Бывшие. Я (не) могу тебя забыть (СИ)

Глава 2

«— Перестань! — смех вырывается предательски звонко, а тело само стремится быть ближе, вжимаясь в его твердые мышцы.

Его пальцы замирают на моих ребрах, и смех обрывается на полувздохе. Мир сужается до его зрачков, до тишины, пульсирующей между нами. От его взгляда по коже пробегает горячая волна, и каждая клеточка замирает в сладком предвкушении.

— Ты прекрасна, — шепчет он, и эти слова почти не слышны ушами. Их чувствует вся моя кожа. Они стекают по ней медовой теплотой, заставляя сердце биться чаще.

Касаюсь кончиками пальцев шрама на его подбородке.

— Хочу запомнить это, — тянусь за телефоном.

На экране включенной камеры я: растрепанная, с пылающими щеками и сияющими глазами. Он в это время целует меня в висок, и в момент щелчка сердце замирает от прикосновения его губ.

— Выстави, — говорит почти командным тоном.

— Счастье любит тишину.

— Давай лучше кричать о нем, — его шепот раздается у самых губ.

Публикую. Надоело ото всех прятаться.

Он целует меня в ладонь у большого пальца — прямо в родинку. Как всегда он делает, прежде чем накрыть мои губы своими.»

Просыпаюсь резко. Шум дождя за окном действует убаюкивающе и так и манит вновь опустить голову на подушку, но все равно заставляю себя встать с кровати. С силой тру виски, отгоняя ненужные воспоминания, пока сонно плетусь на шум.

На кухне разворачивается привычный ад. Воздух — сплошная смесь парфюма из перегара и пота. Отец, пьяный в стельку, с грохотом передвигает стулья, смахивая на своем пути все, что попадается под руку. Стеклянный кружка с грохотом падает и разбивается на осколки. Рядом уже валяется опрокинутая корзинка. Буханка хлеба лежит в грязи, которую он натащил на ботинках. В его руке, словно продолжение тела, болтается полупустая бутылка водки.

Младший брат, ростом уже выше нашего отца, пытается его урезонить.

— Пап, дай сюда, ну хватит уже! — голос звучит раздраженно с толикой отчаяния, пока он отбирал алкоголь.

Не сразу, но Леше это удается, и он уводит отца с кухни. Тот что-то невнятно бормочет, спотыкаясь о собственные ноги.

Смотрю на утренний хаос.

М-да. Утро начинается не с кофе.

Как же все достало… Даже сил беситься или удивляться произошедшему не осталось. Молча принимаюсь за уборку. Подбираю осколки, вытираю грязь. Каждое движение уже отточенное, почти автоматическое. Это был уже третий такой спектакль на неделе, а ведь сегодня только пятница.

За спиной слышатся шаги Леши.

— Уложил? — спрашиваю, не оборачиваясь, продолжая собирать землю из цветочного горшка.

— Вырубился, как только голова коснулась подушки.

Без сил опускаюсь на стул.

— Так дальше нельзя. Надо кодировать.

Леша тяжело падает на соседний стул, проводит руками по лицу.

— Да, после смерти мамы он совсем сдал…

Алкоголь словно ржавчина, которая годами разъедает нашу семью.

Все началось с сокращения на работе. Мне было шестнадцать, Леше только стукнуло восемь. Сначала это были «невинные» пятничные посиделки в гараже, откуда мама волокла его домой, обвешанного пьяными обещаниями. Потом пятница растянулась на всю неделю. Мама долго боролась, вытаскивала его из драк, выплачивала долги, пока однажды не сломалась. Она поставила ультиматум: «Если не бросишь, пить начну я». И он не бросил. И она сдержала слово. Так в семнадцать лет я поняла, что мне не на кого надеяться, кроме себя. Мои родители утонули, и я тащила их на себе, боясь захлебнуться сама. И, наверное, так и сделала бы… если бы не мой младший брат и еще один человек из моего прошлого.

— Когда у тебя зарплата?

— Не, Лер, в этот раз мимо. У самого проблемы.

Ничего не говорю, только тяжело вздыхаю.

«Проблемы» брата обычно пахли новым дорогим парфюмом и перегаром от коктейлей в модных клубах.

— Ладно, я кое-что отложила. Думаю, хватит на клинику.

Черт. Деньги… Они были бы так кстати. Помимо кодировки отца надо и за коммуналку заплатить, да и жить на что-то. А вчера… Вчера я так бежала от призрака своего прошлого, что позабыла обо всем на свете, включая оплату. По-хорошему, нужно сегодня же явиться в тот дом и напомнить о себе. Я не гордая. Но я лучше отдам все на свете, чем еще раз явлюсь в дом Макаровых.

Тишину разрезала трель дверного звонка.

— Я открою! — Леха первым срывается в места.

Сижу прислушиваясь.

— Вам кого? — донесся из прихожей голос брата.

И тут глухой, трескающийся звук. Звук, от которого у меня внутри все Бросаюсь в коридор, цепляясь за стены, потому что ноги стали ватными. В дверном проеме, заполнив его собой, стоят двое. Огромные, с квадратными челюстями и пустыми глазами. Леша лежит на полу, скорчившись, и тихо постанывает, прижимая к лицу ладони, сквозь пальцы которых сочиться алая нить крови.

Весь мой страх сжимается в тугой комок в горле. Падаю на колени рядом с братом, и он инстинктивно прильнул ко мне, ища защиты, как в детстве.

— Кто вы такие? Что вам нужно?! — мой голос дрожит, выдавая весь ужас, который я пытаюсь скрыть за показной твердостью.

Один из этих громил, тот, что пошире, мерзко скалится, обнажив ровные зубы.

— Мы те, кому вы должны. Десять тысяч.

— Десять тысяч? — глупо переспрашиваю, не веря ушам.

Из-за такой суммы человеку могут сломать человеку нос?

Смотрю на Леху. Он, зажмурившись от боли и стыда, кивает.

С братом я разберусь позже. Сейчас нужно убрать этих людей из моего дома.

Поднимаюсь на дрожащих ногах и иду в свою комнату. Картинка перед глазами немного прыгает от скачка адреналина. Из-под стопки нижнего белья, с дрожью в пальцах, извлекаю свою заначку. Сердце падает. Половины не хватает… Ладно, это потом. Возвращаюсь в прихожую и протягиваю амбалам несчастную десятку. Рука трясется так, что слышан шелест бумажек.

Мужчина скользит по деньгам взглядом и презрительно фыркает.

— Что это?

— Деньги… Десять тысяч. Как вы и просили.

— Десять тысяч долларов, куколка, — его слова звучат с насмешкой. — Баксов. Поняла?