Бывшие. Я (не) могу тебя забыть (СИ)

Глава 28

Три слова.

Всего три слова, вспыхнувшие на экране телефона, и мир на несколько долгих секунд перестает существовать. Не треснул, не раскололся, а рассыпался в мелкую, звенящую крошку, которая оседает где-то в горле, холодной тяжестью.

«Ее больше нет».

Руки дрожат сами по себе. Телефон выскальзывает из пальцев, глухо стукнувшись о паркет.

— Нельзя так делать! — строго, с неподдельным укором произносит Арсений, не отрываясь от игрового поля. Он аккуратно переставляет свою фишку. — Он же дорогой!

Поднимаю на него глаза. Этот ребенок только что потерял мать. И не знает этого. Эта мысль, чудовищная и невыносимая, ударяет под дых.

Я не выдерживаю.

Хватаю его в охапку, прижимаю к себе. Касаюсь губами его блондинистой макушки.

Арсений мягко, но настойчиво вырывается, отстраняется, глядя на меня с недоумением и легкой тревогой. Я его напугала. Своей внезапностью, своей странной, трясущейся нежностью.

— Ваш ход, — он протягивает мне кубики, желая вернуться в безопасные рамки игры.

Мне даже трясти их не приходится. Они просто выпадают из онемевших пальцев. Я машинально беру свою фигурку, передвигаю куда-то. Не глядя.

— Неправильно! — Арсений вздыхает, разочарованно, как взрослый. — Вы вместо пяти сделали три. — Он качает головой. Его голубые, бездонные глаза смотрят на меня с укором. — Вы совсем не умеете играть. Поскорее бы мама приехала.

— Но она в больнице, — срывается у меня на автомате. И тут же понимаю, что лгу.

Арсений кивает.

— Она приедет, когда выздоровеет.

Нет. Не приедет. Молчать сейчас кажется мне преступлением.

Беру его маленькие, теплые ручки в свои, заставляя посмотреть на меня,

— Дорогой, бывают такие болезни, после которых люди... не возвращаются домой.

— Это как? — Он смотрит на меня широко раскрыв глаза. Глазами, в которых еще жила полная, безоговорочная вера в то, что мир справедлив и мама вечна. От этого взгляда душа крошится в ледяную пыль.

Боже, как говорить с ребенком о смерти? Какими словами? В голове метались заезженные, пустые фразы.

— Они... отправляются в другой мир. На небо.

Арсений задумывается на секунду, его бровки сходятся. Потом он очень серьезно заявляет:

— Мама любит меня. Поэтому скоро будет дома.

— Мама действительно любит тебя больше всего на свете, — голос срывается, каждый слог режет горло, как осколок стекла. — Но она болела. Уже давно. Папа с мамой... не хотели тебя расстраивать. Но мамы... твоей мамы больше нет. Твой папа мне только что написал.

Мне было страшно. Страшно за Артема, который сейчас там, один, с этой пустотой после потери близкого человека. Ни о какой ревности с моей стороны и речи быть не может. Как он это переживет? Как он скажет об этом сыну? Лучше уж я. Пусть ненавидят меня, а не его.

— Ты врешь! — Арсений выдергивает руки, как от огня, и делает шаг назад. Его лицо искажается от ужаса и море других эмоций, которые сложно пережить ребенку. — Моя мама не умерла! — кричит он тонко, пронзительно.

Тянусь к нему, но он отскакивает дальше, разворачивается и бросается бежать из комнаты. Натыкается на ноги Артема, который как раз стоит в дверях.

Арсений поднимает заплаканное, искаженное гримасой гнева и боли личико на отца.

— Ненавижу тебя! — выкрикивает он с той жестокой прямотой, на которую способны только дети, и рванул прочь, в глубь дома.

Артем замер. Он выглядит просто ужасно. Бледный, с впавшими глазами, будто не спал неделями. Вся его мощная фигура кажется вымотанной, а душа опустошенной до самого дна.

— Что случилось? — спрашивает он сквозь стиснутые зубы, хотя ответ читается в моих глазах, в рыданиях, доносящихся из детской.

— Это я виновата... Но он все равно должен был узнать. Это больно, да, но...

— Но точно не так! — срывается на крик. — И не от тебя! Ты не часть нашей семьи, Валерия. Ты не имеешь права решать, когда и как говорить моему сыну о смерти его матери.

Каждое слово словно удар. Я отступаю на шаг, будто физически отшатнувшись.

— Извини. Да, наверное, я совершила ошибку. Давай поговорим, когда ты остынешь. Когда мы оба придем в себя.

Поворачиваюсь, чтобы уйти. Чтобы дать ему время, передышку.

— Ты собралась к нему? — его голос останавливает меня на месте.

Оборачиваюсь.

— Ты о чем?

Артем небрежно засунул руки в карманы джинс. И в его взгляде впервые мелькнуло то отвращение, пренебрежение, которое я обычно наблюдала в глазах его матери ко мне.

— Не прикидывайся. Тебе не идет.

До меня резко доходит. Его отец. Он наверняка не упустил возможности рассказать сыну, что видел меня с другим.

— Если я скажу, что это ничего не значит, ты же не поверишь?

— А должен? — Макаров горько усмехается. — Может, и в моей травме ты не виновата?

— При чем тут твоя травма?

— Я вспомнил! — снова кричит, и будто наружу прорывается то, что копилось, наверное, с момента его возвращения. — Я вспомнил, почему был дезориентирован в том бою! Из-за тебя! Я застал тебя в раздевалке! И с кем? С моим соперником?

Понимаю, что бы я сейчас ни сказала, он не услышит. Не захочет услышать. И так же понимаю, что этот разговор должен был состояться еще двенадцать лет назад. А сейчас все навалилось разом. Прошлое. Настоящее. И сложно разобраться, что мы чувствуем именно в этот момент.

— Мне было плохо, Артем! Я была в отчаянии после твоей помолвки. Да, Агеев меня утешил! По-дурацки, скорее всего из корыстных целей. Но я не изменяла тебе! Никогда!

Макаров смотрит на меня. В глазах, помимо гнева, мелькает что-то еще. Сомнение? Усталость?

— Ты поэтому не хотела ничего рассказывать о нашем прошлом?

Беспомощно пожимаю плечами, чувствуя, как подкашиваются ноги. Из меня тоже этот разговор выкачал все соки.

— Я не знала, что ты застал тот... поцелуй. Я боялась, что, если мы начнем все заново, я снова в тебя влюблюсь. А ты... ты снова разобьешь мне сердце. История повторится. У нас просто ничего не получится.

— Что ж, — он грустно, беззвучно усмехнулся. — В этот раз наши мысли, кажется, совпали.

Больше нет сил что-либо объяснять. Нет сил сражаться с его призраками и своими страхами одновременно, когда в соседней комнате рыдает ребенок, в мире, где больше нет его мамы.

— Иди к сыну.

Вызываю такси и уезжаю.

Макаров не пытается меня остановить. Да я и не жду этого и не хочу. Но его слова все еще звучат у меня в голове настолько реально, что я хочу закрыть уши и закричать.

Вечерний воздух пах уже угасшим за день солнцем. Я вышла на балкон ресторана, чтобы перевести дух, чтобы стены перестали хоть на какой-то момент давить на виски. Впервые в жизни мне отчаянно хочется закурить. Не ради вкуса, а чтобы выдохнуть эту горечь, что бурлила внутри, наружу, материализовать ее в сизом дыме, сделать видимой для всех.

«Ты не часть нашей семьи».

Фраза Артема звенит в ушах четче, чем звон хрусталя внутри. И мой собственный мозг, безжалостно уже дописал к ней логичный, убийственный финал: «И никогда не станешь».

Обхватываю себя руками, хотя летняя ночь теплая.

Итан подходит почти бесшумно. Оперся о широкий подоконник рядом, повторяя мою позу, но без этой судорожной скованности. Как всегда с улыбкой на лице, только сегодня я вижу в ней тень грусти.

— Мы тебя потеряли, — говорит он мягко, глядя не на меня, а на огни города.

— Я просто устала. Устала лгать твоей маме. Притворяться.

— Понимаю, — он кивает.

Сегодня наше последнее фальшивое свидание. Завтра у них билет на самолет. После прилета он обещал рассказать матери о нашем расставании. Может не сразу, через какое-то время. Красивая, аккуратная развязка для ее спокойствия.

Итан достает из внутреннего кармана пиджака небольшую бархатную коробочку. Медленно, без театральности, открывает ее и ставит на подоконник. На бледно-сером шелке лежит кольцо. Тонкое, изящное, с небольшим бриллиантом.

В животе все сжалось. Только не это. Не сейчас.

— Итан…

— Не спрашивай зачем, — он перебивает тихо. — Не знаю сам. Наверное, просто хотел… осуществить до конца то, что когда-то задумал.

Он не опускается на колено. Не давил. Не спрашивает. Он просто смотрит мне в глаза с такой прямотой, от которой хочется исчезнуть.

И в этот момент в моей ладони звучит мелодия телефона. Сообщение.

Мы не общались с Артемом несколько дней. Эти дни тянулись, как годы молчания после взрыва. Поэтому ощущаю невероятный трепет от его сообщения больше, чем от дорогого кольца сейчас передо мной.

«Твои вещи я отправил с водителем. В услугах репетитора мы больше не нуждаемся».

Мир не перевернулся. Он просто наконец-таки стал четким, ясным.

«Ты не часть нашей семьи».

Гашу экран, в котором уже отражалось мое бледное лицо. Поднимаю глаза. Сначала на Итана, потом на кольцо.

— Я согласна.