. Аккуратно, чтобы лишнего не увидеть, но узнавать. Иначе беда…

Вскоре окончательно стемнело, на небе медленно проступали звёзды, оседая на шпилях высоких кедров. Качались там, переглядывались, подмигивали. В детстве я думала, что звёзды живые, и в такие ночи они разговаривают.

Митрофан проводил меня до крыльца, попрощался, едва прикоснувшись к руке, сразу же ушёл, захлопнув за собой калитку.

В доме, сидя на табурете, положив руки на колени, сидела тётя Тоня, кинула на меня вопросительный взгляд, отчего-то тяжело вздохнула, спросила:

— Сговорились?

— Сговорились, — ответила я с точно таким же вздохом.

Села на соседнюю табуретку, устроила руки в точно таком же жесте.

У неё они были грубые, заскорузлые, покрытые загаром, укусами мошкары, с короткими ногтями.

У меня — с тонкими пальцами, успевшие прихватиться солнцем, с парой заусенцев и свежими мозолями от неустанного труда в последние дни, с раздражением от холодной воды.

На следующий день отец взял меня и Сашу в село, нужно было в магазин, пополнить запасы продуктов. Геля просилась с нами, но ей было отказано, велено с Мироном — на три года её старше, и с Акулиной — на пять, идти в огород, окучивать картошку.

Саша довольно крутилась по сторонам, выглядывала в окна, махала встреченным подружкам, с кем-то успевала переброситься парой словечек, если отец тормозил. Я молчаливо наблюдала за мелькающими домами, не могла отделаться от мысли, что не хочу здесь жить.

Попросту не могу!

Больно физически, не то что морально.

Но придётся. И я научусь.

Проплыл некогда наш синий дом с белыми наличниками. Там уже давно не росли цветы в палисаднике, не радовали, не пестрили, не дарили хорошее настроение. Рядом с глухим железным забором навалена куча гравия, стояла ручная бетономешалка.

Дом этот, как оказалось, по всем документам принадлежал отцу, значит, нам с Гелей достаться не мог. Одно время он пустовал, сейчас готовился для Фокия, когда тот женится, чтобы было, куда привести молодую жену.

Насмешка судьбы, оплеуха. Для кого сильнее, для меня или Фокия — неизвестно.

Отец расплачивался, мы с Сашей носили продукты в багажник внедорожника, когда рядом остановился автомобиль Митрофана.

— Помогу, — сказал он, выбираясь из УАЗа, перехватывая увесистый пакет из рук Саши.

Повернулся ко мне, подмигнул, вынуждая смутиться. Это был такой мирской жест… человеческий… по-настоящему живой.

— Какие планы? — тихо шепнул он, проходя мимо меня.

— Особых нет, — так же тихо ответила я, будто в сговор вступила.

Всё как всегда, обычно. Дом, огород, сарай, тётя Тоня стирку затеяла, но к тому моменту, как мы вернёмся, справится. Всё привычное, успевшее опостылеть ещё до первых петухов.

Я бы цветы посадила с радостью, чтобы хоть за что-то глаз цеплялся, чтобы не скукоживаться от унылых будней, но каждый клочок земли был распределён рачительной хозяйкой, а хорошее настроение не входило в планы хозяина дома.

— Составишь компанию, может? У меня объект недалеко. База отдыха расширяется, подрядился. В райцентр заехать можно, погулять, говорят, набережную отделали, в кино сходить.

— В кино? — опешила я, по-настоящему, от всей души.

Отец после смерти мамы носа не показывал на светские мероприятия, не то, что в кинотеатр, порог дома культуры не переступал и нам не позволял. Я думала, Митрофан такой же…

Пост к тому же, о душе нужно думать, воздерживаться от любых удовольствий, радостей, от всего, что будоражит чувства, избегать искушений.

— Мне не нравится, — почесал слегка нахмуренный лоб Митрофан. — Но тебе, наверное, приятно будет? — неуверенно спросил он. — Ты ведь четыре года в миру жила, чем тебя здесь порадовать? — обвёл он взглядом широкую деревенскую улицу.

По бокам дома со штакетниками, свисающие шапки фруктовых деревьев, порой успевающих дать урожай, кое-где не примятая трава вдоль тропок — «пешеходных зон» — вдали пустующая спортивная площадка. К вечеру подтянутся мальчишки и девчонки, пока все по хозяйству помогают, не до игр.

Тявканье дворняжек по дворам, гусиный гогот, кряканье уток. Перезвон проезжающих мимо велосипедов, счастливо визжащая ребятня, разговор на повышенных тонах двух кумушек-соседок, спешащий за чекушкой местный алкоголик.

Столбы пыли от проезжающих машин. Коптящий небо тракторёнок, тянущий гружёный прицеп.

— Пойду, отпрошу у Луки Тихоновича, — принял моё молчание за согласие Митрофан.

Мне исполнилось двадцать лет. Четыре года я жила самостоятельно, принимала решения, справлялась с бытом, учёбой, бюрократией, искала и находила работу, пользовалась общественным транспортом, такси, в Москве бывала, не представляла свою жизнь без телефона, и вот — меня отпрашивают в кино.

Телефон же спрятан в закромах отцова кабинета, дальше только мужу решать, можно ли…

Какой же это сюр. Безумие какое!

Хотелось лечь в дорожную пыль, начать колотить руками и ногами с недовольным воплем, таким, чтобы до самой Вселенной долетело моё несчастье, чтобы несуществующий бог услышал и устыдился делам своим.

— Смотри мне, Иустина, — строго сказал отец, отпуская с женихом, резанув по мне говорящим взглядом.

По мне, не по Митрофану, будто не за мою девичью честь переживал, за Митрофана.

Иустина не захочет, Митрофан не вскочит.

Саша смотрела на меня, не скрывая зависти. Она бы тоже хотела съездить в райцентр, где за всю жизнь бывала раза четыре, точно не в кинотеатре или в парке.

В центральной районной больнице, когда болела, у роддома, встречая тётю Тоню, в продуктовом магазине, если отцу нужна была помощь, а братья не могли поехать.

Ничего, выйдет замуж за своего Ефима, к следующему лету побывает в роддоме, — с горечью подумала я.

В кинотеатр мы не попали, не успели на сеанс, чему я, честно говоря, обрадовалась. Сидеть в полумраке рядом с Митрофаном не хотела, была не готова. Слишком свежи воспоминания о подобных походах с Олегом.

Зато посмотрела на своего жениха в работе. Как он спокойно разговаривал с работниками, дельно, без суеты беседовал со старшим администратором базы отдыха, решая вопросы.

На саму базу посмотрела. Совсем не похожа на ту, где я была с Олегом. Дома из клеёного бруса, по большей части просторные, рассчитанные на большие компании. Зарыбленный пруд, беседки вокруг, огромный навес рядом с банкетным залом.

Жила и не знала, что недалеко от Кандалов база отдыха есть…

Там же мы пообедали, несмотря на запрет на скверну, естественно, постное.

Молодая официантка в обтягивающих джинсах откровенно строила глазки Митрофану. Плотоядно улыбалась, призывно виляла задом, прогибалась, ставя приборы так, что грудь едва не вывалилась из декольте. Он же демонстративно не замечал.

Глазом не повёл, будто не красивая, на всё готовая девица с сочными губами перед ним крутилась, презентуя себя во всей красе и доступности, а бесполое существо какое-то.

Похоже, правду говорили люди, держал себя Митрофан, не позволял лишнего, непотребного.

Домой мы вернулись засветло, нарушать неписаные законы Митрофан не стал. И без того отец позволял мне больше, чем Саше, и позволит когда-либо Геле, если та останется на его попечении.

Может, делал скидку на то, что четыре года провела в миру, а до двенадцати лет жила с мамой.

Может, Митрофан вызывал в нём безусловное доверие.

Может, правда хотел, чтобы мы «сговорились». По-своему добра желал.

Машину Митрофан остановил, не доезжая ворот, помолчал немного, выключая двигатель.

Посмотрел на меня долгим, откровенно мужским взглядом, напомнив, что брак — это не только дети, обои на свой вкус, редкие вылазки в райцентр, ведь я в миру жила… Удивить в селе нечем.

Брак — это близость, к которой нужно быть готовой.

Брак — не только дни, но и ночи.

Секс.

— Спросить тебя хотел, — глухо произнёс Митрофан, заставляя меня непроизвольно напрячься всем телом. Интуитивно я поняла, о чём, только ответа не придумала. — Было у тебя?

Я молчала, не зная, что сказать, как. Он ведь не мог рассчитывать, что мой отец даст согласие на брак дочери с вдовцом с тремя детьми, если бы видел лучший вариант. Молодого парня нашего согласия, без обременения, без груза прошлого за плечами, с возможностью начать совместную жизнь с нуля у обоих.

Митрофан не мог не понимать этого…

Вдовцы у нас обычно на разведённых женятся, на вдовах. Или на тех, у кого до брака случилось.

В глаза за блуд не осудят, камнем не бросят, только в семье молодого супруга такая невестка не в радость. Свекровь со свету сживёт, если узнает. Муж всю жизнь в глаза тыкать будет, хоть как угождай, подстраивайся и кайся.

Если отец дал заочное согласие, значит, признал, что грех за дочерью есть. Дело мужа принимать или упрекать.

Нужно было честно сказать, покаяться перед будущим мужем, прощения просить.

А я не могла признаться, что было, было.

Было! Было! Было!

Язык прилип к нёбу. Во рту стало сухо и горячо, будто в пустыне. Воздуха не хватало. Стыд за своё поведение, глупость, слабость душевную и телесную проникал в каждую клеточку мозга, в каждый сосуд тела, разъедал, словно соляная кислота.

Впитанные за годы жизни в семье отца догматы, влившиеся в меня, укоренившиеся помимо моей воли, висели дамокловым мечом. И прямо сейчас расцветали пышным цветом, оплетали ползучими, колючими побегами, сдавливали горло, заставляя погружаться в пучину неприятия самой себя.

Отвращения к себе.

Нестерпимо хотелось ответить «нет».

Нет, нет, нет! Не было!

Поверить самой. Вычеркнуть из своей памяти, сердца любое воспоминание об Олеге, начисто вывести, вытравить. Очистить не только душу, тело освободить от реакции на мысли о нём.

Стоило подумать, представить против воли — а я не мазохистка, чтобы сознательно причинять себе боль, — как внизу живота наливалась тяжесть, соски начинали ныть, бельё промокало насквозь.

С этим же невозможно жить!

Он предал меня, предал мать своего будущего ребёнка, а у меня трусы сырые при одной мысли о нём.

Отвратительно! Я сама себе противна.

Сказать «не было», соврать, глядя в глаза, ведь у меня были отличные учителя — отец и Олег, — но шила в мешке не утаишь. Не обманешь.

Гименопластика? Глупость и подлость.

Целомудрие — это не пресловутый гимен, просто складка слизистой, это то, что в душе, сердце, уме.

Никакая пластика не вернёт мне невинность после того, как по моему сердцу — в первую очередь сердцу, — прошёлся Олег.

Чудес не бывает. Со мной не бывает!

Залившись краской, я выскочила из машины, поспешила в сторону дома, борясь с алеющими щеками, тремором рук и колотящимся сердцем, как при пароксизмальной тахикардии.

Митрофан вышел следом, грохнула дверь за его спиной, почти сразу настиг меня. Обхватил горячей рукой моё запястье, развернул к себе, посмотрел в глаза, вызывая у меня дрожь, помимо воли навернувшиеся слёзы.

Мне было стыдно, страшно, противно от себя. От стоящего напротив мужчины, совершенно чужого для меня, задающего настолько личные вопросы.

От мыслей об Олеге, от которых избавиться бы раз и навсегда. Забыть его, убить в себе любовь. Уверена, это возможно.

— Иустина, — проговорил Митрофан глухо и хрипло, прижимая к себе. — Если не было, ждать буду свадьбы, если было — в жизни не упрекну, обещаю. Просто… — тяжело выдохнул он, вдохнул у моей шеи, будто лакал запах. — Если было, свадьбы ждать не обязательно. Я живой мужчина, Иустина, у меня последний раз было так давно, что вспомнить страшно… — говорил он, жадно хватая воздух, опаляя горячим дыханием.

Резко прижал к себе, провёл костяшками пальцев по позвоночнику, опустил сухие губы на висок, не двигаясь дальше. Вдавился крепким телом, прижимая сильнее.

Меня мелко затрясло. В панике я посмотрела на горевшие вдали окна дома отца, молясь, чтобы он вышел за ворота, увидел меня, спас.

— Глупенькая, — отойдя на пару шагов, обхватив мои запястья, с заметной хрипотцой шепнул Митрофан. — Неужели подумала, что мы прямо здесь, сегодня? — внимательно посмотрел он в мои глаза. — Пост только завтра заканчивается, — напомнил он.

Провёл тыльной стороной руки по моей щеке, стирая безостановочно бегущие слёзы.

— Успокаивайся, а то отец завтра не отпустит, — с мягкой, какой-то сочувствующей улыбкой продолжил он. — Я ни на чём не настаиваю, просто поговорить хотел. Мы ведь говорили о детях, об Ангелине, о будущем, это — он показал на расстояние между нашими телами, — часть будущего. Прости, что напугал.

— Мне привыкнуть надо, — выдавила я, наконец-то найдя более-менее подходящую формулировку.

Отвечая на вопросы Митрофана.

Было.

Ждать не нужно. Надо просто привыкнуть. Смириться.