Бывшие. Я (не) могу тебя забыть (СИ)

Глава 9

«Буквы в конспекте расплываются перед глазами в мутных пятнах. Все во мне было напряжено в ожидании. Не выдерживаю, и вопрос сам срывается с губ.

— Ну и как прошло? — звучит сквозь стиснутые зубы.

Артем не отрывался от экрана телефона.

— Что прошло?

— Знакомство. С твоей... невестой, — выдыхаю, а сама чувствую привкус кислоты на языке.

Он коротко хмыкает, все так же увлеченно листая ленту.

— Да нормально. Аленой зовут. Грудь, кстати, ничего так.

Внутри у меня все обрывается и мгновенно превращается в ледяную глыбу.

Он же говорил, что этот ужин — пустая формальность для успокоения родителей. Уверял, что какая-то навязанная невеста ничего не изменит в его чувствах. А теперь она уже «нормально». Всего одно слово, а ощущение, будто тебя предали.

— Ну так иди к ней, к своей «ничего такой» невесте, — шиплю, отчаянно сглатывая комок в горле.

И тут он наконец откладывает телефон.

— Эй, ну ты чего, — его голос звучит мягче, и сильная рука обвивает мою талию, вытягивая меня из моего укрытия. Он вынимает из моих пальцев ручку, откидывает в сторону конспект. — Мне никто не нужен, кроме тебя, поняла? Никто.

Его губы касаются родинки у меня на большом пальце. Все мое тело отзывается на это прикосновение мелкой, предательской дрожью.

Я не хотела влюбляться. Не сейчас и уж тем более не в него. Все они, мажоры, одинаковы: ослепят вниманием, вскружат голову, а потом, едва на горизонте возникнет подходящая партия из их круга, от тебя отмахнутся, как от надоевшей игрушки. Я сопротивлялась изо всех сил. Каждое утро я приказывала своему глупому, наивному сердцу: «Не вспоминай Макарова. Не оборачивайся на его улыбку». Но с каждым днем я таяла, как снег под весенним солнцем. Влюблялась не в слова, а в поступки. В эти простые, бытовые чудеса, которые он творил для меня.

— Таким, как ты, верить нельзя, — шепчу, уткнувшись лицом в колени, пряча от него свое смятение.

Артем мягко, но настойчиво приподнимает мое лицо. Его губы касаются моих. Страстно, но в то же время до невозможности нежно. Мягко, что застываю в моменте. Растворяюсь в его руках, превратившись в безвольное, счастливое облачко, готовое плыть за ним куда угодно.

Он отрывается, чтобы заглянуть мне в глаза. Проводит большим пальцем по моей щеке, смахнув одну-единственную, успевшую скатиться слезу.

— Я лучше сдохну, Лерка, чем когда-нибудь тебя предам.

Слова звучат тихо, но с такой стальной, неоспоримой уверенностью, что в них нельзя было не поверить

— Ты все равно разобьешь мне сердце, Макаров.

В моих словах уже нет обиды, а лишь горькое, щемящее предчувствие.»

Мне нравилась атмосфера библиотеки. В воздухе стоял запах старых переплетов и воодушевление моего маленького ученика.

Арсений, высунув кончик языка, старательно выводил в тетради: «red», «blue», «green». Наблюдаю за ним, но краем глаза мое внимание притягивает к себе другая фигура. Алена. Его мать.

Она устроилась на диване в паре метров от нас, погруженная в книгу. Ее просьба присутствовать на занятии прозвучала не как проверка, а как мягкое любопытство, и я не стала возражать. Теперь, украдкой изучая ее, я понимаю, почему когда-то выбор пал именно на нее. Она была не просто красива. Утонченная, как фарфоровая статуэтка, с нежными чертами лица и врожденной грацией, которую не купишь ни за какие деньги. В ней была та самая «порода», которой так добивалась Екатерина Владимировна для своего сына. И глядя на нее, я с горькой ясностью принимаю, почему Артем не смог устоять перед таким безупречным фасадом.

Время от времени Алена отрывалась от чтения, и на ее губах расцветала слабая, почти изможденная улыбка, когда Арсений отвечал на мои вопросы. Улыбка была теплой, но давалась ей как-то с трудом. Сегодня она выглядела особенно бледной и хрупкой, будто стеклянной. Казалось, одно неловкое движение и она рассыплется на тысячи осколков.

— Хорошо, — тяну, просматривая исписанные строчки аккуратными буквами. — К следующему занятию выучи вот этот стишок про цвета. Так тебе будет легче их запомнить. И повтори правописание.

— Стишок, межу прочим, я уже знаю, — с высоко поднятый подбородком заявляет мальчик.

Алена откладывает книгу, улыбнувшись своему ребенку.

— Устал, милый?

— Нет, мамочка. Но больше не хочу заниматься.

Алена тихонько засмеялась, и звук этот напомнил мелодичный перезвон хрустальных колокольчиков.

— Ты молодец. Отдыхай.

Арсений, словно вихрь, срывается с места и с восторженными криками несется к выходу, но на пороге сталкивается с высоким силуэтом отца.

— Смотрю, вы уже закончили? — Артем легко подхватывает сына на руки.

— Да! Я сегодня молодец!

— Ну беги тогда к бабушке, она тебя заждалась.

Пока Артем общался с сыном, я старательно собирала свои конспекты, чувствуя себя незваным зрителем в этой идиллической семейной сцене. Но избежать наблюдения было просто невозможно.

Артем подходит к жене. Та с той же усталой, но безмерно любящей улыбкой протягивает ему руку, и он принимает ее в свою, как драгоценность.

— Ты как? — его вопрос звучит тихо, со вселенской заботой в каждой букве.

— Все хорошо, — она попытается приподняться, но ноги на каблуках вдруг подкашиваются, и Алена слегка покачнулась.

Это длилось всего секунду. Но Артем реагирует мгновенно. Его рука уверенно обвивает ее талию, а вторая крепко обхватывает локоть, не давая ей упасть. В этом жесте нет паники. Лишь выверенная, привычная сила. Он держит ее так, словно она была самой хрупкой и важной вещью на свете. Для него.

Вдруг Алена оборачивается ко мне.

— Валерия, я рада, что мы встретили вас. Арсений бежал сегодня на занятие с удовольствием, а не из-под палки, как обычно.

Я почти не слышу похвалу в свой адрес, наблюдая, как из ее носа медленно, по капле, потекла алая струйка крови.

— Ох… У вас кровь, — шепчу, почувствовав, как сжимается сердце.

Алена проводит пальцами под носом и смотрит на красные следы на подушечках. Она попытается улыбнуться.

— Ничего, бывает.

Она выглядит так, будто совершенно не удивлена этому. Артем тут же достает свой носовой платок из кармана брюк и протягивает ей.

— Пойдем, тебе лучше прилечь, — он нежно, но уверенно повел жену к выходу, не отпуская от нее ни на шаг больше.

Остаюсь стоять посреди библиотеки, смотря им вслед. И ловлю себя на том, что в груди шевельнулось что-то… колючее. Не ненависть. Не злость. А та самая, старая, как мир, горькая зависть.

— Я же говорила, что ты разобьешь мне сердце.