Бывшие. Папина копия

Глава 14

Дверь больницы захлопнулась за мной, отсекая стерильный больничный мир. Я остановился на ступеньках, подставив лицо холодному утреннему воздуху, и сделал глубокий вдох. И почувствовал нечто, чего не было со мной очень давно. Лёгкость. Ощущение, будто с плеч свалилась бетонная плита, которую я таскал последние дни.

Вероника не сказала «да». Она не бросилась мне на шею с признаниями. Но она не стала отрицать. Она разрешила забрать Алёнку. Своим молчаливым согласием она подтвердила то, во что я уже поверил всем нутром. Эта хрупкая, испуганная девочка на моих руках — моя кровь. Моя дочь.

Я посмотрел на Алёнку. Она уютно устроилась у меня на руках, играя с молнией на моей куртке.

— Ну что, командир, — сказал я бодро. — Поехали домой? Будем обустраивать тебе штаб?

Она кивнула, прижалась щёчкой к моей груди.

— А можно мне комнату с обоями в звёздочках?

— Можно всё, — ответил я. В этот момент я был готов подарить ей целое небо, усыпанное звёздами. — Сначала заедем в магазин. Купим тебе всё, что нужно. Одежду, игрушки, эти... звёздочки.

Дорога до магазина была не поездкой, а настоящим путешествием. Я вёл машину одной рукой, а другой держал её маленькую ладонь, и на душе было так светло и спокойно, будто я не по разбитой городской дороге ехал, а плыл по безмятежному озеру.

В детском отделе я чувствовал себя слоном в посудной лавке, но Алёнка стала моим гидом. Она серьёзно рассматривала платья, трогала ткани, выбрала себе пижаму с единорогами. Я лишь кивал и складывал всё в корзину, не глядя на ценники. Глядя в её большие синие глаза, я таял и не мог сказать нет. Впервые в жизни деньги не имели значения. Имела значение только она — эта маленькая девочка, сующая мне в руки розового плюшевого пони. Поэтому к кассе мы подъехали с двумя тележками.

— А это папе, — заявила она, протягивая мне игрушечную пожарную машину.

Меня будто током ударило. «Папе». Не «тебе», а «папе». Она сказала это так естественно, будто всегда это знала.

— Спасибо, — я осторожно взял машинку. — Будем вместе тушить пожары.

На кассе женщина-кассир умильно улыбнулась. — Дочка? Очень на вас похожа.

Я посмотрел на наше отражение в тёмном стекле витрины. И правда. Хоть волосы у неё были светлые, но что-то в её лице было похоже, то ли упрямый подбородок, то ли брови так же хмурила. Как я раньше не видел этого?

— Да, — ответил я, и это короткое слово наполнило меня гордостью. — Моя дочь.

А потом мы поехали ко мне. Моя некогда аскетичная холостяцкая берлога с минимумом мебели и голыми стенами вдруг показалась до жути безликой и безжизненной. Но мы с Алёнкой тут же принялись это исправлять. На диване важно устроился розовый плюшевый пони, на кухонном столе красовалась новая ярко-жёлтая чашка, а воздух медленно пропитывался сладковатым ароматом детских духов — Алёнка щедро попшикала ими и на себя, и на пони, и на новых кукол.

Под кукольное царство я отвёл целый угол в бывшей гостевой спальне. Теперь это была её комната. В голове тут же начал складываться план: кровать-замок с горкой, письменный стол у окна, стеллажи для книг и, конечно, огромный сундук для игрушек.

В этот момент маленькая ручка потянула меня за край футболки, заставляя оторваться от планов. — Папа, а можно помыться?

Не знаю, когда моё сердце перестанет заходиться странной смесью восторга и лёгкой паники от этого слова — «папа». В такие мгновения я буквально таю, превращаясь в подобие розовой лужицы, готовой на любые подвиги ради этой малышки.

— Конечно, можно, — ответил мягко. — Ты сама справишься? Или помочь?

Алёнка гордо подняла подбородок, и в её глазах вспыхнула искра самостоятельности. — Конечно, сама! Я же уже большая!

Я набрал ванну тёплой воды, добавив пены с запахом клубники. Стоя за дверью и прислушиваясь к довольному похлюпыванию и нестройному напеванию из-за неё, и ловил себя на мысли, что улыбаюсь как полный идиот.

Когда Алёнка позвала меня, я закутал её в огромное банное полотенце. Её мокрые светлые пряди прилипли к щекам, а глаза сияли от удовольствия. Этот простой, бытовой момент казался мне самым большим чудом в жизни.

— Ну что, готова к расчёсыванию, принцесса? — спросил я, беря в руки детскую расчёску с широкими зубьями.

Она кивнула и уселась на табуретку передо мной, выпрямив спину с комичной важностью. Я начал осторожно распутывать влажные пряди, боясь сделать ей хоть малейшую боль. Под подушечками пальцев я чувствовал тёплую, живую кожу головы. Моей дочери.

Счастье, тёплое и густое, как та самая пена в ванне, переполняло меня. Но на его дне, как холодный камень, лежал старый, нерешённый вопрос. Он поднимался из глубины каждый раз, когда я смотрел на её профиль, так похожий на Вероникин, или ловил её взгляд, в котором читалась моя собственная упрямость.

Почему, Ника? — билось в такт расчёске в моей голове. — Что заставило тебя молчать? Что я сделал не так?

Я помнил наши последние дни перед моим отъездом. Да, были споры. Я был одержим идеей заработать, обеспечить нам будущее. Может, слишком давил? Говорил, что не хочу, чтобы мы жили в съёмной квартире, чтобы наши дети росли в нужде. Может, она восприняла это как неверие в наши силы? Но даже если так... скрыть беременность? Родить и не сказать ни слова?

Алёнка поёжилась.

— Пап, ты сильно тянешь.

— Прости, солнышко, — я смягчил движения, снова погружаясь в свои мысли.

А ведь её мать, Мария Фёдоровна, всегда была против меня. Считала меня неподходящим парнем для своей дочери — простой парень из рабочей семьи, без блестящих перспектив. Могла ли она повлиять? Но чтобы так... солгать о том, что у меня есть другая?

Я отложил расчёску. Волосы Алёнки были почти сухими и лежали ровными шелковистыми волнами.

— Всё, красавица. Иди, надевай пижаму.

Она спрыгнула с табуретки и побежала в свою новую комнату. Я смотрел ей вслед, и в груди снова заныло. Эта маленькая девочка, такой светлый и чистый человечек, оказалась в центре бури взрослых обид, недомолвок. Что же такого случилось тогда, пять лет назад, что заставило Веронику принять это чудовищное решение? Скрыть от меня всё. Украсть у нас обоих эти пять лет. Этот вопрос, как незаживающая рана, саднил где-то глубоко внутри, напоминая, что счастье наше всё ещё висит на волоске прошлого.

Как только Веронику выпишут, я обязательно с ней поговорю. И на этот раз я не дам ей уйти от ответа. Не для того, чтобы упрекать. А чтобы, наконец, понять. Чтобы закрыть эту старую рану, которая, никогда не заживёт. Так, хотя бы сейчас я хотел понять, почему она так поступила со мной.