Бывшие. Папина копия

Глава 12

Рассвет я встретил в полной тишине, не сомкнув глаз всю ночь, ворочаясь на жёстком полу в гостиной Архипа. Каждый скрип дома, каждый шорох за окном заставлял сердце бешено колотиться — мерещились сирены и стук в дверь. Алёнка же, измученная пережитым днём, спала как убитая, укутавшись в одеяло на диване.

Архип пришёл будить меня ещё затемно, молча сунув в руки кружку чёрного кофе, от которого свело зубы. — Поезжайте, пока весь город не встал на уши, — буркнул он, глядя в запотевшее окно. — И телефон не выключай. На всякий пожарный.

Алёнка проснулась сразу же. Выпила кружку молока и принялась самостоятельно одеваться. Она молча позволила мне помочь ей надеть куртку, молча взяла за руку и пошла к машине. Её молчание было хуже любых упрёков. Оно давило грузом совершённого мной безумия.

Дорога в частную клинику была напряжённой. Город только просыпался, на улицах было пустынно, и я ловил себя на том, что постоянно смотрю на Алёну.

— Слушай, зайка, — начал я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Нам нужно ненадолго заехать в одно место. В больницу, но не к маме. Сдать специальные анализы.

Она повернула ко мне испуганное лицо. В её глазах читался животный страх ребёнка, который уже хлебнул больничного ужаса.

— Анализы? Это... как укол? Это будет больно? — её голосок дрогнул.

— Нет, нет, совсем не больно! — поспешил я успокоить, ненавидя себя за эту ложь. Я не знал, больно или нет. — Просто... возьмут немного слюны. Поиграют с тобой в такую игру. Как когда зубки чистишь, только и всего.

Она смотрела на меня с недоверием, её пальчики сжали край сиденья.

— Обещай, — тихо, но очень серьёзно сказала она. — Обещай, что если я не буду плакать, ты сразу же отвезёшь меня к маме. Я очень хочу к маме. Она одна там.

Это «она одна там» вонзилось мне в сердце острее ножа. Я не мог ей этого обещать. Я не знал, как встретит нас Вероника, пустят ли нас к ней. Но видеть слёзы в этих глазах, полных доверия, я был не в силах.

— Обещаю, — выдохнул я, чувствуя, как предаю и её, и себя. — Чуть только закончим, сразу к маме. Слово пожарного.

Клиника оказалась стерильным, сияющим хромом и стеклом заведением, где пахло дорогими лекарствами и деньгами. Здесь лечились те, у кого не было времени болеть в обычных больницах. Я быстро оплатил тест, заполняя бумаги дрожащей рукой. В графе «отец» я поставил свою подпись, и каждый росчерк пера казался шагом в пропасть.

Сама процедура заняла меньше минуты. Добрая медсестра с лёгкостью уговорила Алёну открыть рот и провела стерильной палочкой по внутренней стороне её щёки. Девочка сидела смирно, сжав мою ладонь так, что кости хрустели, и смотрела в потолок, героически сдерживая дрожь.

— Умничка! — улыбнулась медсестра, вручая ей леденец на палочке. — Всё, свободна. Результаты будут через три рабочих дня.

Три дня. Они тянулись передо мной, как три года каторги.

— Теперь к маме? — спросила Алёна, с надеждой глядя на меня.

— Теперь к маме, — кивнул я.

Дорога до городской больницы пролетела в молчаливом оцепенении. Я не помнил, как вёл машину, как парковался. Мозг отказывался думать о том, что будет дальше.

У поста дежурной медсестры в отделении нас ждал первый барьер. Суровая женщина в возрасте даже слушать не захотела.

— Посещения категорически запрещены! У больной реанимационный режим! Вы что, правил не понимаете? — она смотрела на нас поверх очков, как на нарушителей спокойствия.

— Да вы посмотрите на неё! — я пытался говорить убедительно. — Это же её дочь! Они вместе из огня выбрались! Мать и дочь! Пять минут, я вас умоляю!

— Правила для всех одни! — медсестра была непреклонна, как скала. — Никаких исключений!

И тут неожиданно моя тихая, застенчивая Алёнка, которая всего боялась, вдруг разрыдалась. Но не тихо, а громко, на всё больничное отделение, с надрывом, которого я от неё никак не ожидал.

— Я маму давно не видела-а-а! Она наверно умерла-а-а! Раз вы меня не пускаете-е-е к ней-е-е!

Она рыдала так искренне и горько, что у меня у самого сжалось горло. Слёзы блестели в её глазах, она смотрела на медсестру глазами, полными настоящей детской трагедии. И эта игра, если это была игра, сработала безотказно. Медсестра дрогнула. Её строгое лицо смягчилось, она тяжело вздохнула, оглянулась по пустому коридору.

— Ладно, чёрт с вами... — проворчала она. — Только на пять минут! Тихо себя ведите! И чтобы я вас больше не видела!

Она отперла дверь с таким видом, будто совершала тяжкое преступление. Провела до палаты.

Мы вошли. Палата была полутёмной, пахло лекарствами. Вероника лежала бледная, под капельницей, но глаза её были открыты и полны тревоги. Увидев в дверях Алёнку, она даже приподнялась на кровати, мониторы рядом запищали тревожно.

— Доченька моя! Родная! — её хриплый, сиплый шёпот был наполнен таким безумным облегчением и любовью, что у мне стало неловко, что я пытаюсь, пусть хоть и скрытно, бороться за Алёну.

Алёнка бросилась к ней, обвила руками шею, прижалась всем телом. Вероника гладила её по волосам, целовала в макушку, прижимала к себе, будто боялась, что ребёнка снова вырвут из её рук. Это была картина такого искреннего, настоящего материнства, что мне стало стыдно за все свои сомнения.

А потом её взгляд, влажный от слёз, медленно пополз вверх, через моё плечо, и встретился с моим. И вся нежность, всё облегчение в её глазах мгновенно испарились, сменившись ледяной, беспощадной яростью. В них горел огонь, который был пострашнее вчерашнего пожара.

— Кто... — её голос прозвучал тихо, но с такой силой ненависти, что по коже побежали мурашки. — Кто тебе дал право похищать мою дочь?