Бывшие. Папина копия

Глава 8

Вероника

Артём сделал шаг вперёд.

— Как ты? — его голос был низким, заботливым, каким я его помнила. — Что врачи говорят? Дышать не тяжело?

Я лишь молча покачала головой, не в силах вымолвить ни слова. Каждый его вздох, каждый жест был до боли знакомым и в то же время — чужим. Он принадлежал другому времени, другой жизни.

— Я... даже представить не мог, что вчера... в том доме... окажешься ты, — он произнёс это с таким усилием, словно слова обжигали ему губы.

И тут озарение, яркое и болезненное, ударило меня. Вспышка пламени. Сильные руки, выносящие меня из ада. Запах дыма и его дыхательный аппарат.

— Так это... это ты меня...спас, — я прошептала, и мир закружился вокруг.

— Да, — он кивнул, и в его глазах читалось что-то сложное, недосказанное. — И Алёну тоже.

Имя дочери, произнесённое его голосом, заставило моё сердце бешено заколотиться. Он видел её. Говорил с ней. О Господи.

— Она... — я сглотнула ком в горле. — Как она? Ты видел её после пожара?

— Она держалась молодцом, — в его голосе прозвучала тёплая нота, от которой стало одновременно сладко и больно. — Сильная девочка. В... в маму.

Он замолчал, будто собираясь с мыслями.

«Скорее в папу,» — пронеслось в голове. Я точно знала, что никогда не была такой сильной. Алёнка же была терпеливой, взрослой не по годам. И сколько бы я ни пыталась оградить её от мира, и любить за двоих, ей этого всегда было мало. Она любила отца, которого не знала никогда. И иногда мне казалось, что любила даже больше, чем меня.

— Вероника... она... — он запнулся и продолжил. —...где твой муж?

Лёд страха сковал мою грудь. Зачем он спросил про мужа?

— Зачем тебе? — резко спросила я, забыв и про боль в горле, и про дыхание. — Какая тебе разница?

— Просто интересно, — он сделал ещё шаг, и теперь я могла разглядеть усталость в его глазах, новые морщинки у висков. — Дети... они иногда такое выдают... Вчера она...

Он замолчал, и тишина в палате стала напряжённой.

— Что «вчера»? — я прошептала, уже чувствуя, что вопрос будет неприятным.

— Я зашёл к ней в палату, — признался он, и его взгляд стал пристальным, изучающим. — Проведать. И она назвала меня папой.

Воздух перестал поступать в лёгкие. В ушах зазвенело. Ловушка, которую я сама себе расставила все эти годы, захлопнулась.

— Она... она перепутала, — я выдавила, отводя глаза в сторону. — У неё... шок. Ты её спас, вынес из огня. Она...

Я собрала всю свою волю в кулак, чтобы произнести самую чудовищную ложь в своей жизни.

— У неё папа погиб. Геройски. И я... я всегда говорила ей, что её папа — герой. Вот она и решила, что раз ты спас её... что ты... — голос мой прервался.

Я рискнула взглянуть на него. Его лицо было каменным и каким-то потухшим. Он смотрел на меня, и мне почудилось, что он видит меня насквозь — всю мою ложь, весь мой страх, всю мою боль.

ЗАчем я показывала Алёне его фотографию? Мне просто так хотелось её приободрить, что я достала единственное фото Артёма и показала дочке. Я не думала, что судьба сведёт нас вместе ещё и так скоро. Да и не думала, что Алёна запомнит его внешность, и сможет узнать во взрослом мужчине того молодого парня со смеющимися глазами.

— Ясно, — наконец произнёс он тихо. Слово повисло в воздухе, холодное и тяжёлое. — Герой. Погиб. Сочувствую.

Слово «сочувствую» повисло в воздухе, холодное и безжизненное, как надгробная плита. Оно хоронило под собой всё: наше прошлое, его боль, мою ложь. И на мгновение мне показалось, что это сработало. Что он поверил. Что кошмар закончился.

Но потом он усмехнулся. Коротко, беззвучно, скорее гримаса боли, чем улыбка. Он опустил голову, и в его позе читалось такое разочарование, такая усталая горечь, что мне тут же захотелось рассказать правду.

— А я уже подумал... — его голос был тихим, приглушённым, будто он говорил сам с собой. — Глупость, да? По времени почти сходится. Уже представил себе... всё.

Каждое его слово вонзалось в меня острее любого ножа. Он хотел, чтобы она была его. Он уже успел представить себе эту реальность, пока я отчаянно цеплялась за свою бессовестную и наглую выдумку.

Я покачала головой, заставляя себя быть твёрдой, холодной, непробиваемой. Последний бастион, который нельзя было сдать.

— Нет, — сказала я. — Она не твоя. Это мой ребёнок. И только мой.

Он медленно поднял на меня глаза. И в них не было ни гнева, ни ненависти. Был лишь бездонный, измученный вопрос. Он смотрел на меня так пристально, словно пытался прочитать правду не в моих словах, а в самой глубине моей души, сквозь все слои лжи и страха. Этот взгляд был невыносим. Он видел слишком много.

Мне захотелось закрыться, убежать, спрятаться. Но я могла лишь лежать, пригвождённая к больничной койке его пронзительным, всепонимающим молчанием.

Казалось, прошла вечность, прежде чем он снова заговорил. И когда он это сделал, в его голосе не было ни капли упрёка. Лишь какая-то странная нежность.

— Хорошая девочка, — произнёс он тихо, и слова его прозвучали как благословение, как прощание. — Очень... светлая.

— Думаю, у тебя не хуже, — выдохнула я.

Он замер, и на его лице промелькнула тень непонимания.

— У меня? — переспросил он. — У меня нет детей. И семьи тоже.

Я смотрела на него и не понимала. Как это нет семьи? А как же та? Другая? Которая была лучше меня.

— Ладно, я пошёл. Тут тебе фруктов немного принёс и сладкое.

Он поставил на тумбочку рядом с кроватью пакет.

— Давай, выздоравливай. Если нужна будет помощь, обращайся.

— Пока, — ответила я и кивнула.

Артём вышел. Оставив после себя и боль, и смятение в душе, и понимание того, что я до сих пор его любила. А ещё много вопросов, на которые я не надеялась получить ответы.