Будешь моей (СИ)

Глава 24. Тина

Накануне жену Василия отвезли в роддом, на дородовое, обещали, что родит через неделю, не раньше, но родила она в ту же ночь.

Василий умчался в райцентр со всем необходимым. Отец, тётя Тоня, Саша и неразлучные Акулина и Мирон отправились в дом к молодым родителям, приготовить то, что не успели, не рассчитали.

Мы с Ангелиной и Фокием остались на хозяйстве, что меня, откровенно говоря, радовало. Занимаясь делами вне бдительного отцовского ока, я могла расслабиться. Предаться своим мыслям, отнюдь не радостным.

Олег здесь…

Здесь, на расстоянии всего в семнадцати километров от меня.

Руку протяни, и он твой!

Калугин. Он Калугин… Странно, я знала его фамилию, но никогда не соотносила с Калугиными, которые жили в Кандалах испокон веков, кажется, даже строили это село. Распространённая фамилия, почти как Ивановы или Петровы.

Внутри всё вибрировало, клокотало от щемящей радости, ведь я искренне верила, что больше никогда не увижу его, не почувствую запах тела, не зароюсь пальцами в непослушные волосы на макушке, не поцелую, но увидела.

Почувствовала, зарылась, поцеловала, вкусила запретный плод.

Радость приходилось душить в зародыше, лишнее это, совершенно пустое.

Я могла встать и уйти в любой момент. Могла отказать Митрофану, могла послать отца куда подальше. Сжечь все мосты, никогда не вспоминать о собственном детстве, о сватовстве с вдовцом своего толка и согласия. Обо всём забыть, вычеркнуть из жизни.

Начать с чистого лица с человеком, которого люблю.

Могла! И никто бы меня не стал останавливать, осуждать, ограничивать. Я сама себе лучший ограничитель.

Отец ни за что не отпустит со мной Гелю, тем более, если узнает про Олега — беспоповца, пусть он религиозен не сильнее фонарного столба.

А Олег никогда не станет тем человеком, которому я могла верить. Ведь ничего не изменилось, ни капельки!

Яна по-прежнему беременна, у них будет ребёнок, малыш, который ни в чём не виноват, одинаково нуждающийся в маме и папе. Папе, который рядом, а не носится от жены к любовнице и обратно, кидая под каток людского осуждения ту и другую, и ребёнка за компанию.

Поэтому мне нужно было сосредоточиться на своём будущем с Митрофаном. Познакомиться поближе с его детьми, сестрой, племянниками, подготовить Гелю к переменам в жизни. После затворничества в отцовском доме, почти мирской уклад жизни Митрофана будет ей непонятен. Она всего лишь десятилетняя девочка, не знающая, что мир — он разный.

— Собирайся, в магазин надо, — выдернул меня из мыслей Фокий. — К выписке продуктов купить, к Василию завезти.

— Я тоже хочу в магазин! — взвизгнула Геля, появившаяся, словно из-под земли.

— Нельзя, — отрезал Фокий. — Велено у коз убрать.

— Я уберу, правда, — Геля сложила руки в умоляющем жесте, глядя на старшего брата, как на божество какое-то.

— Жалко тебе что ли? — не выдержала я, окрысилась. — Пусть едет.

— Ладно, пусть, — махнул рукой Фокий, смерив меня уничижительным взглядом.

Ничего, скоро я выйду за Митрофана. Не придётся больше терпеть глухую ненависть Фокия. Не нужно будет Геле умолять о поездке в сельский магазин, как о билетах на концерт рок-звезды.

Я быстро переоделась в платье, которое купила на третьем курсе, в прошлой жизни, сейчас казавшейся сном. Зоя, помнится, раскритиковала обновку, сказала — слишком скромно, по-монашески.

Фокий остался недоволен длиной по колено и открытыми руками, однако промолчал. Для подобных замечаний есть отец и жених. Митрофан же не возражал против мирской одежды, даже откровенно богомерзкой в глазах единоверцев.

Гелю заставил сменить юбку, напялить ту, что доходила до середины икр, но она совершенно не расстроилась. Подумаешь, длина подола, главное — долгожданный «выход в свет». Во время учёбы можно отлучиться на пять-десять минут из школы, посмотреть на людей, попялиться на новинке в магазине. На каникулах сиди, привязанный, как Найд.

Проехали мимо дома Митрофана. Машина у забора не стояла, во дворе показалась худенькая фигурка Василисы и сразу же скрылась. Интересно, одна дома?

Магазин, расположенный в свежеокрашенном кирпичном здании с двумя белыми колоннами и с надписью «Сельпо 1956» лепниной на фронтоне — наследство СССР, — располагался примерно в центре Кандалов.

Рядом почтовое отделение с банкоматом, школа, чуть поодаль Дом культуры и детский сад, работающий вполсилы. Детей рождалось много, но матери, как правило, были домохозяйками. Работы в селе мало, что есть — в основном для мужчин.

Главное же, основное, если пройти по главной улице, свернуть в третий проулок слева, пересечь ещё одну улицу, то уткнёшься прямо в двухэтажный сруб Фёдора Калугина — родного брата Олега. Можно постучать в калитку, зайти, позвать, сказать, что готова уехать с ним, как он уговаривал.

Наплевать на всё и вся!

Умчаться к своему счастливому будущему, или не счастливому, плевать.

Главное — своему.

Но я мысленно пригвоздила себя к земле, сжала с силой кулаки, впившись ногтями в ладони, дышала через раз, чтобы не давать воли собственным эмоциям. Нашла в себе силы поступать правильно.

Правильно для Гели и её мечты научиться играть на пианине этом дурацком.

Правильно для Олега — его семья точно не одобрит брак со мной. Скорее смирится с никонианкой, чем со мной. Слишком серьёзные разногласия и недопонимания. Слишком огромная пропасть.

Правильно для всех. И для меня, да. Должно быть правильно.

Мы выбрали всё, что необходимо, из представленного ассортимента. Бельпер Кнолле, конечно, не купить, как и испанский Фуэт, только никому такие деликатесы здесь не нужны. Не до жиру, и не по вкусу большей части населения.

Геля споро складывала продукты в пакеты, пока Фокий разговаривал с продавщицей — нашей бывшей одноклассницей. Вертелась у витрины с конфетами, бросая на разноцветные сладости завистливые взгляды.

У меня чесались руки купить хотя бы одну конфету, самую скромную карамельку в цветной обёртке. Увы, мою карту забрал отец, вместе с телефоном, отдаст только на свадьбе. Или если решу уехать в мир без младшей сестры, но я не решу.

Ни за что!

Не после несчастных взглядов на копеечные вкусности, словно Чупа-Чупс действительно может помешать спастись, а шоколадный батончик Пикник — мгновенный билет в ад.

Позвоночным столбом я почувствовала неясное движение воздуха. Вибрации, от которых леденящие мурашки пробежали по спине. Не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто зашёл в тесный магазинчик, выбил из меня дух, заставил вздрогнуть всем телом.

Олег скользнул по мне жадным взглядом, посмотрел на Гелю. Она уставилась на него, будто знала, но такого быть не могло. В ту ночь Олег ускользнул в окно, когда сестра уже спала в комнате девочек, больше он не приезжал, а сама она не могла очутиться в Кандалах, встретиться с ним, познакомиться каким-то чудом.

Я отошла на пару шагов, показывая взглядом, что не нужно подходить.

Геля схватила пакет, рванула на улицу, громко хлопнув дверью, через минуту вернулась, косясь на Олега. Остановилась у той же витрины со сладким. Перекатилась с пятки на носок поношенных босоножек, вздохнула, скривив несчастную моську.

— Конфетку хочешь? — услышала я безмятежный голос Олега, который, включился в мою игру, прикидывался незнакомцем.

Геля насупилась, уставилась на Олега исподлобья, покачала головой, отказываясь, предварительно кинув взгляд на Фокия, который будто бы не обращал никакого внимания на окружающих.

— Ладно тебе, — усмехнулся Олег. — Девушка, Настя же? — спросил он продавщицу, которая сразу переключила внимание на потенциального покупателя, позабыв о Фокие. — Дайте мне вот это… с медведем. Это же детское, да?

— Пирожное «Барни» разработано специально для детей, — кивнула та с готовностью.

— Давайте, — Олег достал карточку. — И сигареты, — назвал какие именно.

Продавщица бросила озадаченный взгляд на Фокия, но чек выбила, положила на витрину красочную упаковку и сигареты. Олег показал жестом, чтобы Геля взяла подарок. Двинулся мимо меня, не отводя взгляда от моих губ, будто собирался поцеловать прямо здесь, сейчас, не сходя с этого места.

— Нельзя, — бросил Фокий в сторону Гели, подбирающейся на цыпочках к витрине.

Та замерла, вытянулась по струнке, поджала губы, в глаза мелькнули слёзы обиды, но быстро взяла себя в руки, отошла к двери, независимо вздёрнув нос.

— Слышь, мужик, чего нельзя-то? — Олег встал напротив Фокия.

Не намного выше, при этом шире в плечах, видно, что сильнее, тренированней. Он смотрелся бойцом каких-нибудь опасных единоборств по сравнению с моим братом, который выглядел на фоне Олега, как выпускник школы.

— Пусть возьмёт, я от чистого сердца, без всякого злого умысла. Ребёнок же, — продолжил Олег, нависая сверху.

— Нельзя, — повторил Фокий. — Ангелина, в машину иди! — гаркнул он на сестру, той мгновенно след простыл.

Я видела, как желваки пошли ходуном на лице Олега, взгляд Фокия, не обещающий ничего хорошего, если чужак прямо сейчас не скроется с глаз долой. Естественно, он не угроза бойцу СОБРа, а вот боец ему…

Да и кому нужна драка? Ничем хорошим она закончиться не могла, даже если никто не пострадает, во что верилось с трудом.

— Не надо, — пискнула я, не узнав собственный голос, поспешила решить спор. — Гортанобесие — грех.

— Ипа-а-а-а-ать тарахтеть, — протянул Олег, смотря на меня удивлённо распахнутыми глазами, как бы спрашивая, в уме ли я, при памяти?

В уме, при памяти, представь себе. Это ты живёшь, как перекати поле, наплевав на всё, даже на собственного ребёнка, который ещё в утробе матери чувствует себя брошенным. Я себе такой роскоши позволить не могу.

— Иустина, выйди! — отдал распоряжение Фокий, бросив на меня полный ненависти взгляд.

Как же хотелось послать его далеко и надолго. Матом послать, от всей души. Завернуть так, чтобы филологи научную конференцию собрали, разгадывая хитросплетения обсценной лексики. Врезать хотелось со всей силы, расцарапать лицо, ноздри вырвать, волосы, руки переломать, но я лишь развернулась и отправилась на улицу.

Осталось продержаться несколько недель до Успенского поста, сам пост, и мы с Гелей уйдём в дом Митрофана. За это я заплачу своими планами на жизнь, своим телом, только мне плевать, какова цена свободы моей сестры.

Когда я говорила Олегу, что сделаю что угодно, пойду на любые уступки, в ногах Митрофана буду валяться, если понадобится, я не лукавила, не притворялась, не набивала себе цену.

Я действительно была готова на всё. Всё!

На улице, ковыряя носком дорожную пыль, стояла Геля, обиженно дуя щёки.

— После моей свадьбы будешь жить со мной, Митрофан разрешает сладкое, — приободрила я сестричку, обняв.

— Дурацкий этот Митрофан, — буркнула Геля. — На папку не похож.

— Он тебе понравится, обещаю, — сказала я.

Добавлять, что основное достоинство Митрофана и есть непохожесть на нашего отца, не стала.

Для девочки, не знающей другой жизни, не понимающей, что сделал отец, как поступал с нашей родной мамой и поступает по сей день с тётей Тоней, отец оставался авторитетом. Любимым папкой.

Дверь магазина распахнулась, на пороге появился Олег со злосчастной упаковкой «Барни», на которой приветливо улыбался нарисованный мишка, обещая море вкуса и удовольствий, как издевался.

Олег посмотрел на меня немигающим взглядом, понять который я не смогла.

Уходи, просто уходи отсюда, а лучше уезжай. Я всё сказала, тогда, после секса. Ничего не меняется, и измениться не может. У него беременная девушка, у меня своя жизнь — такая, какая есть.

Уезжай! Уезжай! Уезжай!

Олег жестом подозвал Гелю, та подбежала, не отрывая взгляда от вожделенной коробки. Выхватила упаковку, буркнула: «Спаси Христос!» и рванула в сторону нашей машины, спеша спрятать своё сокровище.

— Ангелина! — окликнул Фокий, не вовремя выйдя из магазина, словно бес на загривок сел и управлял им, честное слово. — Сейчас же верни.

Геля сжалась в комочек, будто ожидала удара, чего быть не могло. Отец не бил нас никогда, голоса не повышал, ему это было не нужно. Авторитет был впитан, стал частью нас самих, даже самое тихое слово воспринималось, как безусловный приказ.

Грёбаные собаки Павлова, а не дети…

А значит, и Фокий не поднимал руку. Иначе отец сам с него шкуру спустит, как это было уже однажды.

— Не верну! — прокричала Геля, вдруг рванула к Олегу, спряталась у него за спиной, вцепившись с силой в футболку. — Это мне подарили. Мне. Не тебе!

Олег положил руку на трясущееся от обиды плечико Гели, посмотрел в упор на Фокия.

Вокруг начал собираться народ, перешёптываться, обсуждать, звать других соглядатаев. Событие-то какое, интересней кино в райцентре.

Одни вслух осуждали приезжего, нарушившего установленные не им порядки. Не полагается дитю сладкое, как в семье решили, так тому и быть. Не лезь в чужой монастырь со своим уставом.

А если у дитя непереносимость? В больницу мчаться, раз какой-то идиот решил накормить запретным? Или вовсе… года три назад Игнатьевы похоронили сына, вот так же, добродетель купил конфеты, а те с орехами были, на которые у пацана аллергия страшная оказалась. Не довезли до больницы…

Кто-то чертыхал, на чём свет стоит, всю религию скопом и наш образ жизни в частности. Сами не живём, света белого не видим, детей туда же тащим, ещё и голодом морим. В детском доме лучше жить, чем в красном углу земные поклоны бить.

Другие ехидно предлагали сказать это Кушнарёву прямо в лицо, раз храбрые такие. А детей забрать себе. Кормить, как хочется, хоть щи из шоколада варить, поить, учить, одевать, обувать, там всего-то трое младших осталось.

— Отойди от чужого человека, — по слогам проговорил Фокий.

— Не отдам! — прокричала Геля, обхватывая упаковку.

Чтоб ему провалиться, Барни этому!

— Хорошо, оставь, вечером с Акулиной и Мироном поделите, — почти миролюбиво предложил Фокий, глядя на Гелю. — Отойди от человека, — повторил он. — Сколько раз тебе говорили не общаться с теми, кого ты не знаешь, с посторонними не разговаривать?

— Сам ты посторонний, а он мне вкусное купил! — взвилась Геля.

Я не выдержала, пошла к сестре, крепко держащейся за Олега. В общем-то, я была согласна с Фокием, как бы ни было противно это осознавать.

Геля первый раз видела человека. Не знала, кто он, откуда, только то, что приезжий — в селе полторы-две тысячи человек, в лицо каждый знает друг друга, приезжего сразу вычислить можно. Но за дешёвые пирожные уже считает его лучшим другом.

Не её вина, а её беда, конечно, но если следующим будет не Олег, который не имел злого умысла, а какой-нибудь извращенец? Места здесь глухие…

Фокий двинулся на Гелю, та рванула прочь от него и Олега в сторону дороги, по которой иногда носились машины, будто в кольцевых гонках участвовали. Свежий асфальт будил нездоровый азарт. Прямо в тот момент на перекрёстке показалась машина, которая неслась в нашу сторону.

— Ангелина! — крикнул Фокий, в несколько шагов догнал её.

Тряхнул так, что, кажется, я услышала, как клацнули её зубы, сразу же ударил каким-то отработанным до автоматизма жестом.

И Геля сжалась ещё до удара, явно ожидая.

Как парализованная, словно под гипнозом или во сне, я смотрела, как с места рванул Олег. Выдернул ревущую Гелю из лап Фокия. И быстро, вопиюще профессионально, парой отработанных приёмов повалил его на землю.

— Поехали отсюда! — вырвал меня из небытия голос Олега.

Он тащил меня за руку в сторону своего автомобиля, второй перехватил Гелю, которая в свою очередь не выпускала из ладошек «Барни», пытаясь на ходу распечатать упаковку.

— Геля, посмотри на меня! — как ненормальная заорала я после того, как Олег толкнул нас в салон и с грохотом захлопнул дверь. — Фокий бьёт тебя? Бьёт?!

— Ну да, — ответила Геля, запихивая пирожное в рот, следом второе, — когда выпрошу, тогда бьёт.

— А папа? — перебила я.

— Что я, дура что ли, у папки выпрашивать, — с полным ртом ответила Геля, глотая звуки.

— Твою мать! — проорал Олег, ударив со всей силы по рулю. От звука клаксона подорвались гуси, лежащие у ближайшего забора, подпрыгнули зеваки. — Мать твою! Этот сукин сын бьёт тебя? Бил? — уставился он на меня, одновременно спрашивая, осуждая меня, себя, всё человечество, взрываясь на миллиард микрочастиц. — Он труп… просто труп!

— Нет! — крикнула я, хватая за руку Олега. — Никто меня не бил, никогда! Клянусь!

Испугалась до одури, не столько за Фокия, его бы я сама разорвала своими руками, а за Олега. Убийство не только не искупаемый грех, это статья Уголовного кодекса, что страшнее, я не знала, разбираться, узнавать не собиралась.

Всё страшно!

Машина резко тронулась с места. Народ расступился, я посмотрела в сторону, где остался лежать Фокий, корчась от боли. На траве рядом с ним багровело пятно крови, по рубашке растекались алые разводы.

— Что ты с ним сделал? — прошептала я, обхватывая ладонью рот.

— Без понятия. Нос сломал точно и ключицу, надеюсь, почки отбил, ходить ему теперь с мочесборником до конца дней, — выплюнул он слова, будто харкнул на дорогу. — Поехали.

— Куда? — до конца не придя в себя, спросила я.

— Куда угодно, подальше от этого дурдома. Поженимся, жить будем, как люди, Геля в школу ходить, мы на работу.

— Какая школа, какая работа? — всплеснула я руками. — У нас даже документов с собой нет. Трусов нет на смену!

— Трусы купим, документы восстановим, делов-то, — подмигнул он, глядя в зеркало заднего вида на жадно жующую Гелю. — Правильно говорю, полностью родная сестра Иустины?

— Правильно, — выдала Геля, запихивая в себя последнее пирожное.