Будешь моей (СИ)

Глава 23. Олег

— Что ты здесь делаешь? — шёпотом завопил Олег, оказывается, так тоже можно.

— Я? — вскочила Тина с кровати, смотря на него со смесью радости, ужаса, презрения и какого-то животного отвращения, как на червя разрезанного.

Адова мешанина из чувств, не поддающаяся пониманию.

Олег мгновенно пересёк жалкую пару метров отделяющую его от Маськи. Вцепился мёртвой хваткой в хрупкие плечи, врезался взглядом, мог бы — сожрал, чтобы впитать в себя до последней капельки. Крошечки бы не оставил.

Проговорил надрывно, хрипло, горло сводило судорогой, дышать было нечем:

— Поехали со мной, Тина. Сейчас же поехали. Лёшка нас в село на лодке довезёт, там только Финика забрать, и свалим. Да бог с ним, с Фиником, у Фёдора останется, главное, уехать из этого дурдома!

— Ну конечно, — прошипела Тина, вдавив ладони в грудь недвижимого Олега, пытаясь отодвинуть. — Бросить собаку, которая любит тебя всем существом — это же так по-мужски!

— Что? Причём тут это? Хорошо, заберём Финика. Хорошо! Собирайся, поехали!

— Нет, — Тина сложила руки на груди, впёрла взгляд исподлобья в Олега, такой, что расстрел бы показался лучшей перспективой, чем стоять вот так… перед этими глазищами, с дырой в груди размером с бездонную пропасть.

— Почему? — скрипнув зубами, спросил Олег. — Почему? — с силой тряхнул он Тину за плечи. — По-че-му? — повторил по слогам, давая понять, что не сдвинется с места, пока не получит ответ.

— Я замуж выхожу… за Митрофана.

— Дался тебе этот Митрофан! Скажи ещё, давно у вас, серьёзно! Тебе шестнадцать было, когда ты уехала отсюда, а у него двое детей. Сейчас овдовел, решил домработницу с нянькой в одном лице завести. Выбрал молодую, красивую, не разведёнку же с прицепом брать.

— Не говори, о чём не знаешь, — отвернулась к окну Тина, понуро опустив плечики.

— Расскажи, о чём я не знаю. Расскажи, буду знать.

— Мне только за своего замуж можно. За старообрядца… — еле слышно выдавила она.

— Я, по-твоему, кто? Старообрядец! Смотри!

Он повернулся к иконам, осенил себя крестом-двуперстием. Честно сказать, не умел иначе, пальцы не складывались по-другому, только так, как в детстве дед с бабушкой учили, которые в Кандалах жили, в отрочестве Фёдор, уехавший в одночасье из шумной Москвы в сибирское село, в родовой дом Калугиных.

А позже… где церковь, истинная православная вера, а где сладкий мажорчик — мамкина-папкина булочка Олежка Калугин?

— Какой ты старообрядец! — фыркнула Тина, взглядом осудив кривляющегося.

Он сам понял, что лишнее сделал. Внутренняя дурь дурью, берега видеть надо.

Над верой, своей ли, чужой, насмехаться нельзя.

— Ты пьёшь, куришь, танцуешь, пост не держишь, блудишь… — перечисляла Тина, загибая пальцы.

— Ты, выходит, староверка? — поднял Олег брови, не скрывая удивления. — Пост держишь, не пьёшь, не куришь, не блудишь? — демонстративно сложил руки на груди. — Не напомнишь, кто после кальяна и шампанского трахался в прихожей, не дошёл до спальни? Ой, неужели это ты?.. Внезапно! — ударил по своей груди и коленям, будто в пляс вприсядку сейчас пустится.

«Эх, яблочко, да на тарелочке. Кому водку пить, а кому девочек».

— Заткнись! — Тину передёрнуло, словно в нечистоты наступила. — Уходи! — показала на окно.

— Не уйду, пока нормально не поговорим, — упёрся Олег. — И вообще, не уйду. Моей будешь. Уже моя. Понятно тебе? Говори, давай!

— Я всё сказала. Выхожу замуж за Митрофана после Успенского поста. На следующей неделе заявление подадим. Свадьбы не будет, он вдовец, а мне не надо. Он хороший человек, Олег. Уезжай.

— И моё появление хорошего человека не смутило? — с нескрываемой ехидцей спросил Олег.

— Сказал, что всё, что нужно знать обо мне, он знает… — виновато проговорила Маська.

Она ещё и виновата.

Впрочем, кто?

Кто свалил, не сказав ни слова, кинул мятый клочок бумаги с невразумительным объяснением о женихе, с перечёркнутым словом «твоя»?

Ошибаешься, Масенька, моя была, есть и будешь!

— Почему ты выходишь замуж за Митрофана? — выдохнул Олег.

Оказывается, любить сложно, больно, трясёт от ярости, похоти и желания потискать, как котёнка, в одно и то же время. Диапазон чувств, как расстояние от Владивостока до Калининграда.

Хочется уйти нахрен, забыть, как страшный сон, а ты стоишь, как привязанный, гвоздями к полу приколоченный.

Тина помолчала несколько секунд, начала медленно говорить, с расстановкой, еле слышным шёпотом. Пришлось обратиться в слух, перебивать не посмел, боялся спугнуть.

Закроется на миллион замков, не выбьешь правды и под пытками. В такой атмосфере росла, что сдерживать эмоции, прятать переживания в себе для неё так же нормально, как для Олега пить кофе по утрам.

— В чём проблема, Мась? — после небольшого, но какого-то запредельного в своей нереальности рассказа, произнёс Олег. — Вот я, — показал он на себя пальцем. — Я — старообрядец, отец мой старообрядец, дед, прадед — все! Другого согласия, но разве это настолько важно? Поженимся и заберём Ангелину.

— Нельзя, — скривилась Тина. — Сам знаешь, нельзя…

Он, естественно, знал, но искренне, от всей души не понимал.

Человечество давно перешагнуло дремучие предрассудки. Существуют межконфессиональные, межнациональные, межрасовые, меж-чёрт-знает-какие браки. Один китаец вообще на бабе-роботе женился и ничего!

А здесь они — одной расы, одной национальности, одной конфессии — и нельзя. Толк другой, согласия разные?

Бред какой-то, честное слово!

— Ты вообще понимаешь, что тебе под Митрофана этого сраного лечь нужно будет? — прорычал Олег, дёргая себя с силой за волосы, чтобы очнуться, выбраться из этого кошмара.

Он просто спит после сборов. Собирался заехать к матери, забрать Финика, поговорить с отцом, после рвануть на выпускной к Тине, сделать предложение, но уснул.

И никак не проснётся.

— Он знает, что ты уже не девочка? — Олег прищурился, оглядел хрупкую фигурку перед ним, с ужасом думая, что вот эти плечики, ключицы, грудки с торчащими из-под тонкой ткани сосками окажутся под каким-то посторонним мужиком.

Митрофаном!

Где только имя такое отыскали? Был бы Серёгой обыкновенным.

Хотя — нет! На хер Серёг, туда же, куда Митрофана!

Маська — его. Тэ. Че. Ка!

— Знает, спрашиваю?! — рыкнул он, скабрезно усмехнувшись.

— Это просто решается — гименопластика! Раз — и ты девочка опять! — выплюнула в тон ему Тина.

— Обманешь, значит? Ай-ай-ай, как нехорошо… такая праведная, и такая врунишка. Не напомнишь, случайно, ложь — грех? — не скрывая ехидства и злости, проговорил Олег.

— Обману! — взвилась Тина. — Ты не понимаешь и никогда не поймёшь, потому что мужчина, потому что такой же, как мой отец, потому что всё у вас просто! С одной живу в законном браке, к другой хожу, как к себе домой, детей рожаю на глазах всего народа. Вслед ведь не мужику плюют, а любовнице, с жалость не на него смотрят, а на жену, а он весь в белом! Детей в детский дом не отдал. Герой!

— Я-то здесь причём? — опешил Олег.

— Кто со мной встречался, когда у него девушка беременная? Яна! Тоже всё просто, выходит, как у отца моего. Одна беременная, с токсикозом, отёками, бытом, с другой покувыркаюсь. А что такого? Ничего особенного. Одна ночами ревёт, второй глаз от стыда не поднять, зато ты у нас молодец! Осеменитель сраный!

— Она вообще неизвестно от кого беременная! — выпалил Олег.

Не сообразил, что Тине не должно быть известно о Кучеренковой. Он бы сейчас один плюс один не смог сложить, не то, что трезво анализировать информацию.

— Естественно «неизвестно от кого», что ты ещё можешь сказать? Беременная — неизвестно от кого. Алименты — на себя тратит. Ребёнок внимания требует — я ни при чём. Так? Чем я хуже тебя, чем? Ничем! Ангелина — мой единственный родной человек, ребёнок мой, если хочешь. Если нужно будет сделать операцию — я сделаю. Нужно будет просить прощения за блуд у мужа — буду просить, в ногах валяться стану. Надо будет лечь под Митрофана этого сраного, — повторила слова Олега, — лягу! Я что угодно ради сестры сделаю! Чтобы забрать её отсюда, увезти из этого дома, от отца, работы с утра до ночи, тряпок этих страшных, вместо одежды нормальной. У неё друзей нет, интересов нет, она, как мир за пределами Кандалов выглядит, не знает, в семь лет с уткой дружила. С уткой! Понятно тебе? Всё сделаю, что угодно! И если хочешь знать, Митрофан знает всё про меня, сегодня лично убедился!

Олега словно броневик на огромной скорости снёс, отправив в космическое пространство, где ни кислорода, ни температуры пригодной для жизни. Ничего, лишь всепоглощающее отчаяние такой невероятной силы, что сдохнуть в корчах стало бы милостью.

— Что ты сказала? — прохрипел он, глядя на Маську.

— Сегодня… лично убедился… — повторила она, отступая спиной мелкими шажками к кровати, прикрывая рот рукой, в ужасе распахнув глаза.

Не понял, не уловил тот момент, когда вцепился мёртвой хваткой в плечики Маськи — наверняка останутся синяки, но прямо сейчас похрену, — впился взглядом в голубые, распахнутые в страхе глаза, чувствуя, как ходят желваки на его лице, дёргается кадык и, кажется, крошатся зубы.

— Что ты сказала? — повторил он фразу, будто забыл остальные слова.

Впрочем, забыл. Вылетело всё здравое из головы, осталась зияющая пустота и злость, помноженная на ревность такой силы, что впору рельсы в узел связывать одним движением ресниц.

— … У-убеди-и-ился, — выдохнула Маська. — Ли-лично…

— Лично, значит, — прорычал Олег.

Поднял за плечи хрупкую фигурку, переставил к кровати, покорно висящую в его хватке. Отпустил руки, но лишь за тем, чтобы впечатать в себя, вдавить, размазать по своему телу, как прямо сейчас были размазаны его чувства.

От тепла Маськиного тела, запаха, который ударил в нос — такого до боли знакомого, чистого, концентрированного прямо сейчас, — сбившегося дыхания, доносившегося до слуха, член мгновенно встал. Налился донельзя, добавив в крошево в черепной коробке животную похоть.

Убедился, значит… Убедился, сука!

Он несколько раз толкнулся членом в девичий живот. Почувствовал, как непроизвольно качнулись бёдра ему навстречу.

Поднял Маську, сразу же опустил на кровать, подмяв под себя. Упёрся одной рукой в жёсткий матрас, чтобы не раздавить, второй хаотично, нервно водил по распластанному телу.

Дёрнул сорочку с вышивкой этой дебильной вверх, оголяя одним движением до самых подмышек. В глазах потемнело от открывшегося вида: тонкая талия, плоский животик с дрогнувшим пупком, груди — налитые, упругие, большие для хрупкого телосложения, со светлыми, аккуратными сосками.

Прошёлся языком по шее, впитывая не только вкус, запах, но и вибрации воздуха вокруг. Впился зубами в сосок, одновременно удерживая Маську, не позволяя вывернуться, отодвинуться хотя бы на миллиметр.

Моя, — стучало в голове грёбаным рефремом.

Моя, моя, моя!

Моя, чтобы черти драли того, кто решил иначе. Моя!

Опустил руку между ног Маськи, одновременно отодвигая коленом, опускаясь своим телом между, окончательно придавливая. Не дёрнется, не хватит силёнок.

Влажные женские трусики лишили последней крупицы разума, если она и оставалась в бушующем, протестующем, алчущем мужском организме.

Да Маська текла, как похотливая кошка. Хотела ничуть не меньше. Хотела до вязкой смазки, которая растекалась по её белью, пальцам Олега, покрывалу.

— Что, не удовлетворил женишок? — прохрипел он, глядя в голубые с поволокой от желания глаза. Он знал этот взгляд, помнил его, сходил с ума.

Это его девочка. Его. Чувственная, податливая, чутко отвечающая, всегда реагирующая на его прикосновения. Безотказная, потому что ей тоже в радость.

— Не удовлетворил, спрашиваю? — прорычал, врезаясь пахом в промежность, имитируя древние, как сраный, несправедливый до корчей, мир.

Одним движением стащил с Маськи трусы, вторым высвободил собственный член, готовый лопнуть или кончить через пару секунд, настолько накрыла откровенная, алчущая похоть.

Впился в приоткрытый, сладкий до одури рот поцелуем. Сразу, без раздумий и приглашения, врезался языком, устанавливая свои правила.

Хватал, прикусывал, таранил, не позволял вдохнуть, выдохнуть, прийти в себя. Игнорировал слабые попытки оттолкнуть. Не в этот раз, Маська, не в этот.

Направил член между влажных, скользких складок. Вошёл резко, сразу на всю длину, не церемонясь, не позволяя привыкнуть, повинуясь лишь собственному порыву — эгоистичному, наглому, жадному.

Поймал ртом сдавленный стон, не позволяя звуку изо рта Тины повиснуть в воздухе. Обхватил её колени, дёрнул наверх и начал с силой вколачиваться, теряясь в мороке собственной страсти.

Да, да, да, вот так… вот так… так..

— Моя, моя, моя, — шептал он хрипло, между алчущими поцелуями.

— Моя, моя, моя, — рычал в такт каждой фрикции.

— Моя, моя, моя, — утопал в податливых движениях женщины под ним.

Его женщины.

Оргазм оглушил, обездвижил, лишил зрения, слуха, заставил воспарить над двумя вспотевшими телами на узкой кровати.

Одно женское. С задранной сорочкой, ногами, обнимающими его за талию, предоставляя себя в полнейшее пользование. Второе мужское. Со спущенными до середины бёдер джинсами, пятном от выступившего пота на футболке.

Олег ловил членом отблески оргазма Тины, чувствовал ритмичные сжатия, которые постепенно утихали. Пару раз лениво качнулся, выдохнул, закрыл глаза, улыбнулся совершенно счастливо, беспардонно, как никогда в жизни.

— Люблю тебя, Мась, — проговорил он.

Завалился на бок, потянув за собой расслабленную Тину.