Бывшие. Папина копия

Глава 17

Пока Алёна, сидя на краю кровати, увлеклась игрой с подолом своего нового платья, я присел рядом с Вероникой и тихо, чтобы дочь не услышала, спросил:

— Ты говорила с матерью? Объяснила, что сама разрешила, чтобы Алёна побыла у меня?

Вероника отвела взгляд, её пальцы нервно теребили край одеяла. По тому, как она сжала губы, я понял — опять недоговаривает.

— Я... звонила ей, — начала она, не глядя на меня. — Но она... Артём, ты же её знаешь. Она не слушает. Никого. Даже меня.

Во мне что-то ёкнуло — обида, разочарование. Я посмотрел на Алёну, которая теперь что-то напевала себе под нос, раскачивая ногами.

— Алёнушка, — окликнул я её. Дочь подняла на меня глаза. — Закрой уши ладошками и не подслушивай, хорошо? Это взрослый разговор.

— А почему? — надула она губки.

— Потому что, если ослушаешься, у тебя уши сгорят, — сказал я с наигранной серьёзностью. — Договорились?

Она скептически хмыкнула, но послушно прижала ладони к ушам, продолжая болтать ногами. Я снова повернулся к Веронике, и голос мой стал твёрже.

— Мне надоели эти тайны и интриги, Вероника. Надоело ходить по кругу. Я хочу услышать правду. Всю. Что там у вас с матерью, что ты даже не можешь нормально с ней поговорить? Что за дела, из-за которых ты боишься сказать прямо?

— Я не боюсь! — вспыхнула она, но тут же сникла, снова глядя в одеяло. — Просто... с ней бесполезно. Она уверена в своей правоте. Всегда.

— Тогда давай действовать по-другому, — я перешёл к сути. — Напиши мне письменную расписку, что разрешаешь дочери находиться со мной. Потому что вчера твоя мать пришла ко мне с участковым. И пока у меня нет на руках официальных документов, я для них — маньяк и похититель. Понимаешь? Я не хочу, чтобы в следующий раз меня увели в наручниках на глазах у нашего ребёнка.

Вероника побледнела, её глаза наполнились ужасом. — С полицией? Мама... она действительно могла...

— Она действительно сделала, — жёстко подтвердил я. — Так что, расписку напишешь?

Она молча кивнула, сглотнув.

— И знаешь, Вероника, — я понизил голос до шёпота, но каждое слово звучало отчётливо и весомо, — мне уже и этих твоих тестов не надо. Я и так знаю, что она моя. Чувствую это здесь, — я прижал кулак к груди. — И я хочу, чтобы в её документах, в свидетельстве о рождении, был вписан я. Как отец. И мне плевать на то, какие у тебя ко мне старые обиды. Плевать! Потому что Алёнка этого не заслужила. Она не заслужила расти без отца. Не заслужила, чтобы мы с тобой, как два дурака, выясняли отношения за её спиной, пока она мечтает о большой кровати для нас всех.

Я замолчал, дав своим словам проникнуть в её сознание. Вероника сидела, не поднимая глаз, но я видел, как дрожит её подбородок.

Я не торопил, ждал от неё ответа. Но Вероника медленно подняла на меня взгляд, и в её взгляде читалась настоящая обида и какая-то горькая, давно ноющая боль.

— А как же твоя любимая девушка? — её голос прозвучал тихо. — Та самая, которую ты себе там, на службе, нашёл? Ради которой забыл и меня, и все свои обещания?

Это было настолько неожиданно и абсурдно, что я на секунду онемел.

— Что? — выдавил я, чувствуя, как брови сами поползли вверх. — Не понял? Какая ещё девушка?

Вероника сжала губы, и в её взгляде мелькнуло раздражение, но тут же погасло, сменившись усталой горечью.

— Та самая, — повторила она, — про которую твоя мать мне тогда сказала. Из «хорошей семьи». Неужели у вас с ней ничего не получилось? — она с горькой усмешкой окинула меня взглядом. — Или ты так и не женился на ней?

Я продолжал смотреть на неё, пытаясь свести обрывки того, что я знал. Я помню, как мать позвонила мне, когда я лежал в госпитали с ранением, и сказала, что видела Веронику с другим. Я был разочарован, считал её предательницей. Я ведь специально не звонил ей, боялся говорить вердикт врачей, что я останусь инвалидом и не смогу ходить. Осколочная граната изрешетила левую ногу так, что собирали её по кускам. Я хотел выздороветь, я готовился бороться до конца. Перечитал книгу "Повесть о настоящем человеке" про Мересьева и убеждал себя, что и сам смогу ходить. Человек без ног лётчиком стал, а я с двумя ногами неужели ходить не смогу. А потом эта новость от матери про Веронику...она свалила меня недели на две. Я не то что ходить, я жить не хотел.

А теперь картинка начала складываться. Её внезапное молчание тогда. Её холодность, когда я вернулся. Её уверенность в моём «предательстве». а ведь я думал, что это она меня предала. А потом ещё и родила от другого. Я был уверен в том, что у Вероники сложилась прекрасно жизнь с другим мужчиной. Но узнавать трусил. Боялся увидеть подтверждение, что она счастлива с ним.

— Моя… мать? — переспросил я, и мой голос прозвучал глухо. — Когда она тебе такое сказала?

— Тогда! — в голосе Вероники прорвалась давно сдерживаемая боль. — Когда я пришла к вам, чтобы сказать… чтобы сказать про ребёнка! Когда ты перестал писать и звонить! Твоя мать открыла дверь, посмотрела на меня свысока и сказала, что у тебя теперь «всё серьёзно», что у тебя есть девушка, и чтобы я не мешала твоей «новой жизни»!

Она почти не дышала, её грудь тяжело вздымалась. Я сидел, парализованный, чувствуя, как по мне растекается ледяная волна. Всё. Всё встало на свои места. Все эти годы. Вся моя обида, вся её злость… Всё это оказалось построено на лжи. Лжи моей собственной матери.

— Ника, — мои губы с трудом выговорили это имя, которое я не произносил вслух много лет. — Я… я не знаю, о чём ты говоришь. Никакой девушки у меня не было. Я в госпитале был после ранения. Боялся тебе сказать, что могу инвалидом остаться.

Я видел, как её глаза расширились от недоверия.

— Но… твоя мать… — прошептала она.

— Моя мать соврала, — отрезал я. — Она никогда ничего мне не передавала. Ни о твоём визите, ни о… — я с трудом выговорил, — …о ребёнке. Я вернулся, а ты уже была с другим. Она сказала мне, что ты нашла другого, пока я был на службе, и родила от него.

Мы смотрели друг на друга через пропасть, которая столько лет была между нами. Пропасть, которую намеренно вырыла моя мать, специально, чтобы развести нас.

В палате повисла тяжёлая, оглушительная тишина, в которой было слышно лишь прерывистое дыхание Вероники и приглушённое напевание Алёнки, всё ещё закрывавшей уши.